Малютку вытащили из колодца,
Но он, бедняжка, уже захлебнулся!!!
Не стало более Стефана Ботса!
Его душа из уз земной юдоли
Через колодец вырвалась на волю.
Если Эмилия Гренжерфорд могла на четырнадцатом году писать такие стихи, то до каких, спрашивается, геркулесовых столбов поэзии она могла бы дойти с течением времени?! Бэк говорил, что сочинять стихи не составляло для нее ни малейшего труда. Она даже не задумывалась над ними. Иной раз случалось, правда, что она напишет стишок, к которому ни за что не под берешь рифму, но тогда она просто-напросто его зачеркивала, заменяла новым и принималась опять чесать во все лопатки, не останавливаясь. Иные поэтессы бывают с норовом, но она не капризничала и во всякую любую минуту готова была писать стихи на какую угодно тему меланхолического содержания. Каждый раз, когда умирал по соседству мужчина, женщина или ребенок, она всегда приходила туда с одою, которую называла при ношением. Соседи говорили, что вслед за смертью является в дом сперва доктор, потом Эмеллина, а за нею уж гробовщик; ему всего лишь раз удалось опередить Эмеллину, да и то единственно потому, что бедняжка затруднялась приисканием рифмы к фамилии покой ника, которого звали Уйстлер. С тех пор она как-то сразу переменилась, не жаловалась ни на какую болезнь, но видимо таяла, как свеча, и вскоре скончалась. Сколько раз, подумаешь, случалось мне входить в маленькую комнатку, где жила эта бедняжка, вынимать старый ее альбом и читать там ее стихотворения! Я де лал это обыкновенно в тех случаях, когда ее картины вызывали у меня слишком уж грустное настроение и я начинал на нее немножко злиться. Дело в том, что я любил всю семью Гренжерфордов как живых, так и мертвых, и не хотел, чтобы между нами пробежала черная кошка. Бедняжка Эмеллина писала при жизни стихи для всех покойников, и мне казалось несправедливым, что никто не потрудился написать оду на ее собственную смерть. Я сам было пробовал выжать из себя стишок или два, но ничего не выходило. Комнатка Эмеллины содержалась в чистоте и порядке: все было прибрано там именно так, как более всего нравилось Эмеллине при жизни, и никто никогда не спал на ее кроватке. Почтенная старушка мать всегда сама убирала комнатку, хотя в доме имелось достаточное число прислуги из негров. Она обыкновенно занималась в этой комнатке шитьем и читала Библию.
Глава XVIII
Полковник Гренжерфорд. — Аристократия. — Вендетта. — Завеща ние. — Водяные мокасины. — Плот найден. — Штабель бревен. — Свинина и капуста. — Вы ли это, голубчик?
Полковник Гренжерфорд был очень худощавый, рослый мужчина, — смуглый, но вместе с тем бледный, без малейших признаков румянца. Каждый день он брил себе бакенбарды, усы и бороду. Полковник обладал замечательно изящными губами и ноздрями и тонким орлиным носом; под густыми бровями сверкали у него черные, как смоль, глаза, запавшие так глубоко, что они глядели на вас словно из пещеры; высокое его чело обрамлялось черными прямыми волосами, ниспадавшими на плечи; руки у него были длинные и тонкие; он каждый день надевал на себя чистое белье и облачался с ног до головы в костюм из ослепительного белого полотна, а по воскресеньям носил синий фрак с золочеными пуговицами. Полковник прогуливался всегда с тростью из красного дерева, украшенной серебряным массивным набалдашником. В нем нельзя было подметить ни малейшей тени легкомысленно-шутливого, панибратского отношения, но вместе с тем он никогда не позволял себе также повышать голос: он всегда был по отношению к каждому из нас добр до такой степени, в какой это представлялось возможным и уместным. Каждый это чувствовал и знал, а потому относился к нему с полным доверием. Иногда полковник улыбался, и тогда это производило очень приятное впечатление, но когда ему случалось выпрямиться, словно столб, воздвигнутый в честь Свободы, и когда из-под его бровей начинали сверкать молнии, — невольно ощущалось стремление вскарабкаться сперва повыше на дерево, а потом уже приступить к выяснению, кто и в чем именно провинился. Ему никогда не доводилось делать кому-либо выговора за непристойное обхождение, так как все в его присутствии вели себя в высшей степени прилично и с тактом. Решительно все окружавшие полковника его любили: он был для всех словно ясное солнышко; казалось, вся природа начинала улыбаться с его появлением. Напротив, когда его чело изображало грозовую тучу, немедленно водворялся ужасающий мрак, но всего лишь на какие-нибудь полминуты. Это оказывалось достаточным для того, чтобы потом в течение целой недели все шло как по струнке.
Когда, бывало, полковник и старая барыня, его суп руга, сходили утром в столовую, вся семья немедленно же вставала — приветствовала их и не осмеливалась сесть прежде, чем они займут почетные свои места за столом; Том и Боб направлялись тогда к столику, на котором помещался поставец со старинными напитка ми, наливали рюмочку английской горькой и подавали ее полковнику; он держал ее в руке, ожидая, пока Том и Боб нальют тоже себе по рюмочке, затем молодые люди кланялись и провозглашали тост: «За ваше здоровье, сударь и сударыня!» Полковник и полковница благодарили своих сыновей легким поклоном, и тогда лишь Том и Боб одновременно с полковником осушали свои рюмки, после чего оба они наливали мне и Бэку в свои рюмки по чайной ложечке воды с сахаром, разбавленной несколькими каплями водки или яблочного сидра, и мы, в свою очередь, пили тоже за доброе здоровье и благоденствие полковника и полковницы.
Боб был старшим из сыновей, а Том непосредственно следовал за ним; эти рослые, широкоплечие, смуглолицые красавцы с черными глазами и с черными длинными волосами одевались, подобно своему отцу, с ног до головы в полотняные костюмы ослепительной белизны и носили соломенные шляпы с широкими полями.
За ними следовала мисс Шарлотта, барышня двадцати пяти лет, рослая, величественная, гордая, в высшей степени добрая, когда ее не раздражали; но если ей случалось разгневаться, глаза ее метали такие же молнии, как и грозные очи ее папаши. Она была, несомненно, красавицей.
Ее сестру, мисс Софию, следовало назвать тоже красавицей, но в другом роде: эта нежная и кроткая двадцатилетняя девушка напоминала собой голубку.
К каждому из членов семьи, не исключая и Бэка, приставлен был особый негр для личных услуг. Мой негр пользовался изрядным досугом, так как у меня не выработалась привычка пользоваться чужими услугами, но Бэк умел задавать своему негру изрядное количество работы.
Семья Гренжерфордов состояла всего лишь из трех сыновей и двух дочерей. Прежде она была гораздо многочисленнее, но трех сыновей убили, а одна дочь, Эмеллина, умерла своей смертью.
Полковнику принадлежало множество ферм и более сотни негров. Иногда к нам собиралось много гостей, приезжавших верхом миль за десять или пятнадцать и гостивших в доме дней пять или шесть. Тогда у нас устраивались банкеты, прогулка на лодках по реке, танцы и пикники в лесу и бальные вечера дома. Гости доводились по большей части родствен никами Гренжерфордам и приезжали всегда с заряженными винтовками. Смею уверить, что собиравшееся у Гренжерфордов общество имело в высшей степени аристократический характер.
Тут же по соседству жил и другой аристократический клан, состоявший из пяти или шести семейств, по преимуществу носивших фамилию Шефердсонов. Они были такими же высокородными, богатыми, величественными магнатами, как и Гренжерфорды. И те, и другие пользовались одной и той же пароходной пристанью, находившейся на реке, милях в двух от нашего дома. Когда мне случалось приезжать на пристань в сопровождении нескольких Гренжер фордов, я встречал там иногда и нескольких Шефердсонов, щеголявших красотой своих лошадей. Однажды мы с Бэком, охотясь в лесу, услышали приближавшийся конский топот; мы в это время как раз пере ходили через дорогу, и Бэк крикнул мне:
— Прыгай живее и скройся в чаще!
Мы так и сделали, а затем принялись наблюдать сквозь густую поросль за дорогой. Вскоре показался на ней красивый, видный собою молодой человек, изящно управлявший великолепным конем, который все порывался идти галопом; наконец всаднику уда лось одержать верх над лошадью и заставить ее идти шагом. Этот молодой красавец, ловко сидевший на коне, держа свою винтовку на седельной луке, был, несомненно, превосходным кавалеристом и обладал хорошей военной выправкой. Мне уже не раз перед тем случалось его видеть, а потому я тотчас узнал в нем молодого Гарнея Шефердсона. Как раз в это мгновение раздался около самого моего уха ружейный выстрел, и у Гарнея с головы слетела шляпа. Он схватился за винтовку и направил коня прямо к тому месту, где мы скрывались. Мы не стали, однако, ожидать его там, а пустились бежать к лесу. Деревья стояли довольно далеко друг от друга, а потому, оглядываясь, чтобы посмотреть, не грозит ли мне шефердсоновская пуля, я заметил, что Гарней дважды наводил свою винтовку на Бэка, но оба раза отказывался от удовольствия спустить курок. После второго раза он повернул назад и уехал, вероятно, для того, чтобы поднять свою шляпу. Не могу, впрочем, сказать в точности, поднял он ее или нет, так как я не мог этого видеть. Мы с Бэком продолжали бежать, не останавливаясь, до тех пор, пока не вернулись домой. Когда Бэк рассказал, что сбил шляпу с Гарнея, глаза старика полковника сверкнули на мгновение, как мне показалось, преимущественно удовольствием, но затем лицо его слегка омрачилось и он проговорил тоном ласкового упрека:
— Мне, признаться, не нравится стрельба из-за кустов! Отчего, милый мой мальчик, ты не вышел прямо на дорогу?
— Шефердсоны никогда не делают этого, папаша! Они всегда стараются напасть так, чтобы все выгоды были на их стороне.
Мисс Шарлотта слушала рассказ Бэка, подняв с царственной гордостью свою голову: ноздри ее разду вались, а глаза метали молнии. Оба старших брата имели очень мрачный вид, но не говорили ни слова. Мисс София страшно побледнела, но румянец снова вернулся на ее щечки, когда она узнала, что человек, в которого стрелял ее брат, остался жив и невредим.