Мы все собрались в большой общей зале. Доктор Робинсон, распорядившись, чтобы там зажгли не сколько свечей, послал за новоприбывшими. Перед тем, однако, он заметил, указывая на короля и герцога:
— Я бы не желал слишком сурово относиться к этим молодцам, но считаю их мошенниками и думаю, что у них могут оказаться соучастники. В таком случае, кто поручится за то, что упомянутые соучастники не улетучатся, прихватив с собой мешок с золотом, оставленный Питером Уильксом? В такой комбинации нет ничего невозможного. Если я ошибаюсь и эти господа честные люди, то они, без сомнения, согласятся немедленно же послать за деньгами и оставить деньги у нас на хранение до тех пор, пока не будет вполне доказано, что они и в самом деле родные братья покойного Питера.
Все единогласно признали предложение доктора справедливым. Я заключил отсюда, что наша шайка с самого же начала очутилась в безвыходном положении. Король нимало, однако, не смутился и, окинув всех присутствующих грустным взглядом, с большим спокойствием сказал:
— Я от души бы желал, господа, чтобы деньги оказались налицо, так как вообще не расположен ставить какие-либо препятствия искреннему, добросовестному и обстоятельному обсуждению всей этой несчастной истории. К сожалению, однако, денег этих теперь нет. Можете послать за ними и удостовериться в этом сами.
— Где же они тогда?
— Когда племянница отдала мне эти деньги на хранение, я спрятал их в соломенном матраце моей постели, так как считал это место надежным. Пред полагая скоро отсюда уехать, я не хотел класть деньги в банк на несколько дней. Дело в том, что, не зная истинного характера негров, мы считали их такими же честными, как и обыкновенную прислугу в Англии. Между тем негры стащили у меня мешок с деньгами на следующее же утро, пока я прощался с покойным братом. После того, как вам известно, негры были проданы, а так как я не заметил пропажи, то они благополучно уехали отсюда, захватив с собой все шесть тысяч долларов. Мой лакей может подтвердить вам все это, джентльмены.
Заявление это было встречено со стороны доктора и нескольких других джентльменов многочисленными «ого!». Очевидно, никто не считал его заслуживающим полного доверия. Один из присутствующих осведомился у меня, видел ли я, как негры воровали деньги. Я, разумеется, ответил, что видел только, как они потихоньку выходили из комнаты и поспешно спу скались на цыпочках вниз. У меня это не вызвало тогда никаких подозрений, так как я думал, что они боялись разбудить моего господина и старались уйти, чтобы не получить от него нагоняй. Никаких других вопросов мне не задавали, и я полагал, что меня оставят уже совершенно в покое, когда вдруг доктор обернулся ко мне и спросил:
— Ну, а вы тоже англичанин?
— Да, — отвечал я.
Доктор и некоторые другие из присутствующих расхохотались и объявили, что я просто-напросто, без зазрения совести, всех их морочу.
Затем приступили к настоящему следствию с пере крестным допросом. Проходил час за часом, а между тем никто не заикался об ужине и, по-видимому, даже не вспомнил о нем, хотя бы на мгновенье. Следствие велось, надо отдать должное, очень ловко, и нам приходилось довольно-таки жутко. Прежде всего сняли показания с короля, а затем с пожилого новоприбывшего джентльмена. Все, кроме немногих оболтусов, составившись себе предвзятое мнение, должны были убедиться, что новоприбывший пожилой джентльмен говорит правду, а наш король врет, как сивый мерин. Под конец принялись опять за меня и заставили рас сказывать про Англию и английских Уильксов. Король бросил на меня украдкой многозначительный взгляд, указывавший, в каком именно смысле надлежало говорить. Я начал распространяться про Шеффильд, на шу жизнь там и тому подобное, но не успел еще особенно много рассказать, как доктор Робинсон принялся уже смеяться, адвокат же Лэви Белль прервал меня замечанием:
— Садись-ка лучше, дружочек; я бы на твоем месте даже и не стал бы играть свою роль с таким усердием. Вижу, что ты не привык лгать и что ложь у тебя выходит не особенно гладко. Это происходит у тебя, впрочем, лишь от недостатка в практике. Со временем, может быть, и преуспеешь в этом!
Я не счел этот комплимент достаточно для себя лестным, но был очень рад, что меня временно оставляли в покое.
Доктор, очевидно, хотел что-то сказать. Обернувшись к адвокату, он начал:
— Если бы вы, Лэви Белль, были с самого начала в городе…
Король протянул адвокату руку и прервал речь доктора восклицанием:
— Как я рад, что свиделся, наконец, со старым другом покойного моего брата! Он так часто упоминал о вас в своих письмах.
Оба джентльмена обменялись рукопожатиями. Адвокат улыбался и был, по-видимому, очень доволен. Переговорив друг с другом, они отошли в сторону и продолжали беседовать о чем-то, понизив голос. Под конец адвокат добавил уже совершенно громко:
— На этом мы и покончим. Вы дадите мне ордер, и я пошлю его вместе с ордером вашего брата. Тогда все недоразумения тотчас же рассеются.
Раздобыв бумагу и перо, король сел к столу, склонив голову набок, и, усиленно гримасничая, что-то такое нацарапал, а затем передал перо герцогу, который в первый раз тогда показался мне сконфуженным и огорченным. Тем не менее он взял перо и написал, что требовалось. Обращаясь тогда к новоприбывшему пожилому джентльмену, адвокат сказал:
— Не угодно ли будет вам и вашему брату написать парочку строк и подписаться под ними.
Пожилой джентльмен исполнил желание адвоката, но никто не мог разобрать, что именно он написал. Адвокат, казавшийся до чрезвычайности удивленным, воскликнул:
— Признаться, я нахожусь в величайшем недоумении!
Вытащив из кармана пачку старых писем, он принялся рассматривать их и сличать с почерком пожилого джентльмена. Результаты исследования, очевидно, по казались ему неудовлетворительными. Он объявил:
— Это старые письма Гарвея Уилькса. Здесь перед нами образчики почерка молодцов, выдающих себя за братьев покойного Питера, причем каждому ясно, что почерки эти не имеют ничего общего с письмами. (Король и герцог были как нельзя более раздражены и сконфужены, убедившись, что адвокат подцепил их на удочку.) В то же время, однако, вглядываясь в почерк новоприбывшего пожилого джентльмена, легко убедиться, что письма Гарвея Уилькса писаны не им. Собственно говоря, он даже не умеет писать, а ставит только какие-то каракули. Кроме того, здесь имеется еще несколько писем…
Новоприбывший пожилой джентльмен прервал адвоката, воскликнув:
— Позвольте представить мне некоторые объяснения. Никто не может разбирать мою руку, за исключением брата, который и переписывает начисто все мои письма. Моего почерка вы до сих пор вовсе не знали, а видели только почерк брата.
— Ну, что же, это можно будет проверить, — сказал адвокат. — У меня здесь несколько писем Уильяма. Если бы вам удалось заставить его написать парочку строк, мы могли бы сравнить…
— К сожалению, он не умеет писать левой ру кой, — возразил пожилой джентльмен. — Если бы правая его рука была здорова, вы бы убедились, что он писал и свои собственные, и мои письма. Потрудитесь сравнить те и другие, и вы тотчас же убедитесь, что они написаны одним почерком.
Адвокат сравнил письма Уильяма и Гарвея.
— Пожалуй, что так, — сказал он, — почерк у обоих братьев один и тот же или, по крайней мере, представляет такое сильное сходство, какого мне никогда не случалось перед тем видеть. Ну, что же, тут ничего не поделаешь! Я думал было, что мы напали на след окончательного разрешения спорного вопроса, но вышло на поверку, что этот след отчасти опять затерялся. Как бы то ни было, фактически уже доказано, что эти двое молодцов во всяком случае не Уильксы. — При этом он кивнул головой по направлению к королю и герцогу.
Пойманный, как говорится, с поличным, король должен был бы, по-видимому, повиниться. Вместо того, однако, старый дурак продолжал упрямиться. Он утверждал, будто сличение почерков произведено было неправильно, так как его брат Уильям — величайший шутник на свете и нарочно исказил свой почерк. Как только Уильям взялся за перо, сейчас же можно было подметить, что он собирается выкинуть какую-нибудь шутку. Постепенно разгорячаясь, король продолжал без умолку говорить на эту тему, так что под конец как будто и сам уверовал в справедливость своих слов. Новоприбывший пожилой джентльмен внезапно остановил поток его красноречия заявлением:
— Знаете ли что? Мне пришла в голову одна мысль: нет ли здесь кого-нибудь, помогавшего омыть в последний раз тело покойного моего бр… Питера Уилькса?
— Я и Аб Турнер вдвоем обмывали и одевали покойника. Оба мы здесь!
Обратившись тогда к королю, пожилой джентльмен спросил:
— Быть может, вы, сударь, соблаговолите мне сказать, что именно было вытатуировано у него на груди?
Клянусь всеми чертями, что королю пришлось сделать над собою большое усилие, чтобы сохранить хладнокровие и присутствие духа при таком неожиданном и сногсшибательном вопросе. Я, признаться, рассчитывал, что он рухнет наземь, словно подмытая водой окраина береговой кручи. Заметьте себе, что подобный вопрос был рассчитан на то, чтобы свалить с ног решительно каждого неподготовленного к нему человека. Как прикажете, в самом деле, узнать, что именно красуется на груди у незнакомого мне человека, которого я во всю свою жизнь не видал голым? Король слегка побледнел, так как был не в силах этому воспрепятствовать. В большой общей зале гостиницы на ступила зловещая тишина. Все присутствующие инстинктивно нагнулись слегка вперед и пристально глядели на него. Я мысленно сказал самому себе:
— Гм… это очень щекотливый вопрос! Да, сударь, я могу вам сказать, что именно было на груди у Питера. Представьте себе, что он счел нужным украсить себя узенькой тоненькой голубою стрелкою, которую можно разглядеть только с самого близкого расстояния. Ну, что вы скажете мне на это, господа?
Я в жизни своей не видал человека, способного лгать таким уверенным тоном.