Хозяин вернулся очень быстро. Он, конечно, сразу же погнался за воришкой, но был отвлечен: на ферму вторглись еще двое посторонних, по виду — отчаянноголовые.
К сожалению, стоявшее на границе богатое тлями дерево не принадлежало одному городу. Оно было поделено между отчаянноголовыми и нашими. Близкое соседство иногда приводило к конфликтам. Тля, она ведь почти без соображения; бывает, ей надоест сидеть, она и удерет к соседям. Ее потом ищут и, если найдут, требуют возвращения, несмотря на то что привыкла на новом месте и к ней там тоже привыкли. Вот и ссора.
На этот раз двое соседей заявились на всякий случай. Хотя у них никто и не убежал, они все же нашли нужным проверить: не сидит ли у вас наша самая дойная тля?
Хозяин, забыв про Соленопсиса, вернулся на ферму. Он был возмущен недоверием и сразу полез в драку. Соседи вызвали подкрепление. Он — тоже.
Но потасовка не состоялась. Порыв ветра мгновенно охладил муравьиный ныл. Забияки, боясь, что их сдует, уцепились ногами за неровности коры; множество усов, только что воинственно мотавшихся, дружно согнулись в одну сторону.
И вдруг принесенный ветром увесистый предмет шлепнулся посреди сборища. Трепыхнувшись, он неожиданно превратился в мертво торчащий сучок. Муравьи опешили, потому что все они, даже Соленопсис, успели разобрать, что это гусеница. Но какова смелость! Забыв о ссоре, муравьи двинулись на вредительницу. Даже наш герой приблизился, хотя и не собирался впутываться, помня о своей слабости.
Однако гусеница, вцепившись челюстями в кору, продолжала терпеливо торчать, не проявляя никаких признаков жизни. Муравьи засомневались: а может, и впрямь сучок? Никому не хотелось тратить муравьиную кислоту на обыкновенную деревяшку.
Все поуспокоились, будто потеряли интерес к добыче. Один пытался вытащить из глаза соринку, которую не во всякий микроскоп рассмотришь, другой оглаживал усы, а кто-то из отчаянноголовых вступил даже в мирную беседу с владельцем фермы. Обменивались, видно, скотоводческим опытом.
А между тем враг был опаснее, чем представлялось на первый взгляд. Страшная угроза нависла над лесом!
Еще осенью лесник, пожилой человек в пепельно-серой шляпе, ездивший по мягким лесным дорогам на белой ленивой лошади, хмурился, примечая тут и там небольших красновато-бурых бабочек. Бабочки — они ведь только для романтичного ротозея прекрасны, а человек, понимающий жизнь леса, прежде чем умиляться, припомнит, какое потомство оставляет чешуекрылая красавица…
Весной полезли из щелей зеленые твари. И уж были они не так безобидны, как их родительницы. Нектаром цветов не интересовались, а сразу пускали в ход острые челюсти. «Эх! — горевал лесник. — Теперь вся надежда на птиц да на мурашей…»
Но птиц в этом году было мало. В мае месяце их постигло несчастье: принесенные северо-восточными ветрами снеговые циклоны поморозили многих еще не оперившихся птенцов. Поэтому-то лесник был особенно внимателен к муравейникам. Встретит в лесу грибников или туристов, обязательно остановит, скажет: «Вы, ребята, только мурашей не тревожьте — они полезные».
Вначале казалось, что лес не чувствует боли, причиняемой миллионами челюстей. По утрам деревья привычно полоскали ясно-зеленые верхушки крон в голубизне неба; днем они терпели пылкость солнца и, как бы отдуваясь, распространяли далеко вокруг ароматы своего дыхания; ночью хранили спокойствие сна и лишь изредка, потревоженные бродячим ветерком, всхлипывали спросонья листьями. В любое время человек, оказавшийся в лесу, уносил оттуда чувства добрые, настроение хорошее, радость.
И вот с некоторых пор все стало по-другому. Угнетенный какими-нибудь своими обстоятельствами человек отправлялся в лес за радостью, а возвращался к опушке, стесненный еще большей грустью и непонятными предчувствиями. А к вечеру того дня, когда Соленопсис был насильственно извлечен из муравейного города, пяденицы показали себя. Вдруг видно стало: словно выстриженные, поредели кроны.
То и дело разжиревшие гусеницы срывались с изуродованных листьев и шлепались на землю. Иные тотчас же спешили зарыться в мягкую хвою, чтобы окуклиться там и к осени превратиться в бабочек, которые отложат обильные семена потомства. А самые ненасытные вновь карабкались на кустарники и деревья.
Разъевшиеся, они выдавливали из себя клейкую слюну, которая, засыхая и растягиваясь, превращалась в шелковые нити. Этими нитями пяденицы опутывали деревья, лишая их здоровой возможности качаться на ветру. Деревья, задыхаясь, цепенели, как жестоко связанные пленники. А некоторые вредительницы повисали на нитях и раскачивались, будто в насмешку.
Гусеница, столь неожиданно появившаяся на тлиной ферме, была, по-видимому, только что сорвана ветром с соседнего дерева. Не ради тренировки она стояла теперь на голове, а ради спасения жизни: хотела обмануть муравьев.
Однако опасное общество расходиться не собиралось. Пяденица крепилась-крепилась, но уже нет-нет да и вздрагивала. Заметив это, муравьи приблизились. Она наконец не выдержала, согнулась дугой, оперлась на три пары задних ножек, перенесла голову вперед и там снова встала — теперь на три пары передних ножек; затем подтянула задние ножки к передним, — в общем, пустилась в бегство. Пяденицы именно таким способом передвигаются — как будто пядями меряют путь. Оттого и название у них такое.
Но, конечно, удрать ей не дали. Хозяин тлей налетел на гусеницу и вцепился жвалами ей в бока. Нахлынули остальные. Все смешалось. Разнесся резкий запах муравьиной кислоты. Гусеница ослабела. Тогда ее спихнули вниз.
Посовещавшись, муравьи тоже стали прыгать, не боясь отшибить ноги. Тратить время на спуск по стволу — как бы не так! Гусеница внизу, кажется, еще шевелилась, пробуя удрать.
Вскоре воришка уже мог наблюдать сверху, как ее волокут к городу отчаянноголовых. Хозяин фермы тоже принял участие в этой работе. Он старался вовсю, не бросал ноши почти до самого муравейника соседей, хотя, разумеется, тянул в противоположную сторону.
И остался Соленопсис на тлиной ферме один…
Семь дней на тлиной ферме! Целая вечность! И что обидно: как раз те семь дней, когда даже самый захудалый муравьишка мог отличиться. Не сунься Соленопсис на эту треклятую ферму, досталась бы ему большая слава. А так он пережил одни только неприятности.
Но ведь сам виноват. Когда участники схватки устремились за упавшей гусеницей, ему бы последовать за ними, а он, наоборот, обрадовался одиночеству и возможности распоряжаться тлями. Он немедленно полез к ним, но на этот раз не нашел правильной дороги — запутался в паутине ограждения. До вечера пробарахтался и ничего не знал о грандиозной войне, которую в этот день все муравьи леса объявили пяденицам.
В тот самый час и в ту самую минуту, когда отчаянноголовые втаскивали побежденного врага на свой купол, точно таких же гусениц тащили ко всем разрозненным по лесу муравейникам. И уже отовсюду мчались разведчики с наиважнейшим сообщением: пяденицы!
Заволновались муравейные города и во все стороны разослали арьергарды.
Арьергарды вернулись; добычей каждого была пяденица!
Это усилило волнение городов, и города снарядили сильные отряды охотников, которые поспешно расползлись по всем направлениям. Вернулись они, отягченные великолепными трофеями. И опять это были исключительно пяденицы.
Хозяин фермы, куда занесло Соленопсиса, весьма довольный совершенной прогулкой, возвращаясь к себе, встретил приятеля, с которым давно не виделся. Он обрадованно остановился, чтобы поделиться новостями и отрыжкой, но приятель огорошил его первым же прикосновением усов: всеобщая мобилизация! Пяденицы!
Забыв про свою осиротевшую скотинку, фермер помчался к муравейнику.
В этот день не он один бросил привычные занятия. Не вернулись на богатую тлями березу отчаянноголовые, и Соленопсис, если бы захотел, мог стать крупным скотоводческим магнатом. Но, как уже сказано, он в это время барахтался в паутине и мечтал только о том, чтобы выбраться.
Многие солдаты охраны, не теряя, правда, обычной бдительности, тоже уходили на добычу. Грузчики бросали палочки, щепочки и разные прутики и переключались на переноску гусениц. Видели, говорят, даже няньку, которая, оставив свою нежную профессию, носилась с таким воинственным видом, что и на своих нагнала страху.
Однако в этот день действия муравьев еще не были правильными стратегическими действиями. Подбирали пересекавших тропинки гусениц, разыскивали свалившихся в траву, гонялись за пытавшимися зарыться в хвойную подстилку. Еще мало кто догадывался, что громадные вражьи силы скрываются наверху, в кронах деревьев.
Наступившая ночь все прекратила. Но в то время, когда выбравшийся наконец из паутины Соленопсис прикорнул в какой-то щелке, от усталости не замечая, что спать там очень жестко, повсюду, но всех муравейниках, никак не могли успокоиться. Шевелились; шурша, обменивались впечатлениями дня.
А потом все-таки стихли на два или три часа. И лишь соловьи как ни в чем не бывало распевали на весь лес да где-то на дальнем болоте журавль вскликивал медным голосом.
Коротка ночь. Когда встрепенулись дневные птицы и разбудили беднягу Соленопсиса, напомнив ему о его горькой участи, организованные отряды муравьев уже рыскали в окрестностях своих городов. Вначале успех сопутствовал нетерпеливым охотникам: то тут, то там они натыкались на распростертых, вялых от ночной прохлады и росяной сырости вредительниц. Но часам, наверное, к одиннадцати враги исчезли. Охотников охватила растерянность. Ни одной пяденицы не могли найти распаленные боевым пылом отряды, сколько ни обследовали полянки, бугорки и ямины. Не верили муравьи, что пяденицы кончились.
А тайны не было. Просто была первая большая победа: подобраны все свалившиеся с ветвей гусеницы.
Но скрип миллионов грызущих челюстей еще раздавался в лесу.
И живые цепочки пустились вверх по одеждам стволов. Достигнув крон, они разрывались на звенья, и каждое звено было бойцом.