– Чудак вы, Чайк, большой. Редкий экземпляр человеческой породы. Еще стакан шерри-коблера?
– Благодарю. Довольно.
– И, пожалуй, вы правы, что в боцмана не идете… Поезжайте лучше во Фриски и поступайте на ферму. Осмотритесь и, конечно, свою ферму заведете. Хотели бы?
– Чего лучше?
И лицо Чайкина просияло. Недавний мужик, еще чувствовавший над собою власть земли, сказался в нем и на чужбине.
Блэк видел это радостное сияние. Оно, казалось, производило на него успокаивающее впечатление.
– Ну, хорошо. Положим, Чайк, вы купили земли и построили дом. А потом что?
– Чего ж еще мне, капитан?
– И у вас нет других, больших желаний, Чайк? – удивленно и с видимым любопытством ожидая ответа, допрашивал Блэк, потягивая через соломинку шерри-коблер.
– Мало ли чего человек хочет, капитан.
– Например? Чего бы вы еще хотели, Чайк?
– Мать выписать бы из России, если уж самому нельзя на родину. Только едва ли мать поедет.
– Отчего?
– Побоится. Далеко очень.
– А больше у вас нет желаний?.
– Прожить хорошо.
– Что вы называете: хорошо?
– По совести. Людей не обижать, злого не делать.
– И только?. А разбогатеть разве не хотите?
– Я и так богат, – добродушно промолвил матрос. – И
никогда не забуду как вы наградили меня, капитан! – с чувством прибавил Чайкин.
– Я говорю: разбогатеть по-настоящему, иметь много-много денег.
– Бог с ними, с деньгами. Что с ними делать? Я в бедности вырос и никогда не думал о богатстве.
– Я первого встречаю, как вы, Чайк. Счастливый и хороший вы человек! – с необыкновенною задушевностью проговорил капитан Блэк и примолк.
А Чайкин смотрел на бледное, мрачное лицо капитана и про себя пожалел его и подумал:
«Верно, совесть оказала себя!»
И в голове Чайкина невольно пронеслись воспоминания и о жестокости капитана в плавании, и об убийстве
Чезаре, и о приказании выбросить за борт живого негра
Сама, и о ненависти экипажа «Диноры», и вообще о дурной жизни Блэка, про которую, бывало, на вахтах рассказывал приятель Чайкина – Долговязый.
Наш простодушный матрос чувствовал скорее, чем понимал, что этот человек страшен именно потому, что ничего не боится, не зная удержу своей воле, но что в нем вместе с дурным и злым есть хорошее и доброе, которое теперь заговорило в нем и доводит его до «отчаянности», как про себя определил Чайкин мрачное настроение капитана Блэка.
И Чайкин весь как-то притих, смущенный, что мешает капитану своим присутствием, злоупотребляя его добрым отношением.
Как раз в эту минуту вошел слуга и доложил, что вещи мистера Чайка привезены и что шестой номер для него готов.
И Чайкин поднялся с кресла.
– Вы куда, Чайк? Спать разве хотите?
– Нет, капитан. Но я боюсь помешать вам…
– Напротив, я рад, Чайк, что вы здесь. Я по крайней мере не один… Тоска, Чайк… Вот я и выгодное дело сделал… нажил сегодня хорошие деньги на ружьях, которые мы привезли и из-за которых я рисковал быть повешенным, если бы не размозжил себе голову раньше, чем попасться в руки капитана крейсера, который вчера заставил нас стать на мель… Тут у меня чек на пятьдесят тысяч долларов, Чайк, – говорил Блэк, хлопая рукой по боковому карману. –
С этими деньгами можно начать какое-нибудь дело, чистое дело, – и все-таки… тоска… И знаете ли отчего, Чайк?
– Отчего, капитан?
– Во-первых, оттого, что я до сих пор не получаю телеграммы из Фриско… А во-вторых…
Блэк на секунду остановился и с горькой усмешкой прибавил:
– Оттого, что я и не получу ее, если особа, от которой я жду телеграммы, узнала из газет, какой груз привезла
«Динора» и какой негодяй капитан брига. Не все, как вы, Чайк, жалеют людей, особенно таких, как я… Выпейте еще шерри. Не бойтесь, Чайк, не будете пьяны. Вам и не надо быть пьяным. Вам забывать нечего, Чайк.
Он налил Чайкину шерри-коблера, а себе содовой воды, наполовину разбавленной коньяком.
Отхлебнувши половину стакана, Блэк неожиданно проговорил:
– И знаете, что я вам скажу, Чайк?
– Что, капитан?
– Если бы я раньше встречал таких людей, как вы, Чайк, то, наверное, получил бы телеграмму, которую жду!
Чайкин решительно не мог понять, какое отношение может иметь получение телеграммы к знакомству с ним, но почувствовал, что он, скромный и простой человек, нужен капитану в эти минуты его тоски и отчаяния.
И, полный участил к нему, он с какой-то уверенностью, вызванною добротою его сердца, проговорил:
– Вы ее получите, капитан!
– Почему вы так думаете, Чайк? – с тревожным любопытством воскликнул Блэк.
– Так мне кажется… Надо получить! – ответил Чайкин и смутился.
А смущение его вызвано было тем, что он не решался сказать капитану, что думает так потому только, что жалеет капитана и всем сердцем хочет, чтобы телеграмма была.
– Вы, Чайк, верно сказали: мне надо получить! – подчеркнул капитан. – И если я ее получу, то весьма возможно, что я попробую развязаться с дьяволом и не стану больше ставить все паруса в попутный шторм, рискуя отправить и себя и других ко дну… Помните, Чайк, тогда на «Диноре», на пути в Австралию… страшно было, а?..
– Очень, капитан.
– Вот так, Чайк, я всю свою жизнь жарил под всеми парусами в попутный шторм с тех пор, как пятнадцатилетним мальчишкой ушел из дома с десятью долларами в кармане. Тогда я был не такой, Чайк… Тогда мать не плакала из-за меня, как потом, Чайк… Тогда она не думала, что ей придется краснеть за сына… И сын не думал, Чайк, что он больше не покажется на глаза матери, чтобы не причинять ей лишнего горя. Не думал, что через других известит о своей смерти. Пусть она лучше думает, что ее любимый сын умер. Это лучше для нее, чем знать, каков у нее сынок. А она похожа на вас, Чайк… Она тоже бросилась бы спасать врага, как бросились вы, Чайк, спасать
Чезаре, рискуя жизнью… И тогда, когда вы это сделали, Чайк, вы заставили вспомнить старушку и заставили вспомнить, что и я когда-то был человеком… Вы меня удивили, Чайк, и заставили посмотреться в зеркало… А я давно этого не делал, Чайк… Очень давно… Понимаете ли, что я вам говорю, Чайк, и почему я, страшный капитан
Блэк, с вами именно об этом говорю?.. Никому я не сказал бы того, что сказал вам, беглому русскому матросу. И я знаю, что один вы на «Диноре» старались найти и мне оправдание в вашем добром сердце. Не правда ли, Чайк?
– Правда, капитан.
– А все-таки очень боялись меня?
– Боялся.
– Больше, чем своего русского капитана? – спросил
Блэк.
– Нет. Своего я по-другому боялся… На своем судне я боялся, что меня будут наказывать линьками, а на «Диноре» я вас боялся, пока вы не показали своей доброты ко мне, капитан…
Блэк налил себе еще коньяку с водой. Он начинал слегка хмелеть и, мрачный как туча, примолк.
Так прошло несколько минут.
– Слушайте, Чайк, о чем я буду просить вас, – наконец заговорил он. – Останьтесь здесь еще три дня. Можете?
– Сколько вам угодно, капитан.
– Всего три дня… Если я в течение трех дней не получу телеграммы, то попрошу вас передать собственноручно письмо одной особе во Фриско. Письмо и в нем чек на пятьдесят тысяч долларов на предъявителя. И, кроме того, попрошу вас, Чайк, рассказать обо мне то, что вы видели и что слышали теперь… Исполните, Чайк?
– В точности исполню, капитан.
– Если особы этой не будет во Фриско, вы узнаете от ее матери, куда дочь уехала, и немедленно поедете туда, где она находится, чтобы лично передать письмо и сказать обо мне. Деньги на расходы по поездке получите, разумеется, от меня. Сделаете это, Чайк?
– Будьте уверены, капитан.
– А если эта особа умерла, то письмо сожгите, а из пятидесяти тысяч десять возьмите себе, а сорок отправьте матери – адрес я вам дам. Хотя мать и не нуждается, имея капитал, тем не менее кому, как не ей, принадлежат эти деньги? Она их хорошо употребит, я знаю.
Чайк поблагодарил Блэка, изумленный его распоряжением оставить себе десять тысяч, но решительно отказался от этого подарка.
– Я вам возвращу тогда деньги, капитан! – сказал он.
– Мне трудно будет возвратить, Чайк.
– Отчего?
– Оттого, что если в течение трех суток, считая с этого часа, – теперь десять часов, Чайк, – если я не получу телеграммы, то ровно в десять часов в субботу я пущу себе пулю в рот. Поняли, Чайк, почему я вас прошу остаться и быть исполнителем моих последних распоряжений…
Чайкин в страхе смотрел на Блэка.
– Что вы так смотрите, милый мой Чайк? Вы думаете, что так страшно расстаться с жизнью?. У меня рука не дрогнет… Не бойтесь. Когда последняя надежда рухнет –
жить будет скучно! – прибавил с грустной улыбкой Блэк.
Чайкин не сомневался, что капитан приведет свое намерение в исполнение, и, охваченный чувством ужаса и жалости, воскликнул:
– Нет, нет, капитан, не делайте этого!..
– Вам жаль будет меня, Чайк?
– Жаль! – с необыкновенной искренностью проговорил
Чайкин. – И убивать себя грех. Бог дал жизнь, бог и возьмет ее. Надо терпеть, капитан… И теперь уже вам не так тяжело будет жить, хотя бы вы и не получили телеграммы…
– Почему вы, Чайк, думаете, что мне будет легче жить?
– А потому, что бог вам сердце смягчил… заставил мучиться за то, что вы не по правде жили…
– Да, совсем не по правде, Чайк! – усмехнулся капитан
Блэк.
– А теперь вы стали другим человеком и будете по совести жить… Нет, не делайте этого греха, капитан… Я…
Вы извините, что говорю так с вами… я – матрос, а вы –
капитан, но я любя говорю! – застенчиво прибавил Чайкин.
И эти простые немудрые слова, согретые любовью, произвели магическое действие на Блэка. Он смотрел на
Чайкина, и мало-помалу лицо его прояснилось, брови раздвинулись и что-то бесконечно нежное засветилось в его глазах.
Казалось, этот страшный капитан готов был расплакаться. И, по-видимому, чувствуя это и стыдясь такой слабости, он дрогнувшим от волнения голосом проговорил: