– Отчего вы полагаете, Билль? – спросил Дунаев.
– Оттого, что мы с вами тотчас же пристрелим свистунов! – громко произнес Билль.
Действительно, на свист ответа не было.
– Ну, продолжайте болтать, джентльмены, а я сосну…
Молодцы не посмелятся сделать визита…
И Старый Билль, положив около себя ружье, снова лег и скоро захрапел.
Наши земляки положили ружья.
– Однако и сторона! – протянул Чайкин.
– Это только в этих пустых местах. А то во всей Америке очень даже спокойно. Никакого разбою нет… Так только ежели промежду себя иногда поссорятся, так друг в дружку палят! – успокоительно ответил Дунаев.
– Видел я в Денвере…
– А что?
– Из-за карт… в гостинице один другому всадил пулю… И никакой тревоги… Сидят все и пьют… бытто не человека, а кошку изничтожили.
– Очень просто… Не плутуй! Я ежели поймаю, что в карты нечисто играют, башку расшибу… Потому такой человек хуже всякого вора…
– И тебе приходилось бить?
– Приходилось…
– До смерти? – со страхом спросил Чайкин.
– До смерти, слава богу, не было… А повреждение оказалось большое… А ты не плутуй! – упрямо повторил
Дунаев.
– А этот чисто тебя обыграл? – спросил Чайкин, понижая голос до шепота, показывая рукой на фургон.
– Как бытто не совсем… Однако ловко ж он в таком разе плутует… Очень ловко!. Я во все глаза смотрел и ничего не приметил… Только в сумление впал…
– Оттого и бросил играть?
– Да. А поймай я его, – лежал бы он теперь, братец ты мой, с пробитой головой… Это как бог свят… Я быка кулаком ошарашиваю, а не то что человека. Бог мне силу дал!
Ну, да я еще завтра его попытаю…
– Как?
– Попрошу сыграть…
– Брось лучше…
– Еще, быть может, свои доллары верну. А то, что им пропадать. Небось я кое-чему научился в Америке… Знаю, как шулеров ловить… Вот завтра увидишь…
– А ты, Дунаев, рассказывай дальше… На самом любопытном месте остановился… Это как с конверта бежал…
– Да… Ловко я им тогда показал. Небось капитан-то до сих пор меня помнит…
– Как так?
– А так, что его все-таки уволили со службы из-за моей претензии. Адмирал разборку сделал опосля и отослал его обратно в Россию…
– Да как же ты про все это прознал?
– А во Францисках с матросиками нашими через два года после бегов виделся. Они и обсказали все… Говорили, что наши конвертские меня добром вспоминают… Избавил я их от зверя…
– Еще бы не вспомнить… Ну, так сказывай, как это ты убег.
– Вышел наверх, вижу: боцмана на баке нет, и все вахтенные дремлют… Ну, я, господи благослови, полез по бугшприту, спустился по якорной цепи и тихонько бултых в воду…
– Холодно было?
– Не до холоду, а как бы с вахты не увидали, – вот в чем дума моя была!.. Ну и поплыл я сперва тихо, саженками, а как отплыл от конверта, тогда прибавил ходу. Жарю, братец, вовсю… Приморился к концу. Спасибо на мериканскую шлюпку меня подобрали и доставили на берег… Тут, братец ты мой, я перво-наперво перекрестился, да и айда в салун… Выпил два стаканчика, обогрелся, да и вышел на улицу. А на улице, вижу, какой-то бродяжный человек стоит. Подошел и по-русски заговорил. Оказался поляк…
Он и свел меня в ночлежный дом и за это десять центов взял… Проснулся я, вышел на улицу, зашел в салун, опять выпил стаканчик да закусил и побрел себе по городу. Думаю: «Господь не оставит. Найду себе какую-нибудь работу…»
– И что же, скоро нашел?
– То-то, нет. В очень безобразном я был виде: штаны да рубаха, босые ноги, на голове картуза нет. Американцы этого не любят. Никто не брал. Отовсюду гоняли… А на улице все глаза на меня таращили. Однако в участок не брали, потому здесь нет этого положения, как у нас: за загривок да в участок; а ежели ты ничего дурного не делаешь, никто тебя не смеет тронуть. Ладно. Пробродил я таким манером целый день, к вечеру купил себе булки, поел, да и опять в ночлежный дом… Там народу всякого много бывает…
– А сколько берут за ночлег?
– Ежели с тюфяком и подушкой – двадцать центов, а так, за пол – десять. Отдал я двадцать центов, сосчитал достальные деньги, – а их всего без малого доллар остался,
– лег и думаю себе: «Два дня я еще пропитаюсь, а там как?»
Однако заснул вскоре, потому устал очень, весь день бродимши. Проснулся, вижу, рядом – жид. Ну, а жид, братец ты мой, по-всякому понимает. Я к нему: «Так, мол, и так».
Оказалось, хорошо понял жид и по-русски знает. Так он и объяснил, что без башмаков да без шапки никуда меня на работу не примут. «А будь башмаки да шапка, обязательно, говорит, примут, потому, говорит, у вас очень здоровые руки и много силы. Вон у меня, говорит, никакой силы нет, хоть есть и сапоги и шапка». И умный оказался этот жид…
Ловко придумал! – с добродушным смехом воскликнул
Дунаев.
– А что?
– Да то, что нам вовек не придумать. Очень умное!
– Жиды умные… Что ж он придумал?
– А вот что: «Я, говорит, куплю вам башмаки и шапку, и пойдем вместе – я буду вам переводчиком. Как возьмут вас на работу, вы мне платите двадцать пять центов, за то что пользуетесь башмаками и шапкой, с доллара. А через две недели заплатите мне сполна за башмаки и шапку».
– Это он большой процент взял!.. – заметил Чайкин.
– Зато выручил, а главное – поверил, что я не уйду с башмаками и шапкой! – рассмеялся Дунаев. – Пошли мы с жидом в лавки; он купил за четыре доллара башмаки и шапку, и мы пошли на пристань. Меня тую же минуту взяли на выгрузку и дали за день два доллара… А вечером «босс» – это значит надсмотрщик работ – велел опять приходить на работу.
– А жид?
– Он каждый вечер приходил к расчету и получал свои двадцать пять центов. Тем и кормился, как говорил, в ожидании какого-нибудь подходящего дела. Работать он не мог: вовсе щуплый был… Через две недели я заплатил, по условию, за башмаки и шапку четыре доллара, – так он очень жалел…
– Почему? – удивился Чайкин.
– А потому, что уже больше нельзя было получать проценту. «Вы бы, говорит, земляк, хоть недельку еще придержались платить капитал, и я бы, говорит, еще недельку имел маленький гешефт, то есть пятнадцать центов в день». – «Как, говорю, пятнадцать? Ведь я тебе двадцать пять платил?» – «Вполне, говорит, верно, но я десять центов отдавал капиталисту, тому, у которого занял четыре доллара… Будь у меня самого четыре доллара, я сейчас бы торговлю открыл». – «Какую?» – спрашиваю. «Фруктовую, говорит, купил бы лоток подержанный за доллар, шертингу12 для покрышки на пятьдесят центов да товару на два с половиной доллара. На пропитание и заработал бы. А
если дело пойдет, Мошка лавочку откроет, а потом большой-большой магазин, и Моисей богатый будет… непременно богатый будет!» И так это он уверенно говорил, братец ты мой, этот худенький, изморенный жидок, что я, признаться, подумал, что он вправду всякое дело обмозгует и оборудует. «Отчего же, спрашиваю, ты, Мошка, эти самые четыре доллара не займешь для себя?» – «Не даст без проценту, а процент большой нельзя платить – разоришься…» И стал подбивать меня, чтоб я дал ему четыре доллара и сделался бы его компаньоном; доходы пополам. Ну, я пожалел Мошку и дал ему, потому что у меня после двух
12 Ткани (от англ. shirting – ткань для рубашек).
недель десять долларов было в залишке. Очень был он благодарен. «Не забуду, говорит, вашего доверия. Русские жидам не верят, а вы поверили. И зато вы недурное дельце сделали, согласившись быть моим компаньоном. Я, говорит, буду вашу часть доходов раз в неделю отдавать».
– Ишь ты… Небось, обманул?
– То-то, нет… И очень даже меня вызволил, я тебе скажу, этот Мошка. Честный человек оказался… Вовсе на совесть поступил! – заметил рассказчик.
Он закурил трубку и продолжал:
– А платили за выгрузку и нагрузку очень хорошо. Такой цены у нас в России и не слыхивали. Вначале по два, а потом и по три доллара в день зарабатывал. Ну, зато к вечеру уставал, потому здесь работа требуется чистая, без лодырства. Здесь, братец ты мой, платят хорошо, ежели ты сильный и умеющий человек, но уже зато и требуют с тебя всей твоей шкуры, и чтобы ты соблюдал себя, пьяный на работу не приходил, а не то живо сгонят… И вскорости, как стал я работать на пристани, я и оделся по-хорошему, и квартиру нашел, и ел сытно. Приду с работы, умоюсь, пообедаю и завалюсь спать до утра. И хозяева добрые люди были. Харч давали свежий… И комнату содержали в порядке. И понимали меня: чехи были. И по-английски приучали… В первое же воскресенье вечером явился Мошка ко мне на квартиру и доллар принес. «Чистая, говорит, прибыль…» И счет подает… Чехи смеются: «Все, говорят, как следует: в запасный капитал доллар, ему за труд доллар и по доллару на брата выручки. Правильный, мол, жид
Мошка!» И веселый он такой был. И все хвастал: «Скоро лавочку, говорит, откроем!»
– И что же, открыл?
– Через полгода открыл, а теперь у него лавка во Фриски.
– И ты его компаньон?
– Нет… Я сам просил меня выделить… Однако и сон клонит. Давай-ка, братец ты мой, соснем, а завтра буду тебе досказывать в дилижансе о моем житье… Времени-то у нас много еще впереди до Франциски… А ночь-то какая тихая… Вон и небо прочищается… Звезды блестят…
И Дунаев разложил две шкуры и, покрываясь одеялом, предложил Чайкину лечь рядом.
– Шкуры и на тебя хватит, землячок! – проговорил он, зевая. – Уже первый час на исходе. Спать-то немного. С
рассветом поедем…
И Дунаев скоро захрапел.
2
Чайкин подбросил несколько сучьев в костер и поглядел кругом.
Перед ним высились темные пятна гор по обеим сторонам ущелья. Направо – маленький одинокий домишко станции. Налево – теплая даль степи. Высоко над головой
Чайкина сверкали звезды. Ночь была теплая. Кругом царила мертвая тишина.
Только по временам раздавалось ленивое чавканье волов и тихое ржание проснувшегося мула в обозе, бывшем недалеко от фургона. Раздавался храп спящих людей.
Спали и обозные часовые у тлевшего костра, спал и Старый