Он уже вполне владел собой и, казалось, не сомневался в том, что его ожидает. И его бледное, потасканное, испитое и все еще красивое мужественное лицо улыбалось такою холодной усмешкой и в его глубоко сидящих черных глазах светилось такое равнодушие не дорожившего жизнью человека, что Чайкин, взглянув на него, невольно припомнил такое же выражение на лице Блэка, когда тот говорил о самоубийстве.
И Чайкин почувствовал не одно только сострадание к этому человеку, а нечто большее.
– Извольте, Дэк, я тороплюсь! – отвечал Билль, сам внутренне любуясь мужеством Дэка.
– Спасибо вам, Билль! – промолвил Дэк.
И старый Билль продолжал:
– Обвинение это заключается в намерении вашем прикончить с нами по-предательски, сзади, когда мы спали…
Не приведено оно в исполнение только потому, что…
– Что Моррис был дурак и не согласился на мое предложение! – перебил Дэк.
– Вы слышите, Дун и Чайк?
Те кивнули головами.
– Затем вы решили покончить все дело здесь, у Скалистого ручья, и с этою целью дали телеграмму в Сакраменто некоему Иглю о том, чтобы он с пятью друзьями приехал встретить вас с провизией… Правду ли я говорю? Что вы скажете на это, Моррис?
Моррис пробормотал:
– Но это надо доказать… Вы видите, друзья не приехали. На каком основании вы нас обвиняете в этом?
– А вы что скажете, Дэк? Правду ли я говорю, обвиняя вас и товарища вашего в этом?
– Я только скажу, что наша партия проиграна, Билль.
Но более из любопытства присоединяюсь к вопросу товарища: откуда вы все это узнали?
– Вы знаете, джентльмены, Старый Билль не лжет. И
все, что я сказал, я слышал от вас. Вы очень громко говорили об этом на ночной стоянке…
– Мало ли что говорится!. Это не доказательство… Это не улика!.. – воскликнул Моррис. – Ведь факта не было.
Мы хотели послать, но не послали телеграммы, иначе товарищи наши были бы здесь.
– А вы что скажете, Дэк? Подтверждаете ли вы слова товарища?
– Я ничего не скажу, Билль.
– Так я скажу, что ваш товарищ Моррис лжет. Вы послали телеграмму, и если она не дошла, то не по вашей вине.
Моррис поник головою. Дэк молчал.
– Сознаетесь вы в этом, Моррис?
– Н-н-нет! – пролепетал Моррис, поднимая голову, и весь как-то ушел в свои судорожно вздрагивающие узкие плечи.
– А вы, Дэк?
– Кончайте скорей, Билль. А то Чайк, прежде чем судить нас, упадет в обморок. Пожалейте джентльмена! –
насмешливо промолвил Дэк.
Действительно, Чайк имел страдальческий вид и был бледен не менее Морриса.
Старый Билль сурово взглянул на такого слабонервного судью и сказал:
– Сию минуту кончу, Дэк.
И с этими словами Билль достал из кармана телеграмму и громко прочитал ее.
– Посмотрите, Моррис и Дэк, ваши ли здесь фамилии? –
сказал Старый Билль и, поднявшись, подошел к подсудимым и показал им обличающую их телеграмму.
Моррис был окончательно сражен и едва прошептал:
– Телеграмма моя!
– Говорите громче, чтобы судьи слышали.
– Телеграмма моя! – произнес Моррис.
– Ловко, Билль, обделано дельце, ловко! – сказал Дэк.
Старый Билль вернулся на свое место и предъявил телеграмму обоим судьям.
– Ну, джентльмены, – обратился Билль к подсудимым, –
больше, я полагаю, допрашивать нечего. Ваше дело ясное.
Но прежде чем мы постановим приговор, не скажете ли чего-нибудь в свое оправдание? Почему вы, оба молодые люди, вместо того чтобы честным трудом зарабатывать себе хлеб, позорите звание гражданина Северо-Американских штатов, выбравши себе такую гнусную работу, как грабеж и убийство? Быть может, вы доведены были до этого крайностью? Быть может, вас вовлекли другие? Мы примем все это во внимание.
У Морриса вздрагивали челюсти, когда он с трудом проговорил:
– Пощадите… Не убивайте!
Дэк нетерпеливо крикнул:
– Не разыгрывайте пастора, Билль. Пристрелите или вздергивайте скорей!
А Чайкин внезапно проговорил, обращаясь к подсудимым, с мольбою в голосе:
– Скажите… скажите что-нибудь… Ведь вы раскаиваетесь? Ведь вы больше не будете грабить и убивать? Не правда ли?..
– О, какой вы добрый дурак, Чайк! – ответил Дэк, и в его глазах мелькнуло что-то грустное и безнадежное.
– Пощадите! – снова пролепетал Моррис.
– Какой вы трус. Даже и умереть не умеете! – презрительно крикнул Дэк.
И, обращаясь к Чайкину, прибавил:
– Достаньте, Чайк, из моего кармана трубку и табак, набейте трубку, закурите и суньте мне в рот.
Когда Чайкин все это исполнил, Дэк шепнул ему:
– Спасибо вам, Чайк… И за жалость вашу спасибо!
Только не стоит меня жалеть!
Чайкин снова вспомнил Блэка и отошел, взволнованный до последней степени.
– Билль! – позвал Моррис.
– Что вам, Моррис?
– Дайте мне один-другой глоток рому. Это меня подкрепит.
– Сейчас дам, Моррис! – почти ласково сказал Старый
Билль.
И он послал Дунаева за бутылкой и стаканом.
Когда тот принес ром, Билль налил полстакана и сам поднес его к побелевшим губам Морриса.
Тот жадно выпил спирт и, поблагодарив Билля, прошептал:
– Билль!. у меня есть жена и дети.
– Тем хуже для них, Моррис! – серьезно промолвил
Билль.
Он возвратился на свое место и, опустившись на траву, проговорил, обращаясь к судьям:
– Судьи! судите по совести, какого наказания достойны подсудимые. Закон Линча ясен, и мы должны его исполнить. Вы, Чайк, как иностранец и незнакомый с обычаями страны, подадите голос после Дуна… Ну, Дун, отвечайте, удостоверено ли, что подсудимые виновны?
– Удостоверено.
– И что с ними надо сделать по обычаям здешних мест и в защиту путешественников?
Дунаев, знавший, сколько терпят на дороге от агентов, сам во время путешествий имевший с ними дело и проникнутый воззрениями, обычными на далеком Западе, несмотря на свое добродушие, почти не задумавшись, произнес среди мертвой тишины оканчивающегося чудного дня, прерываемый только посвистыванием куликов на ручье:
– Казнить смертью.
– А ваше мнение, Чайк?
– Простить! – порывисто воскликнул Чайкин и тотчас же сам весь покраснел.
Старый Билль изумленно взглянул на Чайкина, как на человека не в своем уме. Сконфузился за него и Дунаев.
Удивились такому приговору и оба подсудимые, и Дэк с каким-то странным любопытством глядел на этого белобрысого худенького русского, глаза которого возбужденно сияли, придавая его неказистому лицу выражение духовной красоты.
– Не убивайте их, Билль… не убивайте!. – вновь заговорил Чайкин среди общего мертвого молчания. – Простите их, Билль… Пусть они виноваты, но не нам отнимать чужую жизнь и быть убийцами…
Чайкин остановился.
– Это все, что вы хотели сказать, Чайк? – спросил
Билль.
– Нет… Я хотел сказать… видите ли…
– Может быть, вы затрудняетесь говорить ваши русские глупости по-английски, – так говорите по-русски, а Дун переведет… Хотите?
– Благодарю вас, Билль. Я буду говорить по-русски.
И, обращаясь к Дунаеву, Чайкин продолжал:
– И как у тебя повернулся язык, Дунаев, приговорить на казнь людей!. Забыл ты, что ли, в Америке бога, Дунаев?.
И ты скажи им, что нет моего согласия, чтобы убивать.
Может, они и сделались-то убивцами оттого, что люди друг дружку утесняют. Может, если мы их простим, то совесть в них зазрит. А совесть зазрит, так они не станут больше такими делами заниматься… Ты переведи им это… И
опять же: не казнить, а жалеть надо людей, пожалеть их родителей, детей, всех сродственников, а не брать на душу греха убийством. Разве и они не люди?. Я не умею сказать всего, Дунаев, но душа болит… И Христос, за нас пострадавший, не то проповедовал. Он и самого Иуду простил, не то чтобы… Нет, не убивайте, не убивайте их!.. И ты сам виноват, Дунаев… Зачем хвастал деньгами?. Зачем соблазнял?. Все из-за этих проклятых денег вышло… А
кроме того, ведь живы все мы…
Все глаза были устремлены на Чайкина, и хоть американцы не поняли ни одного слова из его бессвязной речи, но видели его лицо, его кроткие глаза и чувствовали искренность любящего, всепрощающего сердца.
Когда Дунаев перевел все, что сказал Чайкин, Билль насмешливо проговорил:
– Значит, по-вашему, Чайк, убийц надо прощать?..
– Вспомните, Билль, прощал ли Христос.
– Ну, то давно было. А если прощать таких джентльменов, как эти, то по здешним дорогам нельзя будет ездить.
А нам дороги нужны, чтоб заселять Запад. Нам нужны честные рабочие, а эти господа им мешают… Вам, Чайк, надо в пасторы идти… вот что я вам скажу… Когда еще будут люди любить друг друга – это вопрос, а пока надо возить почту и пассажиров без опасения… А вы все-таки очень хороший человек, Чайк! – прибавил взволнованно Билль.
И взволнован он был именно словами Чайкина, хотя и старался скрыть это. Но чувствовал и он благодаря этому крику возмущенного сердца ответственность свою перед совестью за жестокость возмездия… И, кроме того, вспомнил он и свое далекое прошлое.
И в сердце Старого Билля закралось сомнение. И разум его колебался.
Несколько секунд Билль молчал, словно бы проверяя себя, и наконец сказал, обращаясь к Дунаеву:
– В той чепухе, которую говорил Чайк, есть только два обстоятельства, заслуживающие внимания: первое – то, что вы сами, Дун, были дурак дураком, что хвастались деньгами, а второе – то, что намерение Морриса и Дэка укокошить нас не приведено в исполнение… Что вы на это скажете, Дун?..
– Это верно… И признаюсь вам, Билль, после того, что говорил Чайк, я бы взял свое слово назад.
– Какое слово?
– А насчет казни этих агентов…
Билль не без снисходительного презрения сказал:
– Странные вы, русские. Один готов всех прощать, а вы… готовы менять свои Мнения… Ну, да это ваше дело. А
слова ваши уже взять обратно нельзя. Теперь за мной голос. Моррис замер в ожидании. Дэк, казалось, спокойно ждал.
– Частным образом я скажу, что постановил бы такое решение: Морриса вздернул бы на дерево на берегу ручья, а Дэка не повесил бы, но так как это было бы несправедливо, то я подаю голос, ввиду вышеуказанных двух обстоятельств, против казни…