И он ничего не ответил лейтенанту и упорно молчал.
«И его зазрила совесть. Небось как в понятие вошел, так и совесть оказала!» – решил Чайкин со своей обычной простодушной верой в конечное торжество совести.
А Погожин между тем продолжал:
– Вот вы говорите, что привыкли. А Чайкин же в прошлом году скрылся здесь, в Сан-Франциско…
Чайкин невольно вздрогнул, когда упомянули его имя.
– А ведь какой исправный и тихий матросик был этот
Чайкин, и как все его любили… мухи не обидит! А знаете ли, почему он остался здесь?
– Почему? – автоматически спросил старший офицер.
– Потому, что опоздал на шлюпку с берега и боялся, что будет наказан.
Старший офицер молчал.
– Вы сердитесь, Петр Петрович?. Что ж, сердитесь… а я наконец не мог… И то молчал, позорно молчал два года, а теперь вот… выпил… и все вам выложил…
– Я не сержусь, Иван Николаевич! – тихо ответил старший офицер и прибавил: – Вы должны были сказать то, что сказали…
– То-то, должен был… И знаете ли что, Петр Петрович?
– Что?
– Теперь у меня как будто гора с плеч упала, и мои отношения к вам стали легче… По крайней мере вы знаете, как я думаю…
– Я знал… И знаю, что все мичманы так же думают… А
Чайкина жаль… Тихий, исправный матрос был… Только щуплый какой-то и боялся очень наказаний… Я, может быть, его бы и простил тогда…
– Он этого не мог знать…
– Разумеется, не мог… А откуда вы знаете, что он опоздал тогда на шлюпку и от этого остался здесь? –
спросил вдруг старший офицер.
– Вчера его капитанские вельботные видели.
– Небось нищенствует здесь?.
– Никак нет, вашескобродие! – вдруг не выдержал
Чайкин и, поднявшись со скамейки, почтительно поклонился, приподнявши свою шляпу.
Оба офицера глядели на Чайкина изумленные. Казалось, хмель выскочил из их голов.
– Ты… Чайкин? – спросил старший офицер, настолько ошалевший при виде беглого матроса в образе приличного джентльмена, на котором статское платье сидело, пожалуй, не хуже, если не лучше, чем на нем самом, что не сообразил нисколько своего вопроса.
– Точно так, вашескобродие!
– Здравствуй, Чайкин! Очень рад тебя встретить! –
приветствовал его молодой лейтенант.
– И я очень рад, что довелось встретиться с вашим благородием.
– Что ты тут делаешь? – спросил строго старший офицер.
– Служил матросом, вашескобродие.
– Где?
– На купеческом бриге, вашескобродие.
– А теперь?
– Поступаю на ферму.
– И хорошо тебе здесь? – задал вопрос молодой лейтенант.
– Очень даже хорошо, ваше благородие.
– Хорошее жалованье получал матросом?
– Сперва пятнадцать, а как сделался рулевым, двадцать пять долларов, ваше благородие.
– И по-английски выучился?
– Выучился.
– И, кажется, газеты читаешь? – спрашивал лейтенант, заметивший газету, торчавшую из кармана пиджака Чайкина.
– Читаю… Любопытно, что на свете делается, ваше благородие.
– И как ты поправился… Загорел… Совсем молодцом стал! – ласково говорил Погожин.
– Спасибо на добром слове и за то, что вы о матросах только что изволили говорить, ваше благородие! Бог за это вам счастия пошлет!.. – взволнованно произнес Чайкин.
– И тебе спасибо, и тебе дай бог счастия, Чайкин.
– А за то, что и вы меня пожалели, дозвольте поблагодарить вашескобродие… И осмелюсь просить пожалеть и прочих матросиков… А затем счастливо оставаться, вашескобродие! Прощайте, добрый барин! – обратился
Чайкин к молодому лейтенанту.
И, снявши шляпу, он поклонился и ушел.
– Прощай, Чайкин! – крикнул ему вдогонку Погожин.
Несколько минут оба офицера стояли в молчании.
– Каков! – проговорил наконец старший офицер. – Ну, едем, что ли?..
Старший офицер поднялся мрачный, и два русских офицера молча пошли к выходу из сада, вдруг окутанного темнотой быстро спустившегося вечера.
2
Чайкин нашел дом, в котором он остановился с Дунаевым, не без расспросов у полисменов.
Наконец он поднялся на четвертый этаж и позвонил.
Ему отворила двери хозяйка квартиры, пожилая дама, и сказала, что без него приходил и спрашивал его какой-то молодой человек.
– А как фамилия?
– Спрашивала – не сказал.
– А какой наружности?
– Очень приятный джентльмен… Брюнет… Сказал, что завтра зайдет, и просил передать свое почтение.
«Верно, Дэк, не кто другой, и, верно, от Дунаева узнал о квартире», – подумал Чайкин, входя в комнату, и, усталый после ходьбы, бросился на маленький диванчик.
Незаметно для себя он уснул и около одиннадцати часов был разбужен своим сожителем Дунаевым.
Тот имел вид именинника и весело говорил Чайкину:
– Вечер такой чудесный, а ты, братец ты мой, спишь…
А я только что гулял… С невестой гулял! Толковали насчет лавки, – прибавил он.
– Столковались? – протирая глаза, спросил Чайкин.
– Одобряет. И отличная из нее выйдет торговка, я тебе, братец, скажу! Все, можно сказать, наскрозь понимает…
– Это что… А главное, душевная ли? – спросил Чайкин.
– Должно быть. Здесь, братец ты мой, душевность свою люди не так скоро оказывают, как у нас в России. Здесь на деле больше оказывается человек, а разговору не любят…
Ну, а ты что сегодня делал? Был насчет места? – спрашивал
Дунаев и стал раздеваться.
Чайкин рассказал, где был, и сообщил о встрече в саду со старшим офицером и лейтенантом Погожиным.
– Хочется и мне землячков повидать! – сказал Дунаев. –
И я завтра пойду на пристань; вместе пойдем… И толковитая, братец ты мой, моя невеста… Ах, какая толковитая… И умна понятием… И деньги мои к себе спрятала, чтобы целы были… «А то, говорит, ты опять ими хвастать начнешь!» – добродушно смеясь, снова стал нахваливать
Дунаев свою будущую подругу жизни.
– А Дэка видел?
– Видел. Кланяется тебе. Адрес взял.
– Он заходил.
– Тебя благодарить за жизнь хотел еще раз. И форсисто как он одет! при цепочке, на перстах кольца…
– Видно, при деньгах?..
– Должно быть. И только он больше не Дэк…
– А кто?
– Брум…
– Это настоящая его фамилия?
– А бог его знает. Здесь не разберешь. Называйся как хочешь: сегодня – Дэк, завтра – Брум… Вот я открою лавку, буду себе торговать мясом, чего лучше… Небось не прогорим… На хорошем месте наймем помещение… А
главное – толковитая у меня будет жена, Чайкин… Умная!
Уж ей обещали в гостинице, где она горничной, что будут брать мясо у нас… Деловая баба! Ох, деловая! – сонным голосом говорил Дунаев и скоро захрапел.
Лег спать и Чайкин и, перед тем как заснуть, подумал, что если он женится, то выберет не деловую, а душевную бабу.
3
На следующее утро Чайкин проснулся рано. Дунаев еще спал.
Тихонько одевшись, чтобы не разбудить сожителя, Чайкин стал читать газету, которую он вчера вечером купил, и внимание его было привлечено напечатанным крупным шрифтом перечислением содержания газеты, в котором между прочим значилось: «Убийство в Сакраменто».
В телеграфном сообщении передавалось, что третьего дня (в тот самый день, когда там были наши путешественники) был застрелен на улице джентльмен, принадлежавший, как уверяли многие, к шайке агентов большой дороги. Убийца ускакал.
По описанию наружности убитого Чайкин почти не сомневался, что был убит тот самый спутник в дилижансе, которого Билль хотел повесить и которого отстоял он, Чайкин.
Когда Дунаев встал, Чайкин дал ему прочитать газету.
– Укокошили мерзавца, что нас так отблагодарил! –
довольно равнодушно промолвил Дунаев.
– А ты думаешь, кто?
– А черт их знает. Свои, верно… А может, и Дэк наказал его за подлость…
– Дэк не решится быть убийцей! – заступился за Дэка
Чайкин.
– За других не ручайся, Чайкин… И знаешь, что я тебе скажу?
– Что?
– Вовсе ты прост! Вот поживешь здесь, Америка обломает тебя… Многому научишься, братец ты мой! – хвастливо говорил Дунаев, считавший себя американцем.
Позавтракавши, оба сожителя вышли вместе в девять часов.
Чайкин пошел к адвокату, Дунаев – к невесте, чтобы вместе с ней нанять помещение для лавки.
Они условились встретиться на пристани в первом часу, когда должен подойти баркас с отпущенными на берег матросами с «Проворного».
На этот раз щегольски одетая горничная отворила двери немедленно после звонка и не имела такого сердитого вида, как вчера.
– Здравствуйте! – приветствовал ее Чайкин. – Можно видеть адвоката?
Горничная слегка кивнула головой и оглядела его с ног до головы с нескрываемой улыбкой, очевидно удивленная вопросом. Чайкин покраснел.
– Конечно, можно, раз он принимает с восьми до одиннадцати! – проговорила она и снова засмеялась, показывая свои белые мелкие зубы.
– Извините меня! – смущенно вымолвил Чайкин.
– Вы, верно, зеленый?
– Да.
– От этого и предлагаете глупые вопросы. Надо прежде подумать, а потом спрашивать.
– Это верно… Еще раз извините.
– Извиняю! – милостиво произнесла молодая девушка.
И с этими словами вручила Чайкину жестянку с десятым номером и указала белой, почти что холеной рукой с кольцом на мизинце на одну из дверей.
Чайкин удивленно смотрел на жестянку.
– Ну, что еще? Чему удивляетесь? – спросила горничная, очевидно слегка потешавшаяся над этим застенчивым глупым иностранцем.
– А можно спросить? – робко спросил Чайкин, в свою очередь несколько удивленный, что горничная так форсисто одета и выглядит совсем барышней.
«И руки какие белые. Видно, черной работой не занимается!» – подумал он.
– Спрашивайте, если не очень глупо!
– Зачем мне эта жестянка?
– Вы первый раз у адвоката?
– В первый.
– И у докторов никогда не бывали? – со смехом допрашивала молодая девушка.
– Никогда.
– Ну, так знайте, что это очередной номер. До вас пришло девять человек, вы – десятый. Адвокат вас примет десятым. Поняли?