– Я давно собирался навестить тебя, да боялся потревожить! – проговорил он.
– Чувствительно благодарен, ваше превосходительство.
– А я пришел к тебе, чтобы сказать, как я рад был узнать о подвиге русского матроса.
Чайкин застенчиво молчал.
– Но мне, признаюсь, очень жаль было узнать, что ты русский человек и принужден оставаться на чужбине… Я
знаю, что тебя вынудило остаться здесь… Страх перед наказанием? Да?
– Точно так, ваше превосходительство… Я опоздал на шлюпку и боялся, что меня накажут… и остался…
– Слушай, Чайкин, что я тебе скажу. Ты, конечно, волен остаться здесь, и никто тебя не может отсюда вытребовать… Но если ты хочешь вернуться, даю тебе слово, что ты никакому наказанию не подвергнешься. Я буду за тебя просить начальство. Оно уважит мою просьбу.
– Премного благодарен на добром слове, ваше превосходительство! – с чувством произнес Чайкин.
– И знай, что милостью нашего государя телесные наказания отменены… На клипере новое начальство, и того, что было прежде, не будет… Тебя сделают унтер-офицером.
Чайкин молчал.
– Так хочешь вернуться? Даю тебе слово, что тебе ничего не будет! – еще раз ласково повторил адмирал, объяснявший молчание матроса недоверием к его словам.
– Никак нет, ваше превосходительство! – тихо, но твердо ответил Чайкин.
– И ты не боишься, Чайкин, что стоскуешься на чужбине?
– И теперь иной раз тоска берет, ваше превосходительство.
– Что ж ты думаешь здесь делать? Опять матросом будешь, как был, на купеческом бриге?
– Никак нет, ваше превосходительство, – при земле буду. Как поправлюсь, поеду работником на ферму. У меня уж и место есть.
– Ну, дай бог тебе успеха, Чайкин… Будь счастлив! –
сказал адмирал, поднимаясь.
– Счастливо оставаться, ваше превосходительство!
– Не нужно ли тебе чего?..
– Покорно благодарю. Ничего не нужно, ваше превосходительство!
– Может, деньги нужны… Ты скажи. Я ведь русский, а не американец!
– Дай вам бог за ласковое слово, ваше превосходительство, что не погнушались зайти к беглому матросу! –
взволнованно проговорил Чайкин. – Но только не извольте беспокоиться: я ни в чем не нуждаюсь, у меня и деньги есть.
– Прощай, братец… Кирюшкин тебя навещает?
– Навещает, ваше превосходительство!
Адмирал ласково кивнул головой и вышел из комнаты.
Сейчас же явился Дунаев.
– Ну, что он с тобой говорил?
– По-хорошему говорил, словно и не адмирал. Прост. И
так он ласково обошелся, что у меня и страх прошел… И я ему все обсказал без всякой опаски… С ним не страшно говорить.
– Добер. Сразу видно! – подтвердил и Дунаев.
– Кабы таких адмиралов да побольше было! – промолвил Чайкин.
– Зачем же он к тебе приходил?
– Проведать приходил… А еще звал на клипер. Обнадеживал, что ничего мне не будет. Унтерцером сулил сделать… Да я не согласился…
– А он осерчал? уговаривал?
– И не осерчал и не уговаривал. «Живи, говорит, счастливо!»
Чайкин примолк и задумался.
– Да, брат Дунаев, если бы побольше таких начальников, то и нашему брату легче было бы жить! – наконец промолвил он.
– Редки только такие. С таким легко, а как заместо его да другой поступит, других понятиев, – еще тяжелей станет жить флотскому человеку… То ли дело здесь…
– Зато здесь бедному плохо… Богачи утесняют… Везде, братец ты мой, какая-нибудь неправда да живет!..
ГЛАВА VII
1
– О господин Чайк!.. Не подумайте обо мне дурно, господин Чайк, ежели я до сих пор не заходил к вам, не скажите: «Какая неблагодарная скотина Абрамсон!. Какая свинья Абрамсон!. » О, если б вы знали, отчего я до сих пор не приходил к вам…
И Абрамсон, в обтрепанном платье, похожем на лохмотья, ставший, казалось, совсем немощным стариком, бледный, осунувшийся, с лицом, полным скорби и отчаяния, крепко пожал своими костлявыми пальцами руку
Чайкина и, беспомощно опустившись на кресло, примолк.
Чайкин в первую минуту подумал, что Абрамсон потерпел полную неудачу со своей ваксой, и, желая подбодрить его, проговорил:
– Нечего падать духом, господин Абрамсон. Бог даст, дела поправятся… Ежели вакса не пошла…
– Какая вакса, господин Чайк?!. О, если б вакса!.
– Что же такое?.
– Ривка… Я только вчера мою Ривку закопал в землю…
Дитю свою единственную, Чайк!
И старик опустил голову и вытирал слезы своей грязной рукой.
– И вольный воздух не помог, – заговорил он через минуту, едва сдерживая рыдания, – и доктор не помог…
Каждый день ездил… по три доллара платил ему из тех денег, что вы дали на ваксу… лекарство прописывал, а не спас Ривку… «Ежели бы, говорит, раньше схватили… А то, говорит, у нее запущенная болезнь… повреждение легких…» Я в ноги ему кланялся, просил спасти Ривку, по пять долларов обещал давать, – он не согласился. «Я, говорит, не бог…» А она-то, дитю мое, все думала, что поправится… Меня успокаивала. «Не плачьте, говорит, папенька… Я здорова буду…» И все вас, Чайк, вспоминала…
жалела вас, что вы за свое геройство пострадали… Газеты читала, где о вас было писано… «Вот, говорит, какой он»…
И все собиралась идти к вам… Все надеялась… А сама что ни день, то худела и ровно свечка таяла… И я около нее безотлучно находился… Баловал ее на ваши деньги… И
как она радовалась, что я больше не приводил матросов с тех пор, как вы помогли, Чайк… Как вас благодарила!.
«Вот, говорит, поправлюсь, беспременно сама поблагодарю»… И все требовала газеты о вас читать… Сама уж не могла… Вовсе ослабела. И какая она умница была, если б вы знали!. И какое чувствительное у нее было сердце! И
как наказал меня бог, Чайк, о, как наказал за мои грехи, за то, что я дурным гешефтом занимался… Ривочка часто плакала об этом… И тогда, когда я привел вас, Чайк, и велел приготовить вам нехороший пунш, она не согласилась, и жена не согласилась… И Ривка грозилась, что уйдет от меня, если с вами, Чайк, я нехорошо поступлю…
Чайкин сочувственно слушал горестные излияния старого еврея и жалел его и хотел как-нибудь смягчить его горе, но понимал, что это невозможно, что никакими словами не поможешь.
И, когда Абрамсон смолк и, подавленный скорбью, поник головой, Чайкин пожал его руку.
Скоро Абрамсон поднялся с кресла и стал прощаться.
Тогда Чайкин спросил:
– Вы на старой квартире, Абрам Исакиевич?
– Пока на старой… Хочу оставить ее…
– И скоро?
– Первого числа… Наймем с женой комнату…
– Так вы, Абрам Исакиевич, дайте ваш новый адрес…
Я, как выпишусь, зайду к вам… А пока позвольте мне, как компаньону, внести еще деньги на вашу ваксу… Вот получите сто долларов…
Абрамсон энергично закивал отрицательно головой, и слезы блестели на его глазах, когда он наконец проговорил:
– Не надо… не надо. Вы и так помогли. И у меня еще осталось пятьдесят долларов. Мы, бог даст, как-нибудь проживем… Я с ларьком буду ходить… а не то газеты продавать… Спасибо вам, Чайк!
И Абрамсон, словно бы боясь соблазна в виде банкового билета, поторопился уйти.
2
Однажды утром, за несколько дней до выписки Чайкина из госпиталя, к нему явился высокий господин пожилых лет, в каком-то необыкновенно ярком полосатом пиджаке и в таких же штанах, в цилиндре, и, пожавши
Чайкину руку, сел в кресло, заложил нога на ногу, сплюнул на пол и спросил:
– Имею честь видеть знаменитого мистера Чайка?
– Я самый.
– Очень приятно, сэр… А я директор общедоступного театра, в котором даются ежедневно всякие представления… Доллар за вход во всякие места… Публики всегда множество.
И с этими словами директор вынул из кармана красную, необычайных размеров афишу, сунул ее в руку Чайкина и, указывая пальцем на конец афиши, сказал:
– Прочтите!
Несколько изумленный Чайкин прочел напечатанный крупнейшими буквами анонс:
«В непродолжительном времени будет поставлена пьеса: „Пожар на пристани, или Спасение ребенка“.
– Прочли? – спросил директор.
– Прочел! – отвечал Чайкин.
– И поняли, конечно, зачем я пришел к вам, мистер
Чайк?
– Нет, не понял.
Директор пристально взглянул на Чайкина своими плутоватыми глазами и проговорил:
– Я пришел предложить вам выгодное дельце…
– Какое?
– Участвовать в этой пьесе.
– То есть как это?
– А так… Когда дом будет в пламени, вы подыметесь по лестнице и снесете ребенка. Разумеется, после этого вы не попадете в госпиталь! – смеясь прибавил директор, – огонь театральный не обожжет… Вы только вымажете лицо сажей, когда будете спускаться… И по окончании спектакля получите пятьдесят долларов. Хотите на десять представлений условие? Публика валом повалит, когда прочтет, что настоящий мистер Чайк будет спасать в общедоступном театре ребенка. Пятьдесят долларов за то только, чтобы подняться по лестнице и вымазать себе лицо сажей, – согласитесь, плата хорошая. Что вы на это скажете? Согласны, разумеется, получить пятьсот долларов в десять дней, а? – спрашивал директор, подмигивая глазом.
Чайкин в первую минуту ошалел: до того ему казалось странным и смешным это предложение – показываться перед публикой в театре и проделывать «не взаправду» то, что он сделал, рискуя своею жизнью.
И, добродушно рассмеявшись, он наконец ответил:
– Не согласен.
– Понимаю. Вы полагаете, что я должен семьдесят пять долларов предложить за вечер? – спросил директор, не без уважения к сообразительности Чайкина.
– Совсем не согласен…
– Значит, сто хотите? Что ж!.. Я заплачу вам и сто… так и быть… Тысячу долларов получить приятнее… А может, и больше, если пьеса будет иметь успех и выдержит больше десяти представлений… Вы ловкий парень, мистер Чайк.
Понимаете выгоду своего положения!
Но когда в ответ на слова директора Чайкин объяснил, что он ни за какие деньги не пойдет, как он выразился,
«срамиться» перед публикой, янки вытаращил на него глаза и, сердито сплюнув, поднялся с места и проговорил: