– Уж и поднялись, Чайк?.. И у меня все готово, – говорила Сузанна.
Вскоре пришел и Вильк.
– Здравствуйте, Чайк!
– Здравствуйте, Вильк!
– Аккуратно встаете, Чайк! – промолвил без обычной суровости Вильк.
– Привык… Матросом был.
Вильк не спеша ел ветчину с хлебом, запивая горячим кофе, и после долгой паузы спросил:
– Деревья умеете рубить, Чайк?
– Доводилось! – скромно ответил Чайкин.
Ему очень хотелось узнать, кто такой этот старик, умеющий играть на фортепиано, и зачем он служит на ферме, но не решался спросить. Он уже знал, что в Америке, при всей бесцеремонности обращения, не обнаруживают особенного любопытства и не допрашивают о прошлом, особенно на Западе, где часто бывают люди, имеющие основание скрывать свое прошлое, быть может скверное.
И Чайкину почему-то казалось, что у старика было в прошлом что-то тяжелое; оттого он всегда молчалив и мрачен, как говорили про него товарищи.
– Ведь вы русский, Чайк? – снова спросил старик.
– Русский, Вильк.
– Вот не ожидал!
– Почему, позвольте спросить? – задетый за живое, спросил Чайкин и весь вспыхнул.
– Читал про русских, да и встречал русских… Да вы не сердитесь, Чайк… Я не хотел вас обидеть… Я, верно, встречал не таких, как вы… И наконец нельзя судить о всей нации по нескольким лицам…
– То-то, нельзя, я думаю.
– А вам все нации нравятся, Чайк?
– Все, Вильк.
– Но одни больше, другие – меньше?
– Разницы не замечал, Вильк, пока. Во всяком народе есть хорошие люди… добрые люди… У крещеных, так и у некрещеных… Только правды еще нет… Оттого и обижают друг друга… Выходит так, что у одного много всего, а у бедных – ничего…
– Это, по-вашему, нехорошо? – спросил старик и с видимым любопытством смотрел на Чайкина.
– А разве хорошо, Вильк?
– Откуда у вас такие мысли, Чайк?
– Так иной раз думаешь обо всем, и приходят мысли: отчего люди не по правде живут…
– Так вы хорошо сделали, Чайк, что сюда приехали…
Все лучше подальше от городов… Я видел много столиц, Чайк, и знаю их.
Вильк смолк. В столовую пришли товарищи.
– Идем, Чайк… Пора… Я выбрал для вас топор…
Возьмите на веранде…
– Ленч и отдых в час, Чайк… Приходите! – ласково проговорила Сузанна.
– До свидания, Сузанна.
– А часы у вас есть? – осведомился Вильк.
– Есть, Вильк.
Они вышли за ограду и направились к лесу.
Горизонт на востоке пылал. Из-за багрянца величаво выплывало солнце. Утро стояло прелестное. Воздух был холодный. Но на ходьбе не было холодно.
Чайкин с восторгом глядел на сиерры, и на лес, и на далекую долину по бокам извивавшейся, словно голубая лента, узкой речки.
– Хорошо, Вильк! – вымолвил Чайкин.
– Хорошо, Чайк.
– А все-таки…
– На родине лучше, Чайк? Не правда ли?
И Чайкину показалось, что в голосе старика звучала необыкновенно грустная нота.
– Еще бы!
– То-то и есть… Трудно привыкнуть к другой стране, как бы она ни была красива, а своя, хоть и не такая…
Вильк замолк. Не говорил и Чайкин.
Теперь Чайкин понимал, что Вильк к Америке не привык и что угрюм и мрачен он оттого, что тоскует по своей стороне…
«И отчего Вильк не может вернуться?» – мысленно говорил Чайкин, полный сочувствия к этому одинокому старику на чужой стороне.
Скоро они вошли в большой сосновый лес.
Там было еще свежее и темно в густоте леса. Царила мертвая тишина. Только изредка раздавались какие-то постукивания: то дятлы долбили.
– Вот и ваш участок, Чайк! – проговорил Вильк, указывая на помеченные деревья. – Рубите их… Да будьте осторожны! – прибавил Вильк. – Иногда и медведи встречаются… Так вы забирайтесь на дерево! Хорошей работы, Чайк!
– А вы уходите?
– На другую работу… К часу приходите на ленч.
С этими словами Вильк закурил трубку и ушел неспешными ровными шагами. Еще минута, и он скрылся между деревьями.
Чайкин торопился и радостно волновался.
И он глядел на ближайшее высокое прямое дерево с кудрявой, словно развесистой кроной, густой листвой на верхушке. Он смотрел на него, любуясь им, и вдруг ему стало невыносимо жалко лишить жизни эту красавицу сосну.
Но он сбросил кожаную куртку, поплевал на ладонь и решительно взмахнул топором. Топор взвизгнул и вонзился в толстый комель. Из надруба засочились клейкие смолистые капли, точно слезы.
Вблизи шарахнулась какая-то птица и тяжело взлетела, шумя крыльями. Где-то раздался треск сучьев. Казалось, в отдалении что-то свистнуло.
И снова мертвая тишина.
Чайкин с усилием вытащил топор и с нервным возбуждением все чаще и чаще наносил удары, чтобы скорей повалить упрямую и крепкую сосну, словно бы он жалел ее и торопился избавить ее от предсмертных страданий.
И чем чаще наносил Чайкин удары и быстрей летели щепки, тем менее испытывал он жалости, и его все более и более охватывало какое-то ожесточение работы.
Еще удар, и Чайкин отскочил.
Сосна мгновение зашаталась и, словно подкошенная, упала.
Чайкин принялся за другую.
Теперь уж он не думал, что сосны плачут. Возбужденный, полный горделивым чувством удовлетворенности от умелости и быстроты и от процесса работы, дающей исход физической силе, Чайкин весь жил работой. И чем больше повалит он сосен, тем он будет счастливее. Никакие сомнения, никакие тоскливые мысли не приходили ему в голову. Только сосны, одни сосны захватили все существо Чайкина, и он валил их, не чувствуя, казалось, усталости.
В первом часу Чайкин наконец бросил рубку. Спина ныла, болела правая рука. Ломило всего. Весь мокрый от пота, все еще возбужденный, он не чувствовал страшного утомления после такого напряжения всех сил. И только когда присел на одной из срубленных им сосен, он почувствовал, что устал, и испытывал необъяснимое наслаждение отдыха.
Он не двигался с широкого комля, прерывисто дыша и наслаждаясь чудным воздухом, полным смолистым запахом, и удовлетворенно, покойно смотрел на поверженные сосны. Смотрел и думал, что «оправдал себя» и по совести может отдохнуть и затем идти на ферму к ленчу.
Но есть ему не хотелось, и не хотелось куда-нибудь двинуться. Здесь, в лесу, так хорошо и так приятно усталому телу.
В эту минуту в лесу раздались шаги.
Чайкин даже не повернул головы и увидал Джемсона, только когда он подошел к нему.
Чайкин хотел было встать перед хозяином, но янки энергичным жестом остановил его и, изумленными глазами взглядывая на усталого Чайкина и на количество срубленных деревьев, воскликнул:
– Да вы с ума, что ли, сошли, Чайк?
– А что? Разве вы думаете, что мало вырублено? Я
старался, мистер Джемсон… Я только что сел отдохнуть! –
словно бы оправдываясь, промолвил Чайкин.
– Мало?.. Ребенок вы разве, Чайк?.. Вы нарубили слишком много… Вы работали так, что я изумился… Вы надрывались, Чайк… Так и надорваться нетрудно… Не думайте повторять такого опыта… Слышите?..
– Слушаю, мистер Джемсон… Но я не очень устал.
– Почувствуете вечером. Я сам рубил деревья и знаю,
какая это работа! И кто вас просил удивлять нас, Чайк? Или вы думали, что я требую от рабочих каторжной работы…
Янки этого не требует… Самолюбивы вы, Чайк… Незаменимый вы работник… Выдержали экзамен отлично. И
сию же минуту я прибавляю вам жалованья… Но сегодня больше не рубите… И, чтоб не смели так работать, я вам назначу урок… Очень рад, Чайк, что вас рекомендовали сюда… Очень рад! – весело прибавил Джемсон и снова пожал руку Чайкина.
Чайкин был очень доволен, что «оправдал себя», и сказал:
– Я так и думал, что здешние хозяева не утесняют людей и что работать здесь приятно.
– Ладно. А теперь идем в ранчу, Чайк! Пора.
Действительно, донесся слабый звук колокола.
Чайкин поднялся и пошел с Джемсоном. Дорогой
Джемсон, между прочим, говорил:
– После ленча растянитесь на койку и отдыхайте…
Небось хочется, Чайк?
– Хочется.
– И знайте, что вас поднимут на смех.
– За что?
– За то, что вы столько вырубили… Янки не простофили, как вы, Чайк. Он понимает, что рабочий не должен работать сверх сил и ради хозяина строить дурака, которого легко эксплуатировать… Вы, Чайк, помните, что живете в свободной Америке… Негры – и те больше не рабы.
Действительно, в столовой подняли Чайкина на смех, когда он признался, сколько вырубил сосен.
Особенно смеялся Дильк над «сосновым джентльменом»: он только портит репутацию товарищей. Они не думают из-за хозяев нажить черт знает какую болезнь и подохнуть в больнице.
Даже Вильк проворчал:
– Полегче работайте, Чайк.
Когда Чайкин сообщил, что хозяин велел после ленча не идти на работу, все одобрили приказание Джемсона и все предлагали разные средства от усталости.
Но Чайкин нашел, что лучше всего растянуться на койке, что и сделал после ленча.
Дамы в ранче узнали про усердие молодого русского.
Миссис Браун послала узнать, как он себя чувствует. Сузанна доложила, что ласковый Чайк очень благодарен и просил сказать, что он здоров.
– Удивительно: такой худенький и такой маленький и такой сильный рабочий! – говорила Сузанна и начала выхваливать этого ласкового и тихого Чайка. Она не позабыла сказать, что он охотно с нею болтал… Сузанна забыла прибавить, что болтала она одна, заглянув на одну минутку в комнату Чайкина.
ГЛАВА XII
1
Прошло три года.
Чайкин по-прежнему оставался на ранче и по-прежнему был лучшим и усердным рабочим, пользовавшимся уважением хозяев и товарищей-рабочих, перебывавших за это время. Одни приходили, оставались обыкновенно не особенно долго и, скопив несколько денег, уходили, чтоб найти что-нибудь лучшее, всего чаще – на прииски, которые манили всех возможностью разбогатеть.
Только Вильк и Чайкин не уходили и, казалось, были довольны своим положением. Работа около земли нравилась им, и их не манили ни городская жизнь, ни более легкие занятия.