Прохворав несколько лет этой страшной болезнью, называемой размягчением спинного мозга, у меня не было другой цели, другого страстного желания, как выздороветь; я призвал на помощь всех светил науки, всех князей искусства, но все было напрасно.
Наконец сегодня, при приближении смертного часа, я оглянулся на прошлое, спрашивая себя: не жива ли еще бедная, опозоренная мною девушка… И не стал ли я, может быть, отцом… Понимаете ли вы теперь меня?
- Да, - прошептал Арман.
- Ну, так вот, - продолжал умирающий, - я узнал, что вы посвятили ваш благородный ум и богатство на добрые дела; взяли на себя самый высокий и святой подвиг: делать добро и обуздывать зло. У вас есть свои агенты, своя полиция; вы наказываете и награждаете; вы отыскиваете самые скрытые бедствия, самые таинственные злодейства, и я подумал, что вы, может быть, могли бы найти ту, которой я завещаю свое состояние.
- Как мне лестно ваше доверие, - сказал Арман, - но я не знаю, сумею ли…
- Вы. постарайтесь, сударь…
- А если эта женщина умерла? Если, несмотря на все ваши предчувствия, у нее не было ребенка?
- Тогда вы будете моим наследником.
- Милостивый государь…
- Деньги никогда не будут лишними, - продолжал барон де Кермаруэ, - особенно при взятой вами на себя задаче. Вы употребите мое богатство на помощь беднякам и на преследование злодеев, гнездящихся в омуте добра и зла, называющимся Парижем.
Арман сделал последнюю попытку отказаться, но барон, указав рукой на стоявшие на камине часы, сказал:
- Смотрите, часы идут, время не ждет. Мне остается жить три часа. Когда я умру, возьмите этот ключ и отоприте шкатулку; вы найдете в ней два завещания, составленные в разное время. В первом я назначаю вас моим единственным наследником второе сделано в пользу Терезы или ее ребенка, если он есть у нее. К этому последнему завещанию приложен также медальон, бывший у нее на шее в роковую ночь. В нем волосы и портрет женщины, вероятно, ее матери. Это единственный след, который я могу вам оставить…
Голос умирающего постепенно ослабевал, смерть приближалась.
- Я просил священника придти в шесть часов, - прошептал он. В эту минуту у ворот раздался звонок: пришел священник. Арман стоял в стороне, пока барон де Кермаруэ исповедывался, и служитель Бога примирял его с небом; потом он опустился на колени у кровати умирающего, повторяя за священником слова отходной молитвы.
Предсказание доктора сбылось: барон де Кермаруэ умер спустя два часа…
Немедленно призванный полицейский комиссар наложил печати, после чего Арман ушел, унося с собой оба завещания, и у кровати покойника остался только комиссионер, принесший письмо графу де Кергац.
Оставшись один, Коляр принялся хохотать.
- Бедный старикашка! - сказал он, смотря на труп, - ты умер спокойно, не чувствуя ни к кому недоверия; я пришел к тебе нищим, и ты дал мне убежище, не подозревая, что я вымолил у тебя позволение поместиться в мансарде твоего отеля только затем, чтобы узнать, какую выгоду можно извлечь из богатого человека, умирающего, не имея наследников.
- Бедный старикашка - повторил бандит странным тоном. - Вот теперь добродетельный граф де Кергац начнет хлопотать, отыскивая наследников. Но будь покоен: капитан Вильямс - человек ловкий; мы с ним раньше найдем Терезу и миллионы будут наши!
И Коляр продолжал хохотать пред неостывшим еще трупом. Но барон де Кермаруэ- был уже мертв и не поднялся, чтобы выгнать нечестивца, издевавшегося над его трупом. А Армана де Кергац уже не было там.
III. ВИШНЯ И БАККАРА.
Спустя две недели после свидания капитана Вильямса с Коляром в один солнечный январский день в мансарде над пятым этажом дома, находящегося на улице Тампль, у выходившего на двор окна, прилежно работала молодая девушка. Перед нею был стол, заваленный материалом и необходимыми принадлежностями для делания искусственных цветов. Она была высокого роста, стройна, бела; как лилия, с черными волосами, прозванная в мастерской цветочницы, где она училась, «Вишней» за свои ярко-пунцовые губы.
Вишня отворила окно, чтобы впустить в комнату теплый солнечный луч., и продолжала работать, напевая модный романс Альфреда Мюссэ.
В то время, как она дошла до последнего куплета, хорошенькие ручки молодой девушки докончили стебелек пиона, и она беспечно бросила его на стол.
- Ну! - сказала она, вздохнув с удовольствием, - еще десять минут, и моя работа будет кончена; я отнесу ее, а на обратном пути загляну одним глазком в дверь мастерской г-на Гро. Наконец-то подходит воскресенье!..- прибавила она с улыбкой на пунцовых губках, - если завтра будет такая же погода, как сегодня, я буду счастливейшей из женщин. Мой жених повезет меня со своею матерью обедать в Бельвиль.
И, принявшись снова за работу, Вишня вздохнула.
- Бедный Леон! - проговорила она, - как бы ему хотелось, чтобы поездка на родину была уже сделана, его документы привезены и маленький клочок земли продан. Если бы г-н Гро не обещал сделать его в будущем месяце подмастерьем, он бы давно уже уехал…
Вишня бросила полупечальный, полувеселый взгляд на висевшую у окна клетку с порхавшей в ней синичкой.
- У вас скоро будет новый хозяин, моя прелестная певунья! Через два месяца мы будем уже вдвоем насыпать вам семя в кормушку… Два месяца! Как это долго, когда любишь!
И Вишня снова вздохнула.
На лестнице послышались легкие шаги и голос, не менее свежий, но звучней, чем у Вишни, запел арию Надо.
«Сегодня суббота, - подумала Вишня, приподнявшись со стула, - а тут является Баккара. Что это значит, что последние две недели моя важная сестрица так часто посещает меня, несмотря на то, что вообще не любит беспокоиться?»
Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина.
Тот, кто случайно увидел бы этих двух женщин вместе, наверное был бы поражен их сходством, хотя волосы их были разных цветов. Вишня была беленькая брюнетка, с плутовскими веселыми черными глазами, а Баккара - блондинка, с пепельного цвета волосами, но с такими же черными глазами и ярко-пунцовыми губами, как у сестры ее, Вишни. Черты лица и профиль были у обеих совершенно одинаковы.
Однако, рассматривая их ближе, сразу можно было заметить значительную разницу лет, наклонностей, привычек и манер.
Вишня была шестнадцатилетняя стройная, тоненькая девушка; концы ее маленьких красноватых пальчиков носили следы работы, а ногти, несмотря на уход за ними, были плохо острижены.
Баккаре же было двадцать два года; стан ее приобрел изящную округлость, не. свойственную очень молоденьким девушкам, а на, ее белых, как лилия, руках виднелись сквозь прозрачную кожу голубые жилки; твердые гладкие ногти заканчивали безукоризненной формы пальцы, на которых самый опытный глаз не нашел бы ни одного укола иголки. У Вишни были руки работницы, у Баккара - аристократки.
Черные глаза Вишни то светились плутовской веселостью, то наполнялись нежной, тихой грустью. У Баккара же был жгучий, гордый и почти злой взгляд женщины, сознающей свою силу и красоту; глаза ее сверкали иногда мрачным огнем, в котором виднелся пыл неудовлетворенных страстей. Вишня была прелестна в своем коричневом шерстяном платье, с рукавами, застегнутыми простыми перламутровыми пуговками, и с безукоризненно белыми рукавчиками; на шее у нее был надет вышитый ею самою воротничок и шестифранковый фуляр, который шел к ней лучше всякого жемчужного ожерелья.
Баккара была в муаровом платье, ее роскошный стан драпировала превосходная шаль индийского кашемира, а на руке, прятавшейся в муфте сибирской куницы, блестел дорогой браслет.
Вишня была прекрасная, честная девушка и хотела выйти замуж,
Баккара же шесть лет тому назад, однажды вечером, убежала из родительского дома - бедной, квартирки рабочих - и из шестого этажа, где отец ее, гравер на меди, с трудом зарабатывал насущный хлеб для своей семьи, села прямо в коляску, запряженную парой лошадей и умчалась в квартал веселой жизни к подъезду маленького отеля на улице Монсей, выстроенного специально для нее молодым бароном д’О…
Бедная семья целых пять лет не видала обольщенной девушки. Честный гравер проклял ее, и горе, причиненное ему бегством дочери, ускорило роковую развязку болезни сердца, которою он давно уже страдал.
Баккара вернулась к его смертному одру, и умиравший отец простил ее.
Но. после смерти отца львица продолжала прежний образ жизни и, грустно сказать, увлекла за собой из дома мать, жившую до сих пор честным заработком мужа, чтобы разделить с несуществование, позолоченное пороком и леностью.
Между забывчивой матерью и преступной сестрой Вишня должна была бы неминуемо погибнуть. Но Бог сохранил ее, вложив ей в сердце гордость отца и его любовь к труду.
В то время как Баккара каталась в экипаже со своей сговорчивой матерью, Вишня наняла маленькую комнатку, где мы ее теперь застаем, перевезла туда часть бедного хозяйства родителей и продолжала усидчивым трудом зарабатывать два франка в день.
Вишня жила уже около года одна, не прибегая к чужой помощи, аккуратно платила за комнату и откладывала сбережения для своего приданого…
Она любила честного ремесленника Леона Роллана, пользовавшегося безграничным доверием своего хозяина г-на Гро, лучшего столяра на улице Шапон, и должна была в скором времени выйти за него замуж.
Может быть любовь ее много помогла ей устоять от соблазна, несмотря на близость развращенной сестры и матери, попиравшей ногами всякий стыд.
Вишня, однако же; постоянно- видалась с матерью и сестрой. Обе они, вместе или порознь, навещали молодую работницу и иногда проводили у нее целый день; но сама Вишня никогда не бывала у них. Она покраснела бы от стыда, если бы переступила порог дома, который Баккара купила такою дорогою ценой.
Сестры ласково поцеловались.
- Здравствуй, Вишенка, - сказала гостья, - здравствуй, милая сестричка.
- Здравствуй, Луиза, - отвечала молодая девушка, чувствуя отвращение называть сестру прозвищем Баккара, данным ей несколькими кутилами в тот вечер, когда она, во время одной пирушки выиграла много золота в игру, называющуюся этим именем.