Потом за этой радостью последовало внезапное движение злобы:
«Меня провели», - подумала она,- «и я отомщу!..»
Она вспомнила о Фернане, арестованном и посаженном, конечно, в тюрьму, пока она тут плакала и падала в обморок; и злоба ее утихла «так же, как отлетела радость.
«А!»- подумала она, - «все это дело рук Вильямса… У него есть какая-то темная цель, неизвестная мне; он воспользовался мною, как орудием, но я буду тверда, я расстрою его планы и спасу моего Фернана».
И Баккара, подчиняясь магическому таинственному влиянию самоотвержения, которое в известные часы делает женщин столь Твердыми, мгновенно овладела собой, победила свою бледность и волнение и старательно спрятала в кармане своего пеньюара медальон, а вместе с ним и кинжал, который она взяла, как бы повинуясь какому-то предчувствию.
- Кто кого одолеет, сэр Вильямс! - сказала она про, себя, делаясь вдруг кроткой, понятливой и осторожной, как змея, - меня не даром называют Баккара!
Фанни вышла из уборной.
- Не угодно ли пожаловать, - сказала она.
- Да, милая, - отвечала Баккара ласковым тоном, - я теперь очень хорошо вижу, что ты меня не обманула… что я действительно бредила.
- Ах! - сказала Фанни, - могли ли вы подумать…
И субретка подумала: «Скажите пожалуйста! Да ведь она делается и в самом деле сумасшедшей!»
- Так ты уверена, что со мной был бред?- продолжала Баккара.
- О, вполне уверена!
- Очень возможно, - проговорила куртизанка, вздыхая, - это моя любовь вскружила мне голову и довела меня до такого состояния. Чрезмерное желание видеть и обладать Фернаном заставило меня подумать, что он был здесь.
- Вы, говорите справедливо, - отважилась Фанни.
Баккара печально вздохнула и подумала о том, кого она так пламенно любила и кого обвиняли в чудовищном преступлении; как будто человек, которого она любила, совсем его не зная, мог быть виновным в ее глазах.
У куртизанки быть может не достало бы присутствия духа и бодрости, если б дело шло о ней одной; но Фернан, ее возлюбленный Фернан, был угнетаем, заключен в тюрьму, его преследовал тайный, неумолимый враг; этого было слишком достаточно, чтобы заставить женщину, привыкшую быть везде царицей красоты, победить свой гнев и действовать хитро и осторожно.
- Поторопись же, - сказала она Фанни, - погода чудесная, солнце греет точно весною!
- Куда вы едете, барыня?
- Так как я больна, то и еду к доктору.
- Но… ведь он только что был здесь!
- Нет, - сказала Баккара, смеясь, - спасибо за этого… он мне не нравится. Во-первых, желт, как айва, а я терпеть не могу ничего желтого. А потом, кстати, отчего не послали за доктором Бертраном? Он мой приятель и отлично знает свое дело.
- Его не было дома, когда вы заболели, а как в том же доме есть другой доктор…
- Как! - вскричала Баккара, смеясь, - два доктора в одном доме! Верно там люди мрут, как мухи? Да ведь это должно быть настоящее кладбище! - И она набросила на плечи полосатую английскую шаль, похожую на горные шотландские плащи, воспетые Вальтером Скоттом.
- Пойдем, - сказала она Фанни, - если я больна, так очень естественно должна взять с собою горничную.
«Ты хорошо сделаешь, милая, - думала она, - если поболтаешь немножко дорогою и скажешь мне правду, потому что я намерена отвезти тебя к префекту полиции, которому ты можешь дать точные, сведения о моем помешательстве». Баккара могла бы быть слишком притязательной, говоря так свободно о префекте полиции, но дело в том, что она знала его довольно коротко для того, чтобы рассчитывать на его вмешательство и благосклонность в случае крайности.
Барон д’О…, любовник Баккара, в первое время их связи, давал у ней вечера, на которые приглашал самое блестящее мужское общество, и Баккара воспользовалась этим, чтобы составить себе прочное и полезное знакомство.
Со своею обычною проницательностью и быстротою соображения, она смутно угадала, что Вильямс составлял против нее и Фернана Рошэ какой-то темный, обширный замысел, но с какою целью и из каких видов она этого еще не знала; но, так как воображение, в своих обычных уклонениях, доходит всегда до границ возможного, если не переходит их, то Баккара подозревала в Вильямсе виновника всех ее бед и решилась во всем открыться префекту, хоть бы ей пришлось для этого признаться в своей безумной любви и виновном поступке.
Баккара вышла первая, перешла залу, крыльцо и сад, у решетки которого ждал ее экипаж. Фанни следовала за ней с видом полного доверия.
Открыв дверцу кареты, она вспомнила, что забыла свою муфту и послала за ней Фанни.
Между тем, как та повиновалась, обменявшись быстрым взглядом с кучером, Баккара сказала ему:
- Какой сегодня день, Жан?
- Четверг, сударыня.
- Не правда ли, ведь -мы вчера ездили в улицу Сент-Луи?
- Да-с.
- Ты подтвердишь это перед полицейским комиссаром?
- Да, сударыня.
- Хорошо, - сказала Баккара, садясь в карету. Фанни воротилась и села возле нее.
- К Новому мосту, - проговорила куртизанка, остерегаясь назвать кучеру полицейскую префектуру. Карета въехала на улицу Бланш, но вместо того, чтобы поворотить налево, быстро направилась к заставе Бланш.
- Что ты делаешь, болван! - закричала ему Баккара, поспешно опустив стекло кареты, - разве здесь дорога к Новому мосту?
Но в эту самую минуту одна из дверц отворилась, и плешивый человек, только сейчас игравший роль доктора и бежавший за экипажем от самой улицы Монсей, бросился в карету с проворством кошки, захлопнул дверцу и сел подле Баккара, вскрикнувшей от испуга.
- Право, сударыня,- холодно сказал он,- я был бы весьма плохим доктором, если бы допустил свою пациентку разъезжать в Таком состоянии, как ваше. У вас затмение рассудка, и сумасшествие ваше становится неизлечимым!
Пока мнимый доктор произносил эти слова насмешливым тоном, карета проехала заставу.
- Куда же вы меня везете? - вскричала Баккара, поняв, что кучер, также как и Фанни, был подкуплен Вильямсом.
- В Монмартр, - отвечал человечек, осторожно опуская все стекла кареты.- Не открывайте их, сударыня, свежий воздух вам вреден; не зовите на помощь, сердиться очень опасно в вашем положении.
Мнимый доктор торопливо расстегнул пальто, вынул из кармана кинжал с перламутровою рукояткой и приставил его к груди молодой женщины.
- Эта игрушка, - сказал он, - для бешеных и сумасшедших; она имеет отличное преимущество исполнять свое дело без шума.
У Баккара был тоже кинжал, но у нее не доставало присутствия духа сейчас же употребить его в дело; она поняла, что сопротивление могло стоить ей жизни, и была настолько хладнокровна и осторожна, что ни одним движением не обнаружила присутствия этого оружия в своем кармане.
- Хорошо, доктор, - сказала она, - я теперь вижу, что я помешана и повинуюсь вам. Куда вы меня везете?
- Я сказал уже, что в Монмартр.
- К кому?
- К доктору Бланш, - холодно отвечал поверенный Вильямса.
XIX. ЖЕЛТЫЙ ФИАКР.
Мы оставили Вишню, уходившую в сопровождении Коляра из дома на Змеиной улице, куда заманила ее адская гениальность баронета сэра Вильямса.
Пока баронет стоял перед изумленным Бопрео, Коляр увлекал Вишню на улицу, говоря ей:
- Идите, милая барышня; со мной вам нечего бояться, будьте спокойны, я сумею защитить вас.
Произнося эти слова, он взял Вишню под руку, и молодая девушка, слишком взволнованная, чтобы сознавать свои действия, не отняла своей руки.
К тому же, при виде этого человека, который еще так недавно внушал ей инстинктивное отвращение, она вспомнила, что он был приятелем ее жениха, и смотрела на него только как на избавителя, во время исторгнувшего ее от самой страшной из опасностей, от самого ужасного из бедствий.
Вишня уже не опасалась Коляра, он стал для нее другом, которому вверяешься во время опасности.
- Идите, идите, - повторял он ласковым, успокоительным тоном, переступая за порог дома и выходя на тротуар.
В двух шагах от двери стоял причудливый экипаж, выкрашенный желтою краской. Он не похож был ни на барскую карету, ни на наемный кабриолет и скорее напоминал шестиместные фиакры, в каких целая многочисленная семья провинциалов посещает столицу. Но коренастая наружность запряженной в него пары лошадей сейчас же опровергала это предположение. Колымага эта, очевидно, имела какое-нибудь таинственное назначение и употреблялась для того, чтобы не возбуждать ничьего внимания.
Вишня была так взволнована, что не приметила ни этого ветхого экипажа с коренастыми лошадьми, ни небрежной позы кучера, дремавшего на козлах и даже не повернувшего голову, когда Коляр отворил дверцу.
Помощник сэра Вильямса взял Вишню за руки и хотел посадить в фиакр.
- Но, - сказала она с живостью, как будто боясь подвергнуться новой опасности, - отчего бы нам не идти пешком до моей квартиры?
- Это слишком далеко для ваших ножек.
- О! Я умею ходить скоро.
- Да я-то устал.
- Я могу идти и одна…
- Человек этот, пожалуй, погонится за вами.
Лучшего довода Коляр не мог употребить, чтобы победить сопротивление Вишни.
Она согласилась.
Мощною рукой толкнул ее Коляр в фиакр, сел подле нее и захлопнул дверцу. Экипаж поехал большой рысью.
Испуг Вишни был все еще так велик, что она не приметила быстроты, с какою мчались они по извилистым улицам Латинского квартала, и не обратила вниманий, что Коляр не сказал кучеру ни номера ее дома, ни названия улицы, где она жила.
Кучер стегнул лошадей как человек, которому было раньше сказано куда ехать. Только на набережной у Нового моста начала Вишня приходить в себя от своего испуга. Тогда она заметила, что фиакр, вместо того, чтобы ехать на мост, повернул налево и быстро. Мчался по набережной, направляясь к дому Инвалидов.
- Боже мой! - сказала она, - куда это мы едем? Кучер ошибся, я живу в Тампльском предместье.
- Знаю, - лаконически ответил Коляр.