На расстоянии часовой езды от Марньера - так называлось наше поместье; - находился замок Го-Куан. Это богатое имение принадлежало дивизионному генералу графу Филипонэ, итальянскому офицеру, принявшему французское подданство.
Граф проводил каждое лето в своем замке с женой и сыном, виконтом Андреа. Граф был человек суровый, жестокий, своенравный и, должно быть, страшно мучил свою жену, потому что бедная графиня была' бледна, болезненна и согнута, как восьмидесятилетняя старуха, несмотря на то, что ей было только около пятидесяти лет. Когда я приехала в Марньер, недоразумения, возникшие по поводу размежевания, заставили моего отца войти в сношения с графом. Меня представили в замке. Виконт Андреа был в отсутствии; его ждали из Парижа только к концу месяца. Графиня полюбила меня, и вскоре я сделалась подругой ее одиночества. Бедную женщину томило какое-то скрытое горе, тайна которого была, вероятно, известна только ей и графу. Супруги никогда не оставались наедине. Обмениваясь несколькими ласковыми словами при посторонних, они никогда не говорили друг с другом, когда были один.
К концу месяца я была уже постоянной посетительницей замка, когда приехал виконт.
Виконт Андреа был очень красив: жгучий взгляд, свойственный южанам, умерялся северной сдержанностью, губы улыбались насмешливо, и я заметила с первых же дней, что он не питает большой любви к матери.
Со времени его приезда графиня, и без того бледная и болезненная, становилась все слабее и слабее. «Мне кажется, что я скоро умру», - сказала она мне однажды, горячо пожимая мою руку. Действительно, через несколько дней ночью за мной явился слуга из замка. Графиня умирала и желала меня видеть.
В сопровождении моего отца я последовала за слугой. Мы приехали в замок на рассвете. Это было осенью, небо было серое, воздух холодный…
Мы нашли графиню в кровати с бесцветными губами и лихорадочно блестящими глазами. Священник читал отходную; стоявшие на коленях слуги плакали.
Я искала глазами графа и его сына, но их не было в комнате.
- Они уже два дня на охоте, - прошептала умирающая, - и я не увижу их более…
Граф с сыном действительно были на охоте. Ужасно было видеть, что эта женщина, имевшая мужа и сына, умирала посреди чужих, и что чужая рука закроет ее глаза.
Она скончалась в десять часов утра; последние слова ее были: «Андреа - неблагодарный сын!» И я слышала, как старый слуга прошептал:
- Виконт убил свою мать.
Но я, поверишь ли друг мой, уже любила этого человека, и он сам осмелился признаться мне в своей страсти!..
Что он сделал, какими адскими обольщениями окружал меня в течение трех месяцев, последовавших за смертью его матери? Я нс знаю… Но пришел час, когда я уверовала в него, как веруют в Бога, час, когда он приобрел надо мной какую-то странную, чарующую силу и сказал мне: «Марта, клянусь тебе, что ты будешь моей женой; но так как мой отец никогда не согласится на наш брак, потому что я богат, а ты бедна, то хочешь ли ты бежать со мной? Мы уедем в Италию и там обвенчаемся, и будем надеяться, что отец со временем простит нас.
- А мой? - спросила я с ужасом.
- Твой приедет к нам.
- Но почему же нам не сказать ему правды?
Этот вопрос несколько смутил его, однако же он отвечал:
- Твой отец рыцарски совестлив; если мы и сделаем его нашим сообщником, он все-таки не захочет обмануть моего отца и все расскажет ему; тогда наше счастье навеки погибнет.
Я поверила этому человеку и уехала с ним. Преступная дочь, украдкой, в темную зимнюю ночь покинула отцовский дом и последовала за своим обольстителем. Почтовая карета ждала нас неподалеку от Марньера, и Андреа донес меня до нее, наполовину обезумевшую от волнения и ужаса.
Я оставила на столе в моей комнате письмо, в котором уведомляла отца о своем бегстве и просила его простить меня.
Через неделю-мы были в Италии и остановились в Милане.
Андреа нанял там дом, представил меня, как свою жену, миланской аристократии и зажил широкой и открытой жизнью. Я несколько раз умоляла его написать моему отцу и просить его приехать к нам.
- Я получил известия о твоем и моем отце, - ответил он мне однажды, - они страшно сердиты на нас; но подождем еще немного, время смягчит их,
С того времени Андреа начал избегать даже разговоров о нашем браке.
Прошло два месяца. Я несколько раз писала моему отцу, но не получала ответа. Я узнала уже впоследствии, что Андреа перехватывал мои письма у лакея, носившего их на почту. Между тем Андреа жил в Милане очень весело и широко: у него были лошади, слуги, веселые собеседники, и по наружности я была счастливейшей женщиной; но однажды, когда я напомнила ему о его обещании, он нетерпеливо ответил мне:
Подожди же, моя милая, мой отец стар, он не долго проживет… Тогда я и женюсь на тебе.
Видя, что я поражена его ответом, он вынул из кармана письмо и подал мне. Оно было от его отца, и я, побледнев, прочла:
«Любезнейший сын, - писал граф, - я не вижу ничего предосудительного в том, что вы соблазняете молоденьких девушек из нашей окрестности и увозите их в Италию; но, надеюсь, что вы не думаете на них жениться, тем более, что я готовлю для вас блестящую партию…»
Письмо выпало у меня из рук, и я с недоумением смотрела на Андреа.
- Что же вы намерены делать, виконт?
- Как что… - отвечал он, - ждать…
- Ждать чего?
- Смерти моего отца, - отвечал он равнодушно. - Я его хорошо знаю, он способен лишить меня наследства…
И, повернувшись на каблуках, Андреа вышел, напевая какую-то арию.
- О! Друг мой, - прошептала Марта, - с этого дня я начала узнавать отвратительную натуру этого человека и поняла, что у него с самого начала было только одно желание: сделать меня своею любовницей. Целую неделю я пробыла в горячке, сопровождавшейся бредом… Я звала моего отца и просила Бога простить меня… Ползала у ног Андреа, умоляя его покрыть мой позор браком.
Но Андреа отвечал неопределенно, уклончивыми фразами, Оправившись от болезни, я пошла в церковь к священнику, призналась ему в моем проступке и просила совета.
- Поезжай к отцу, дитя мое, - сказал он, - а великий и милосердный Господь простит тебя и может быть тронет сердце человека, отказывающегося загладить перед тобой свою вину.
Мой отец! О, я вспоминала тогда, как он был добр и снисходителен к своей дочери. Я смотрела на совет священника как на повеление свыше и решила повиноваться ему…
Раз утром я объявила Андреа, что уезжаю.
- Куда же? - равнодушно спросил он.
- Во Францию, к своему отцу…- отвечала я с гордостью.
- К твоему отцу? - сказал он дрожащим голосом.
- Да. Он, может быть, простит меня.
Он грустно покачал головой.
- Я долго скрывал от тебя истину, моя бедная Марта…- сказал он, - я не решался растерзать твое сердце… но… делать нечего! Так как ты хочешь меня покинуть…
- Боже мой! - с ужасом вскричала я, - что ты хочешь сказать?
Он ничего не ответил, а только подал мне письмо с черной каймой, полученное с месяц тому назад.
- Отец мой умер, умер от горя…, и я его убила…
- Бедная Марта! - прошептал художник, взяв в свои руки ручку молодой женщины, которая залилась слезами при воспоминании об отце.
Марта отерла слезы и продолжала: - Отец мой умер, а я снова любила Андреа, он был у меня один на этом свете, он удвоил свои ласки и заботы обо мне, и у меня не хватило мужества покинуть его.
В первый месяц моего траура он был нежен и ласков со мной; дал мне торжественную клятву, что никогда не женится ни на ком кроме меня, и я имела глупость поверить ему.
Но вскоре его пылкая и насмешливая натура взяла перевес. Я опять сделалась его любовницей, а не женой. Он снова открыл двери нашего дома своим товарищам по разврату и оргиям, и я поняла, что была для него не больше, как забавой.
Может быть он и любил меня, но так, как любят собаку, лошадь, вещь, принадлежащую нам.
Уважение и нежность, которыми он окружал меня сначала, мало-помалу исчезли. Он начал со мною обращаться слишком бесцеремонно; но я все еще любила его.
Он оскорбил меня, дав мне в соперницы цветочницу, встреченную им под портиком театра де Ла Скала.
Я хотела бежать от этого человека, сделавшегося мне ненавистным… Но куда бежать? Куда идти?.. К тому же он имел надо мною какую-то непонятную, чарующую власть змеи над птицей, господина над рабом. Эта власть доводила меня до ужаса, так как он не давал уже себе труда скрывать передо мной жестокость своей натуры и свои грубые инстинкты.
VII.
Однажды вечером Андреа поссорился в театре с австрийским офицером и на следующий день дрался с ним на дуэли.
Дуэль происходила на пистолетах. По условию противники должны были идти один на. другого и стрелять по желанию.
Офицер выстрелил первый. Он не попал в Андреа, и тот продолжал подходить к противнику.
- Да стреляйте же! - кричали ему секунданты.
- Нет еще, - отвечал он.
Он шел до тех пор, пока коснулся своего противника и приставил к его груди дуло пистолета.
Офицер ждал равнодушно, скрестив руки и с улыбкой на губах.
Порядочного человека тронуло бы такое мужество, но подлец не знал жалости.
- Вы кажется так же молоды, как и я, - сказал он с жестокой улыбкой, - и как будет огорчена ваша мать, узнав о смерти такого сына.
Он выстрелил и убил офицера, который упал, даже не вскрикнув.
- Негодяй! - прошептал с отвращением Арман.
- О, друг мой! Это еще не все; слушай дальше. Человек этот убийца и вор…
Марта умолкла на минуту, и лицо ее вспыхнуло краской стыда. Сознание, что она любила такого человека, было для нее крайним унижением.
- Андреа, - продолжала она, - был страстный игрок. Дом наш обратился в бесчестный притон, где каждую ночь разорялся какой-нибудь богатый сынок из миланской аристократии.
Андреа играл удивительно счастливо и в течение нескольких месяцев выиграл огромные суммы, как вдруг счастье отвернулось от него, и начался ряд неудач, беспощадных, как сама судьба. Раз в одну, ночь он проиграл несколько сот тысяч франков. Было уже 5 часов утра. Все, гости разъехались, за исключением барона Сполетти, счастливого игрока, который и выиграл все деньги у Андреа.