Томъ продолжалъ красить, не обращая никакого вниманія на пароходъ. Бенъ посмотрѣлъ на него съ минуту и сказалъ:
— Ги… ги! Это ты сидишь на сваѣ-то?
Отвѣта не послѣдовало. Томъ оглядывалъ свой послѣдній мазокъ глазами художника; потомъ провелъ кистью осторожно еще разъ и также посмотрѣлъ опять. Бенъ поравнялся съ нимъ. У Тома слюнки текли при видѣ яблока, но онъ не прерывалъ работы. Бенъ окликнулъ его:
— Эй, дружище! Тебѣ приходится работать никакъ?
— Ахъ, это ты, Бенъ! А я и не вижу!
— Слушай-ка, я иду купаться. И тебѣ вѣрно хотѣлось бы? Нечего и спрашивать, разумѣется… Кабы не эта работа, которую тебѣ навалили, ты хотѣлъ бы!
Томъ посмотрѣлъ на него пристально и спросилъ:
— Ты что называешь работой?
— Какъ, что? Развѣ это у тебя не работа?
Томъ принялся опять краситъ и проговорилъ небрежно:
— Можетъ считаться работой, можетъ и нѣтъ. Я знаю только то, что Тому Соуеру она по нутру!
— Ну, послушай, неужели ты хочешь сказать, что она тебѣ нравится?
Кисть продолжала двигаться.
— Нравится?.. А почему бы она мнѣ не нравилась?.. Развѣ намъ, мальчикамъ, всякій день выпадаетъ случай красить заборы?
Это придавало новое освѣщеніе дѣлу. Бенъ пересталъ грызть свое яблоко. Томъ нѣжно проводилъ своей кистью взадъ и впередъ, отступалъ на шагъ, чтобы полюбоваться эффектомъ, подбавлялъ штрихъ тамъ и сямъ, снова оглядывалъ свое произведеніе… Бенъ слѣдилъ за каждымъ его движеніемъ, сочувствовалъ болѣе и болѣе дѣлу, увлекался имъ и сказалъ, наконецъ:
— А что, Томъ, дай-ка покрасить и мнѣ.
Томъ поразмыслилъ… былъ уже готовъ согласиться, но одумался:
— Нѣтъ, нѣтъ; я боюсь, что не справишься, а тетя Полли страхъ какъ взыскательна на счетъ этого забора… Самъ видишь, онъ прямо на улицу… Будь это тотъ другой, на задахъ, я ни слова бы не сказалъ… и она тоже. Да она такъ и дрожитъ надъ этою изгородью, требуетъ, чтобы окрашено было тщательно… Я думаю, что изъ тысячи ребятъ, — можетъ быть, изъ двухъ тысячъ, — не найдется такого, который съумѣлъ бы сдѣлать дѣло какъ слѣдуетъ.
— Ну, ужь будто бы… Пожалуйста, дай мнѣ только попробовать… Хоть чуточку… Я позволилъ бы тебѣ, будь я на твоемъ мѣстѣ, Томъ.
— Бенъ, я и радъ бы, честное слово… но тетя Полли! Джимъ брался за работу, но она его не допустила. И Сидъ хотѣлъ, но и ему не позволила… И ты видишь, какъ я примостился? А если ты станешь работать и какъ-нибудь повредишь изгородь…
— О, вздоръ какой! Я также осторожно, какъ ты… Ну, дай попробовать… а я тебѣ за то дамъ сердцевинку отъ яблока.
— Ладно… Однако, нѣтъ, Бенъ… Боюсь я…
— Я дамъ тебѣ цѣлое яблоко!
Томъ протянулъ ему кисть съ неохотою въ лицѣ и съ поспѣшностью въ сердцѣ. И пока бывшій «Великій Миссури» работалъ и потѣлъ на солнцѣ, уступившій ему дѣло художникъ сидѣлъ тутъ же на кадкѣ, въ тѣни, болталъ ногами, смаковалъ свое яблоко и задумывалъ обойти и другихъ простецовъ. Недостатка въ матеріалѣ не оказывалось: вскорѣ набѣжало еще нѣсколько мальчиковъ; пришли они, чтобы поиздѣваться, но очутились въ малярахъ. Бена скоро оттѣснили и Томъ продалъ слѣдующую очередь Билли Фишеру за бумажнаго змѣя, починеннаго исправно, а послѣ него Джонни Миллеру за мертвую крысу и съ веревкой еще, чтобы ею размахивать, и такъ далѣе, и такъ далѣе, часъ за часомъ, вслѣдствіе чего Томъ, утромъ совершенно нищій, оказался къ вечеру буквально обладателемъ сокровищъ. Сверхъ поименованныхъ выше предметовъ, у него было двѣнадцать камешковъ, часть варганчика, кусокъ бутылочнаго синяго стекла, черезъ которое можно было смотрѣть, катушка отъ нитокъ, ключъ, не способный отворить никакого замка, обломокъ мѣла, стеклянная пробка отъ графина, оловянный солдатикъ, пара головастиковъ, шесть хлопушекъ, котенокъ, у котораго былъ только одинъ глазъ, мѣдная кнопка отъ дверей, собачій ошейникъ (но безъ собаки), рукоятка отъ ножа, четыре апельсинныя корки и старое поломанное подъемное оконце. Онъ провелъ самымъ пріятнымъ, веселымъ, празднымъ образомъ время, общества было у него вдоволь и изгородь была покрыта тройнымъ слоемъ краски! Если бы эта краска не вышла вся, онъ раззорилъ бы всѣхъ мальчиковъ въ поселкѣ.
Томъ подумалъ, что на свѣтѣ, во всякомъ случаѣ, не такъ уже дурно. Онъ открылъ, самъ того не подозрѣвая, великій законъ дѣйствій людскихъ, а именно то, что ребенка или взрослаго можно заставить желать чего-нибудь, лишь устроивъ ему препятствія для доcтиженія его цѣли. Будь Томъ великимъ и мудрымъ философомъ, подобнымъ автору этой книги, онъ понялъ бы, что трудъ заключается во всемъ томъ, что человѣкъ обязанъ дѣлать, а забава въ томъ, что онъ дѣлать не обязанъ. И сознаніе этого помогло бы ему уразумѣть, почему выдѣлка искусственныхъ цвѣтовъ или ворочаніе ногами мельничнаго колеса будетъ работой, а катаніе шаровъ въ кегли или карабканье на Монбланъ — только забавой. Въ Англіи находятся богатые джентльмэны, которые проѣзжаютъ среди лѣта по двадцати — тридцати миль въ день, правя четверками лошадей, впряженныхъ въ дилижансы; они дѣлаютъ это потому, что оно стоитъ имъ большихъ денегъ; но если бы имъ, предложили жалованье за исполненіе такой службы, она обратилась бы въ работу, и они вовсе отказались бы отъ дѣла.
ГЛАВА III
Томъ явился къ тетѣ Полли, которая сидѣла у открытаго окна въ уютной задней комнатѣ, служившей спальнею, столовою и кабинетомъ, все вмѣстѣ. Благораствореніе лѣтняго воздуха, безмятежная тишина, ароматъ цвѣтовъ и убаюкивающее жужжаніе пчелъ производили свое дѣйствіе, и она дремала надъ своимъ вязаньемъ, не имѣя другихъ собесѣдниковъ, кромѣ кота, но и тотъ спалъ у нея на колѣняхъ. Очки у нея, ради безопасности, были подняты на ея сѣдую голову. Она была увѣрена, разумѣется, что Томъ сбѣжалъ уже давно, и потому изумилась тому, что онъ рѣшался предоставлять себя теперь такъ неустрашимо на ея произволъ. Онъ спрашивалъ:
— Можно уже мнѣ пойти поиграть, тетя?
— Какъ, уже? А много-ли ты отработалъ?
— Все докончено, тетя.
— Томъ, не лги! Терпѣть этого не могу.
— Я не лгу; все готово.
Тетя Полли не могла повѣрить такимъ словамъ. Она пошла, чтобы убѣдиться лично, и была бы довольна, если бы хотя двадцать процентовъ на сто въ свидѣтельствѣ Тома оказались не ложью. Увидя же, что вся изгородь была не только загрунтована, но покрыта краскою дважды и трижды очень тщательно, причемъ даже по землѣ была проведена полоса, она пришла въ изумленіе неописанное и проговорила:
— Признаюсь… не къ чему придраться. Ты можешь работать, когда захочешь, Томъ… — Но она тотчасъ же разбавила похвалу, прибавивъ:- Жаль только, что хотѣніе-то это у тебя крайне рѣдко, должна я сказать. Ну, хорошо, или себѣ, играй; но смотри, приходи домой во время, а не то, я тебя!..
Она была до того восхищена величіемъ его подвига, что повела его въ кладовую, выбрала тамъ лучшее яблоко и вручила его ему при назидательной рѣчи объ удвоенной сладости и цѣнности лакомства, получаемаго безгрѣшно и лишь путемъ добродѣтельныхъ усилій. И пока она завершала наставленіе подходящимъ текстомъ изъ Писанія, онъ успѣлъ «стянуть» орѣховый пряникъ.
Послѣ этого онъ вышелъ и увидалъ Сида, входившаго на наружную лѣстницу, которая вела во второй этажъ. Подъ рукою у Тома валялись комья грязи, и воздухъ наполнился ни въ мгновеніе ока. Они осыпали Сида, какъ градомъ, и прежде чѣмъ тетя Полли успѣла опомниться и броситься на помощь, шесть или семь комковъ произвели свое дѣйствіе, а Томъ перелѣзъ уже черезъ заборъ и скрылся. Тутъ была калитка, но Томъ обыкновенно такъ дорожилъ своимъ временемъ, что де пользовался ею. Душа его успокоилась, онъ свелъ теперь счеты съ Сидомъ за то, что тотъ привлекъ вниманіе на черную нитку и подвергъ его непріятностямъ.
Обойдя постройки, онъ очутился въ грязномъ проходѣ, который велъ задами къ коровнику тети Полли. Онъ былъ теперь внѣ предѣловъ ареста и возмездія и направился на мѣстную площадь, на которой два «военные» отряда мальчиковъ сошлись для сраженія, согласно предварительному условію. Томъ былъ главнокомандующимъ одной арміи, Джо Гарперъ (его закадычный другъ) — предводителемъ другой. Оба великіе полководца не снисходили до личнаго участія въ боѣ, - это было годно для мелюзги, а сидѣли вмѣстѣ на возвышеніи и руководили дѣйствіями черезъ посредство своихъ адьютантовъ. Армія Тома одержала блистательную побѣду послѣ долгой и упорной битвы; вслѣдъ затѣмъ пересчитали убитыхъ, произошелъ обмѣнъ плѣнныхъ, былъ придуманъ предлогъ къ будущей войнѣ и назначенъ день сраженія. Въ заключеніе обѣ арміи выстроились и отмаршировали прочь, а Томъ воротился домой въ одиночку.
Проходя мимо дома, въ которомъ жилъ Джэффъ Татшеръ, онъ увидѣлъ въ саду какую-то новую дѣвочку, — прехорошенькое голубоглазое существо съ бѣлокурыми волосами, заплетенными въ двѣ длинныя косы, въ бѣломъ лѣтнемъ платьицѣ и въ вышитыхъ панталончикахъ. Недавно увѣнчанный лаврами герой палъ безъ выстрѣла. Нѣкая Эми Лауренсъ испарилась изъ его сердца, не оставивъ въ немъ даже воспоминанія о себѣ. Ему думалось, что онъ былъ влюбленъ въ нее до безумія; онъ называлъ эту страсть свою «обожаніемъ»; оказывалось, что это было простое, мимолетное увлеченіе. Онъ ухаживалъ за нею цѣлые мѣсяцы; она всего только недѣлю назадъ призналась ему во взаимности, онъ былъ самымъ счастливымъ и возгордившимся мальчикомъ во всемъ мірѣ въ теченіе какихъ-нибудь краткихъ семи дней, — и вотъ, въ одно мгновеніе она вылетѣла изъ его сердца, какъ случайный посѣтитель, которому пора уходить.
Онъ молился теперь исподтишка на этого новаго ангела до тѣхъ поръ, пока не увидѣлъ, что дѣвочка его замѣтила; тогда онъ притворился, что не знаетъ о ее присутствіи, и началъ «выказывать себя» разными нелѣпыми мальчишескими способами, съ цѣлью принести ее въ восхищеніе. Онъ упражнялся такимъ дурацкимъ образомъ нѣсколько времени, но, взглянувъ въ ея сторону среди одного самаго опаснаго гимнастическаго фокуса, увидѣлъ, что она повернула уже къ дому. Онъ подбѣжалъ къ забору, облокотился на него, очень огорченный, но надѣясь, что она промедлитъ еще. Она пріостановилась на минуту на крыльцѣ, потомъ двинулась опять къ двери. Томъ тяжко вздохнулъ, когда она ступила на порогъ, но лицо его тотчасъ же просіяло, потому что она перебросила черезъ изгородь фіялку, прежде чѣмъ скрылась. Томъ кинулся прочь и остановился шагахъ въ двухъ отъ цвѣтка, ко тутъ поднесъ руку къ глазамъ, защищая ихъ, и сталъ смотрѣть вдоль улицы, какъ будто замѣтивъ вдали что-то любопытное. Потомъ онъ поднялъ соломинку, уставивъ ее себѣ на носу, и старался удержать въ равновѣсіи, закинувъ голову совершенно назадъ. Покачиваясъ изъ стороны въ сторону при этихъ усиліяхъ, онъ подвигался ближе и ближе къ цвѣтку до тѣхъ поръ, пока не накрылъ его своей голой ступнею; схвативъ его тогда своими гибкими ножными пальцами, онъ поскакалъ прочь на одной ногѣ съ своимъ сокровищемъ и исчезъ за угломъ, — но только на одну минуту, потребовавшуюся ему на то, чтобы прицѣпить цвѣтокъ себѣ подъ курткой у самаго сердца, или, быть можетъ, желудка, потому что онъ былъ не очень силенъ въ анатоміи и вообще не особенно точенъ. Потомъ онъ воротился къ изгороди и торчалъ у нея до сумерекъ, снова «выказывая себѣ», какъ и передъ тѣмъ; но дѣвочка не показывалась вовсе и онъ ободрялъ себя немного только надеждою на то, что она поглядываетъ на него гдѣ-нибудь изъ окна и убѣждается въ его вниманіи. Наконецъ, онъ отправился нехотя домой съ разными видѣніями въ своей бѣдной головкѣ.