ять; наконецъ, они добрались до такого мѣста, гдѣ небольшая струйка воды, падая на плиту и оставляя на ней известковый осадокъ, образовала, съ теченіемъ вѣковъ, блестящее и незыблемое каменное подобіе извилистой, бушующей Ніагары. Томъ просунулся за нее своимъ маленькимъ тѣльцемъ, съ цѣлью освѣтить картину для удовольствія Бекки. Онъ увидѣлъ, что Ніагара заслоняла собой родъ естественной, опускавшейся, крутой лѣстницы, спертой двумя тѣсными стѣнками, и имъ тотчасъ же овладѣла жажда открытій. Бекки откликнулась на его призывъ; они сдѣлали тутъ сажею знакъ для своего позднѣйшаго руководства и отправились на розыски. Они стали спускаться, слѣдуя разными направленіями, углубляясь все болѣе въ нѣдра пещеры, дѣлая, по временамъ, знаки на скалахъ и ища чего-нибудь новаго, о чемъ стоило бы потомъ разсказать внѣшнему міру. Въ одномъ мѣстѣ имъ попалась обширная пещера, съ сводовъ которой свѣшивались блестящіе сталактиты, длиною съ человѣческую ногу; Томъ и Бекки обошли ее кругомъ, дивясь и любуясь, и вышли изъ нея опять однимъ изъ примыкавшихъ къ ней переходовъ. Онъ скоро привелъ ихъ къ очаровательному озерку, окруженному какъ бы хрустальною рѣшеткою изъ блестящихъ льдинокъ и находившемуся по серединѣ подземелья, стѣны котораго поддерживались фантастическими колоннами, — созданіемъ соединившихся сталактитовъ и сталагмитовъ, созданныхъ, въ свою очередь, вѣковымъ просачиваніемъ воды. Но подъ сводами этой залы гнѣздились летучія мыши, тысячами слѣпившіяся въ одну кучу. Появившійся свѣтъ спугнулъ ихъ и онѣ принялись метаться цѣлыми сотнями, пища и налетая на свѣчи. Томъ зналъ ихъ обычай и понималъ, чѣмъ все это грозить. Онъ схватилъ Бекки за руку и втолкнулъ ее въ первый попавшійся проходъ и сдѣлалъ это едва во время, потому что одна мышь погасила своимъ крыломъ свѣчу Бекки, уже переступавшей за порогъ пещеры. Летучія мыши гнались за дѣтьми еще нѣсколько времени, но тѣ поворачивали изъ прохода въ проходъ и, наконецъ, отвязались отъ опаснаго преслѣдованія. Томъ скоро нашелъ другое подземное озеро, которое тянулось куда-то далеко, теряясь во мракѣ. Ему очень хотѣлось изслѣдовать его берега, но надо было отдохнуть сначала. Они присѣли и глубокая тишина, господствовавшая въ подземельи, наложила только теперь свою тяжелую руку на ихъ настроеніе. Бекки проговорила:
— Я не примѣтила хорошенько, но, мнѣ кажется, что мы уже давно не слышимъ другихъ.
— Понятно, Бекки: мы далеко подъ ними внизу… и я не знаю, къ сѣверу отъ нихъ, югу, востоку или западу, мы отдалились… Слышать ихъ намъ невозможно.
Бекки стало немного жутко.
— И неизвѣстно, Томъ, сколько времени мы уже здѣсь… На пойти-ли назадъ?
— Я самъ думаю, что лучше воротиться.
— А ты найдешь дорогу, Томъ? Для меня, все это такая путаница…
— Я нашелъ бы, навѣрное, только эти летучія мыши! Если онѣ загасятъ обѣ наши свѣчи… бѣда! Попытаемся лучше воротиться другимъ путемъ, такъ, чтобы уже не проходить болѣе тамъ…
— Хорошо… Я надѣюсь, что мы не заблудимся… Это было бы ужасно!..
И дѣвочка содрогнулась при одной мысли о подобной возможности.
Они завернули въ какой-то проходъ и шли молча нѣкоторое время, заглядывая въ каждое новое отверстіе, въ надеждѣ встрѣтить что-либо уже знакомое; но все было ново для нихъ. И всякій разъ, когда Томъ разсматривалъ окружающее, Бекки вглядывалась ему въ лицо, ища на немъ ободрительнаго признака, а онъ говорилъ безпечно:
— О, все отлично… Это еще не тотъ поворотъ, но мы дойдемъ тотчасъ…
Но онъ самъ терялъ надежду болѣе и болѣе, и сталъ ужь идти безъ всякаго соображенія, просто на удачу, въ отчаянномъ разсчетѣ на то, что попадетъ таки на правильную дорогу. Онъ все еще повторялъ: «Отлично!» но на сердцѣ у него былъ такой свинцовый гнетъ, что слова его звучали странно, какъ будто выражая; «Все кончено!» Бекки прижалась къ нему въ смертельномъ страхѣ, удерживаясь отъ слезъ изъ всѣхъ силъ, но чувствуя, что онѣ тотчасъ польются. Она сказала, наконецъ:
— О, Томъ, не будемъ заботиться о летучихъ мышахъ, воротимся назадъ! Мнѣ кажется, что мы заходимъ все дальше и дальше!
Томъ остановился.
— Слышишь? — проговорилъ онъ.
Полная тишина кругомъ; такая тишина, что ихъ собственное дыханіе становилось слышнымъ среди нея. Томъ крикулъ. Эхо понесло этотъ звукъ по пустымъ переходамъ и онъ замеръ вдали дробью, похожею на насмѣшливый хохотъ.
— О, Томъ, не повторяй этого! Слишкомъ ужасно! — сказала Бекни.
— Ужасно, Бекки, но все же хорошо: они могутъ насъ услышать.
Это «могутъ» заключало въ себѣ еще нѣчто болѣе ужасное, нежели тотъ странный хохотъ: оно указывало на исчезающую надежду. Дѣти стояли, не шевелясь, и прислушивались, но это было тщетно. Томъ повернулъ назадъ и пошелъ быстрѣе, но скоро въ его движеніяхъ обнаружилась какая-то нерѣшительность, слишкомъ ясно открывшая передъ Бекки грозную истину: онъ не могъ найти прежней дороги!
— О, Томъ, ты не поставилъ никакихъ знаковъ!
— Я былъ глупъ, Бекки!.. Такъ глупъ!.. Я не думалъ, что намъ придется возвращаться назадъ!.. Нѣтъ, я не могу найти дороги. Все у меня перепуталось.
— Томъ, Томъ, мы погибли!.. Мы погибли!.. Намъ не выбраться никогда изъ этого ужаснаго мѣста!.. О, зачѣмъ мы отстали отъ другихъ!
Она упала на землю и принялась такъ рыдать, что Томъ сталъ бояться, что она умретъ или сойдетъ съума. Онъ сѣлъ возлѣ нея, обнялъ ее; она спрятала свое лицо у него на груди, прижалась къ нему, начала выражать весь свой страхъ, свои безплодныя сожалѣнія, а отдаленное эхо отвѣчало обиднымъ смѣхомъ на эти громкія жалобы. Томъ умолялъ ее не терять надежды, она отвѣчала, что не можетъ уже… Онъ сталъ ругать себя, обвинять, за то что вовлекъ ее въ такое бѣдственное положеніе, — и это подѣйствовало лучше. Она сказала, что попытается опять не терять надежды, встанетъ и пойдетъ, куда онъ захочетъ, лишь бы только онъ прекратилъ подобныя рѣчи. Онъ былъ виноватъ не болѣе, чѣмъ она сама, увѣряла она.
И они пошли снова, безцѣльно, на-угадъ; имъ нечего было болѣе дѣлать: они могли только ходить, потому и ходили. Надежда воскресла въ нихъ вновь на нѣсколько времени, безъ всякаго основанія на то, впрочемъ, а единственно въ силу того, что она способна оживать, когда источникъ ея не изсякъ еще подъ вліяніемъ лѣтъ и знакомства съ неудачами.
Вскорѣ, Томъ взялъ у Бекки свѣчу и задулъ ее. Это бережливое соображеніе было очень знаменательно. Оно не нуждалось въ объясненіи. Бекки поняла, что это могло значить, и ея надежда снова исчезла. Она знала, что у Тома еще въ запасѣ цѣлая свѣча и три или четыре огарка… и, однако, онъ считалъ нужнымъ приберегать…
Мало по малу, усталость начала брать свое; они старались ее превозмочь, потому что было страшно сидѣть и отдыхать, когда время было такъ драгоцѣнно… Двигаться, въ какомъ-нибудь направленіи, хотя бы даже во всѣхъ направленіяхъ, значило, все же, дѣлать что-то, способное принести плоды. Но сидѣть, оставаться на мѣстѣ, значило призывать смерть и ускорить ея появленіе.
Однако, слабыя ножки Бекки отказались идти далѣе. Томъ сѣлъ рядомъ съ нею и они стали говорить о домѣ, о своихъ родныхъ, объ удобной постели и, главное, о дневномъ свѣтѣ. Бекки плакала, Томъ придумывалъ, чѣмъ бы ее успокоить, но всѣ его утѣшенія поизносились и походили на насмѣшку. Наконецъ, Бекки задремала отъ усталости; Томъ обрадовался этому. Онъ сидѣлъ, глядя на ея поникшее личико и видѣлъ, какъ оно смягчалось и принимало обычное выраженіе подъ вліяніемъ пріятныхъ сновидѣній; на немъ появилась улыбка и уже не сходила съ него. Одушевленныя миромъ черты навѣвали цѣлительный покой и на душу мальчика; онъ унесся въ своихъ мечтахъ къ прошлому, полузабытому… Онъ сидѣлъ, погрузясь въ эти думы, когда Бекки проснулась, весело посмѣиваясь, но этотъ смѣхъ замеръ на ея губахъ и смѣнился стономъ.
— О, какъ могла я заснуть!.. И лучше бы мнѣ уже вовсе не просыпаться!.. Нѣтъ, нѣтъ, Томъ! Не смотри такъ на меня! Я не стану болѣе говорить этого!
— Я былъ радъ, что ты уснула, Бекки. Ты отдохнула теперь и мы можемъ отыскать дорогу.
— Попытаемся, Томъ. Но что за чудную страну видѣла я во снѣ!.. Мы туда попадемъ.
— Можетъ быть; можетъ быть, и нѣтъ! Ободрись, Бекки, и пойдемъ искать снова.
Они встали и начали бродить, взявшись за руки; надежды у нихъ было мало. Сколько времени уже были они здѣсь? Они не могли этого разсчитать; имъ казалось, что протекли уже дни и недѣли, но этого не могло быть, потому что свѣчи ихъ еще не сгорѣли.
Спустя долго послѣ этого, — какъ долго? они не знали, — Томъ сказалъ, что имъ надо идти не стуча, и прислушиваться къ журчанью воды; было необходимо отыскать ключъ. Это имъ посчастливилось и Томъ рѣшилъ, что тутъ надо опять отдохнуть. Оба они страшно устали, но Бекки была готова идти еще немного далѣе и удивилась, когда Томъ не согласился на это! Она не понимала, что съ нимъ. Онъ прилѣпилъ свѣчу къ стѣнѣ глиной, потомъ оня сѣли и замолчали; только думали. Наконецъ, Бекки прервала молчаніе:
— Томъ, я такъ голодна!
Томъ вынулъ что-то у себя изъ кармана.
— Помнишь это? — спросилъ онъ.
Бекки почти засмѣялась:- Это нашъ свадебный пирогъ, Томъ!
— Да… и я жалѣю, что онъ величиною не съ бочку, потому что у насъ нѣтъ ничего болѣе съ собой.
— Я спрятала его за пикникомъ, чтобы положить себѣ подъ подушку, Томъ, какъ дѣлаютъ большіе съ своимъ свадебнымъ пирогомъ… а теперь, онъ…
Она не договорила. Томъ раздѣлилъ кусокъ на двѣ части и Бекки принялась ѣсть свою половину съ большимъ аппетитомъ, пока Томъ грызъ тоже свою. Холодной воды, чтобы запить эту трапезу, было вдоволь. Бекки стала опять предлагать Тому пойти далѣе. Онъ помолчалъ съ минуту, потомъ сказалъ:
— Бекки, въ состояніи ты вынести то, что я скажу?
Она поблѣднѣла, но увѣрила его, что перенесетъ все.
— Такъ, вотъ что, Бекки: мы должны остаться тутъ, гдѣ есть вода для питья… У насъ нѣтъ болѣе свѣчей, кромѣ этого огарочка!
Бекки разразилась слезами и жалобами. Томъ всячески старался ее утѣшить, но почти безуспѣшно. Вдругъ, она проговорила: