Выяснить, что было еще раньше, можно на северо-востоке острова. Здесь ради сохранения древнейших горных пород всей Малайзии, а заодно и небольшого массива диптерокарпового (двукрылоплодникового) леса с деревьями 30–70-метровой высоты, был создан Кембрийский геолесной парк Мачинчанг. Вот только кембрийской фауны недоставало – лишь чьи-то следы. В поисках интересных слоев пришлось с геологическими молотками наперевес побегать по местным пляжам, где в шезлонгах возлежали немецкие старички и старушки. Один особенно любопытный отдыхающий даже поинтересовался: кого ищем? «Троцкого», – ответили мы с Хосе Антонио хором. Больше вопросов не было.
Среди красноватых грубозернистых кварцевых песчаников с волноприбойными знаками на поверхности, точно такими же, как на соседнем песчаном пляже, удалось найти разбитые древними волнами панцири позднекембрийских трилобитов и раковины брахиопод. Некоторые слои выпячивались вверх в виде грибовидных рядов. Это «песчаные вулканы», которые образуются, когда на осадки, еще насыщенные водой, наваливаются свежие отложения и вода выжимается вверх в виде фонтанчиков с песком. Трилобиты оказались похожими на гондванских, а брахиоподы – на балтийских (в палеогеографическом смысле этого слова). И никакой тропической фауны. Получается, что и в кембрийском периоде Сибумасу находился в высоких широтах, где-то между австрало-китайским побережьем Гондваны и Балтией. Зато теперь здесь тропический рай.
Искать кембрийско-ордовикский переход мы отправились на пулау Джемурок. Одно время здесь пытались создать кемпинг, но туристов доставлять оказалось сложно, а кроме небольшого пляжа арендатору предложить было нечего. Осталось несколько домиков и деревянная беседка на мысе с видом на Таиланд (тайский остров Тарутау). Поскольку горные породы в этой части Малайзии можно увидеть только у кромки берега, все изыскания подчиняются расписанию приливно-отливных циклов и водного транспорта. На Джемурок мы прибыли утром, ровно к началу отлива, но Хосе Антонио «вспомнил», что нужно встретиться с работниками геолесопарка, и обещал вернуться к концу следующего прилива. Что-то, видимо, не сложилось…
Темнеет в тропиках рано, быстро и до полной черноты. Прекращают ходить и лодки (в ночи среди мангров, отмелей и скал легче кого-то утопить, чем спасти). Поэтому я решил заранее осмотреть домики. Там меня встретила темная струйка термитов, и я поспешил убраться. В первый раз увидев на Ланкави двустороннее движение этих общественных тараканов, которые буквально на глазах с хрустом крошили толстые, как фанера, сухие листья двукрылоплодников, я разлегся рядом, достал камеру, лупы и приготовился созерцать. Особенно меня впечатлили солдаты с челюстями, вдвое большими, чем у работящих сородичей. Нацгвардейцы тут же отвлеклись от своих основных обязанностей – подгонять рабочих особей, цапая их за брюшко, – развернулись и, угрожающе размахивая жвалами, двинулись в мою сторону. «Ну и ладно, – подумал я. – Что вы мне сделаете?» Не прошло и нескольких минут, как я почувствовал удар по тылам: несколько солдат впились прямо в голую поясницу. И не как пчела – ужалила и сдохла. Термиты с упоением кромсали плоть зазубренными челюстями. Истекая кровью (без всяких преувеличений) и с трудом отрывая от себя арьергард вражеской силы, я ретировался, не дожидаясь подхода кавалерии…
В итоге я предпочел беседку на мысу. (Так даже лучше, чем в мотеле: не придется в сумерках вскакивать от рева радиофицированного муэдзина прямо в ухо, а мечети в Малайзии – на каждом шагу.) Местные комары не чета сибирским, и легкий вечерний бриз сдувает этих полосатеньких двукрылых обратно в лес. Единственное, что меня беспокоило, это макаки. Даже если их поблизости нет, они есть. Стоит на мгновение оставить любой предмет и отвернуться, и он уже высоко на дереве в чьих-то цепких лапах. Одна макака жутко возмущалась, что ее обманули, когда, развязав и вытряхнув с десяток наших мешочков с образцами, она не нашла в них ничего, кроме камней. У местных автомобильных стоянок эти сообразительные существа разыгрывают целые представления. Вы думаете, что собирать в метро подаяние с ребенком на руках придумали московские псевдонищие? Отнюдь! Вот на стоянку у пляжа заруливает очередной фургончик с отдыхающими, и не успевает глава семейства припарковаться, как у дверцы уже сидит милое существо с просящим взглядом и еще более милым отпрыском на руках, будто предлагая селфи с… обезьянкой. И ведь спокойно позирует, пока мамаша и дети, гурьбой высыпав наружу, снимаются почти в обнимку с забавными представителями местной фауны. Дверцы, конечно, открыты, и в машине под шумок уже орудует банда макак, забирая все съестное и интересное и вообще все, что могут унести совсем нехилые обезьяньи лапы. Вот зачем, например, макаке бумажник с кредитными карточками и правами? Так это ж весело – сидеть в ветвях фикуса, потрошить портмоне, пробуя карточки на зуб, и смотреть, как эти глупые белые приматы беснуются внизу, неуклюже кидаясь палками и камнями…
Будем надеяться, что по холодку я проснусь раньше, чем макаки, и они не успеют вытащить рюкзак у меня из-под головы. Пока же можно запускать блины по воде. Здесь этим заниматься интереснее как раз ночью: каждый шлепок плоской гальки превращается в яркое белое пятно, которое расходится сияющими кругами. Если быстро швырнуть несколько галек, получается горизонтальный фейерверк. Устроить светопреставление помогают одноклеточные водоросли – ноктилюки («ночесветки»), которые вспыхивают, стоит их только потревожить. Плавать среди них тоже интересно, но не здесь. Увы, пластиковая цивилизация разового пользования окончательно испоганила весь океан: находится в этом супе из бутылок, шлепанцев, прокладок и других изделий интимного назначения совсем не хочется. (Вместо 206 поправок к Конституции было бы достаточно одной – о запрете производства разовых пластиковых изделий, хоть какой-то был бы толк…)
Оказалось, что на острове есть звери пострашнее макак: проведать меня собрались, наверное, все местные раки-отшельники. Довольно упитанные, хотя до размеров пальмового вора – крупнейшего представителя этой группы ракообразных – им, к счастью для меня, было далеко. Полночи они стучали по деревянному настилу беседки своим вторичным жильем из-под упокоившихся улиток и пытались влезть по вертикальным ножкам скамейки. Не добирались даже до половины и с глухим стуком падали вниз. Было ощущение, что в беседке идет редкий, но непрерывный град. В конце концов я привык к этому «белому шуму» и задремал.
Проснулся, по ощущениям, через пару часов. Уже светало, и в беседку вошла собака. «Откуда здесь собака?» – подумал я и окончательно продрал глаза. На полу стоял полутораметровый полосатый варан. «Вот и славно», – решил я и снова задремал. Варан – это единственное животное, не считая ядовитых змей, которого здесь боятся макаки. А полосатые вараны очень сообразительные создания: легко плавают и в соленых, и в пресных водоемах, где добывают рыбу и птенцов цапель, к чьим гнездам легче подобраться с воды. Может, со временем они опять превратятся в мозазавров?
Утром на необитаемом тропическом острове, когда начинается отлив, можно увидеть множество замечательных существ. По ветвям пандановых пальм легко шагают (именно шагают, перебирая лапками) лохматые длиннохвостые обезьянки с белыми губами, обводами глаз и забавными хохолками. Это не коварные всеядные макаки, а безобидные и, увы, очень редкие теперь веганы – кази (дымчатые очковые лангуры). По соседству от них присаживается семья больших индийских птиц-носорогов: видимо, родители сопровождают юного, впервые покинувшего дупло отпрыска и старательно вычищают ему перья, прежде чем вывести в свет. Это самый крупный (более метра длиной) вид в данной группе, и очень интеллектуальный. В Куала-Лумпуре есть парк с местными птицами, где можно наблюдать их жизнь, разгуливая среди птиц в обширных вольерах. Желающим познакомиться с обитателями парка поближе в местном киоске предлагают приобрести корм. Если на ладони протянуть съедобные шарики египетской цапле, она шарахает клювом со всего маху, и корм разлетается. Когда же подлетает пернатый носорог, поначалу ладонь отдергивается от мощного длинного клюва. Но солидная птица внимательно заглядывает в глаза, всем своим видом показывая, что бояться нечего, а потом очень нежно, по одной, собирает крупинки самым кончиком клюва и длинным языком.
Нектарница присаживается на символ Малайзии – гибискус, но вместо того, чтобы, как учил нас Чарльз Дарвин, погрузить длинный клюв в длинную чашечку ярко-алого цветка, резко бьет тонким острием в ее основание и всасывает весь нектар без лишних хлопот.
Из лесу вылетает какой-то ненормальный палочник и садится пить из соленой лужи. В самой луже копошатся жутко толстые и пупырчатые червяки – это иглокожие, черные голотурии. Местные рыбаки собирают их для наживки: сразу и приманка, и парализатор, благодаря смертельному для рыб яду. Здесь же ползает яркая в сеточку, глянцевая каури, или ципрея (Cypraea), – крупная морская улитка, решившая пересидеть отлив в луже с голотуриями и подкрепиться водорослями. Ее родственники морские слизни, наоборот, «выскочили» на берег и соскребают с каменной плиты налет из бактерий. Через несколько минут плита превращается в подобие узорчатого ковра. По той же плите раньше, чем я ее успел заметить, проползла крупная, сантиметра два шириной, улитка. То, что это была именно улитка, видно по слегка извилистой полосе, состоящей из отдельных расходящихся дугой царапин, – след зубного аппарата, радулы. У этого моллюска зубы хоть и прочные, но роговые, а вот многостворчатые хитоны умудрились отрастить «железные» зубы из магнетита. Они вгрызаются даже в кембрийский кварцевый песчаник, который и геологическим молотком расколоть непросто. Рядом с ними, вжавшись в камень, в звездчатых колпачковых раковинах отлив пережидают пателлоидесы (Patelloides). На скалах с ямками от хитонов расположились крупные устрицы в бесформенных из-за плотных поселений раковинах – им приходится принимать форму любого свободного пространства. Эта удивительная пластичность стала важным эволюционным достижением устриц и позволила им превратиться в одну из самых успешных групп двустворок. Сейчас они плотно сомкнули створки и дожидаются отлива. На пляже валяется черное бревно, все изъеденное червя