— Какой Никон?
— Тот самый… Никон Никонович… Он, говорят, и внутреннюю рецензию писал на этот роман…
— Да-а-а!.. — главный дробно застучал карандашом по плексигласу. — Ну, кого-то другого найдите, мало, что ли? Будто на Косорылове свет клином сошелся!
— Можно взять роман Ин. Ползучего «Двутавровая балка» — очень плохой роман, — подал голос сотрудник отдела прозы Дробкин, высокий, застенчивый юноша с девичьей прической.
Главный посмотрел на него, снисходительно улыбаясь. Потом вытянул в его сторону карандашное полено под названием «Гигант», сказал внушительно:
— Вы правы, товарищ Дробкин: роман «Двутавровая балка» — плохой роман. Но он уже премирован на последнем конкурсе. И вам за незнание литературного процесса ставлю на вид.
Дробкин смущенно затеребил висевший у него на груди брелок, отвел глаза в сторону, покраснел.
— Кстати, — обернулся главный к отделу критики, — мы должны заметить этот роман и отметить как положительное явление.
— У нас уже есть очень положительная рецензия, — на этот раз громко сказала заведующая отделом критики и мило улыбнулась всем присутствующим: вот, мол, какие мы оперативные.
— Есть? Хорошо! Но и критическое выступление нужно. Подберите сами автора, книгу и доложите.
— А можно взять Суконкина, «Рыба тоже мясо», — предложил ответственный секретарь, жизнерадостный, начитанный, гладко выбритый интеллигент, сумевший всю ведомственную подписку оформить на свой домашний адрес. — Читал — чуть не умер от смеха! Галиматья ужасная! Ни языка, ни сюжета, ни мысли…
— А что? — воспрянул духом главный и снова обернулся к отделу критики: — Вот! Действительно муть роман! С ходу дарю вам и заголовок: «Ни рыба ни мясо»! Все! — главный стукнул карандашом по плексигласу. — Пошли дальше.
— Хорошо, — тихо и неуверенно произнесла критикесса и сделала низкий затяжной кивок. — Только, наверное, неудобно…
— Почему? — поднял брови главный.
— Суконкина выдвигают на руководящую работу…
— Куда?
— То ли в Союзе, то ли в Литфонде.
— Точно знаете?
— Да…
— Вот черт!.. Действительно неудобно. — Главный обвел взглядом присутствующих: — Так кого же взять?
— Фугина, «Во саду ли, в огороде», — подала свой томный голос сотрудница отдела искусств, полногрудая девица с глазами снулой рыбы. — Это так ортодоксально, так ортодоксально — вы себе и представить не можете! — Она поправила сползший на глаза седой парик.
— Не надо, — с ходу мрачно и решительно отмел ее предложение заместитель главного редактора, тучный мужчина, страдающий мечтой выбиться в писатели. — Этот роман выпустило одно из старейших наших издательств «Книга за книгой», которое в этом году будет широко отмечать свой юбилей. У них есть много прекрасных изданий, а мы выберем одно — спорную книгу, раскритикуем и испортим людям праздник. Не надо.
Заместитель главного пришел на работу в редакцию из этого издательства, и все знали, что там у него остались издательские и другие интересы, и поэтому единодушно согласились с его вескими доводами.
— Тогда давайте возьмем Сенькина, «Шапка по мне», стихи — ужас какие ортодоксальные! — снова пропела девица из отдела искусств.
На этот раз поморщился главный, закрутил головой, задергал правой щекой:
— Нет… Нет… Эту книгу выпустило молодое издательство «Сила слова»… Издательство только набирает силу, в начале пути его надо поддержать, а мы… Нет, нехорошо… Не то!
Все знали, что в этом издательстве главный выпускает свою книгу беллетристики, и потому тоже единодушно согласились с его вескими доводами.
— Давайте возьмем роман самого Никона! Жуть как плохо пишет! — предложил самый молодой и самый красивый мужчина в редакции — поэт, гитарист, острослов и модник с рыжей курчавой бородкой и длинными, зачесанными, как у Гоголя — на косой пробор, — волосами. Главный питал к нему слабость и поэтому позволял ему иногда маленькие вольности…
Услышав такое, главный и на этот раз улыбнулся, однако отечески погрозил ему карандашом: мол, говори, да не заговаривайся.
— Так кого же взять?
— У меня есть предложение, — подобно школяру-первоклашке, поднял руку спецкор отдела очерка, флегматичный толстяк по фамилии Гончий. — Я вот недавно был в командировке, и мне попалась книжонка. Небольшая такая… Рассказы… Есть хорошие, но есть и так себе… Чувствуется, что молодой автор писал их.
— Где живет автор?
— В каком-то таежном селе…
— Так. Кто издал?
— Какое-то местное издательство.
— Хорошо! Как фамилия автора?
— То ли Тюлькин, то ли Килькин…
— Хорошо! — Главный обернулся к отделу критики: — Запишите. Достаньте книгу, и через неделю чтобы у меня на столе была острая, принципиальная разносная статья! Надо кончать с халтурой в литературе! Все! — главный стукнул карандашом по плексигласу. — Пошли дальше.
ПЕТУХ
Так сначала называлась повесть, которую я написал. Три года работал над ней, зато и вещица вышла — загляденье. Самому нравится. А рецензенты (пока только внутренние) расхвалили ее — дальше некуда. Редактор отдела прозы в журнале, куда я отнес рукопись, даже запрыгал от радости, когда прочитал.
Пошла моя повесть вверх по лестнице, ведущей к печати. Сначала с нею ознакомился один заместитель главного редактора и чуть не захлебнулся от восторга, назвал повесть явлением. Потом прочитал другой заместитель — этот только руками развел: «Нет слов!» А главный сказал: «Да, это вещь! Напечатаем!»
Еще бы! Такую повесть! Петух сработан что надо! Не Петух, а настоящий Павлин: хвост его можно сравнить только с радугой, гребень — разве что с полковым бархатным знаменем, а серьги… Даже и не знаю с чем их можно сравнить — уж больно хороши получились. А осанка, а шпоры на ногах! Да что и говорить — все со знаком качества.
— Напечатаем, — сказал главный. И добавил: — Через годик.
— Стоит подождать, — тут же утешил меня заместитель главного. — Потерпи, зато в каком журнале напечатаешься! Для твоего Петуха именно такая упаковка и нужна!
А что? Подожду.
Повесть снова спустилась по той же лестнице вниз, чтобы потом совершить свое окончательное восхождение!
Через год я проведал Петуха. Жив оказался. При свидании мне сказали:
— Подожди еще с полгодика… Год ждал, осталось меньше. Зато уж!..
Через полгодика я снова постучался в журнал:
— Как там мой Петушок?
— Жив Петушок! Жив! Но потерпи еще с полгодика. Зато уж!..
И вот наконец редактор отдела радостно сообщает мне:
— Все! Печатаем! Только… не влезает он в наши рамки… Уж больно велик твой Петух.
— Как же быть? Голову ему отрубить, что ли?
— Ну вот, сразу и обида! Зачем же голову? Отрежь ему хвост. Зачем ему такой? Что толку в этих перьях? Главное — мясо!
Пришлось отрезать хвост. А что делать? Зато рукопись снова пошла по лестнице вверх. Там снова с нею ознакомился зам. И сказал:
— Нет, не влезает. Отрежь ему гребешок, на кой он ему? И сережки заодно. Это же не мясо, а так, неизвестно что. Излишества какие-то.
Отрезал. А что делать? Зато рукопись пошла выше — к другому заму. Тот прочитал и зацепился за шпоры.
— Отруби ты их! Ну, к чему они Петуху? Только мешают.
Отрубил. Зато повесть пошла дальше — к самому́, к главному!
Посмотрел главный на Петуха свежим глазом и увидел, что у него крылья велики.
— Вырвать маховые перья, — приказал главный строго. — Зачем они Петуху, он все равно не летает. Не орел ведь. Сделайте, только побыстрее: повесть идет в набор.
— Сделай, — утешают меня оба зама. — Не держись ты за эти крылья! Зато напечатаешься! Слыхал, в набор идет повесть!
Как ни жалко было, а пришлось оборвать и крылья бедняге. Ну, а что делать? Зато повесть в набор пошла!
Теперь все позади, жду верстку. И вдруг звонок — от редактора:
— Не волнуйся, — говорит. — С Петухом все в порядке. Только тетя, которая главнее главного, из Общества Охраны Читателей, пришла и, никого не спросясь, отрезала твоему Петуху… эти… Извини, но она попросту кастрировала его. Нельзя, говорит, животное с такими штуками пускать на страницы нашей печати.
— Как же она их узрела? — удивился я. — Это же не Баран, а Петух?!
— Вот, узрела…
— Но теперь ведь это уже не Петух! Надо название менять…
— Да, не Петух, — согласился редактор. — Но и не Курица?
— И не курица…
— А давай так и назовем: «Ни Петух, ни Курица»?
— Давай! — согласился я.
Ну, а куда ты денешься? Ведь против этой тети не попрешь? Она же все знает — как лучше, как целомудреннее, как интереснее; знает, что наш читатель любит, что отвергает, что ему полезно и что вредно.
ВИТЬКА ДЕРЕВЕНСКИЙ — КНИЖНЫЙ ГЕРОЙ
Витька — хороший деревенский парнишка. А раз хороший, решил писатель про него книжку написать. И написал про то, как Витька весной помогал родному колхозу с сусликами бороться. А боролся он с ними просто: набирал в ведро талой воды и лил в норку. Суслик не выдерживал такого потопа и выползал наружу, тут Витька и хватал голубчика за шиворот. Так не один Витька ловит этих грызунов, все ребята так ловят. И не первый год. Но в тот раз Витька норму перекрыл — вот и попал в книжку.
Напечатали книжку — радость Витьке, радость и писателю. Да недолгая. Попалась эта книжка строгим дядям и тетям, прочитали они ее и ужаснулись. А ужаснувшись, руками всплеснули и осудили строго всех, кто писал книжку, кто издавал ее и кто читал. Особенно Витьке досталось: «Витькино занятие способно вызвать у маленького читателя лишь протест против бессмысленного и жестокого уничтожения животных».
Прочитал такой приговор писатель и закручинился. А еще больше закручинился сам Витька.
— Дядь писатель, чё они так-то? «Животные»! Разве они не знают, что суслики вредители?
— Знают.
— А чё ж они? Да еще живодером обзывают.
— Нельзя.
— Чё нельзя? Вредителей-грызунов уничтожать? И мышей нельзя? А тараканов можно?