Необходимо, однако, отметить разницу между индивидуальной и коллективной дальновидностью. При аристократическом или плутократическом строе одни могут страдать в настоящем ради будущих удовольствий других. Коллективная дальновидность достигается проще. Например, все характерные творения индустриализма свидетельствуют о высокой степени коллективной прозорливости: те, кто прокладывает железные дороги, строит порты или корабли, трудятся ради будущих благ.
Понятно, что в современном мире никто не говорит о такой дальновидности, как у древних египтян, которые бальзамировали своих умерших с намерением воскресить их через десять тысяч лет. Что, кстати, подводит меня к следующему элементу, без которого не бывает цивилизации, а именно к знанию. Предвидение, основанное на суеверии, нельзя отнести к цивилизованности, хотя и оно может выработать образ мышления, необходимый для развития настоящей цивилизации. К примеру, пуританская привычка откладывать удовольствия до следующей жизни, безусловно, привела к накоплению достаточного капитала для наступления индустриальной эры. Таким образом, цивилизацию можно определить как «образ жизни, возникающий в результате объединения дальновидности со знанием».
С этой точки зрения цивилизация началась с земледелия и одомашнивания животных. До совсем недавнего времени между аграрным и пастбищным хозяйствами существовала четкая грань. В Книге Бытия (Быт. 46:31–4) мы читаем, что израильтяне обосновались на земле Гесем, а не в самом Египте, из-за неприятия египтянами пастушьих обычаев: «И сказал Иосиф братьям своим и дому отца своего: я пойду, извещу фараона и скажу ему: братья мои и дом отца моего, которые были в земле Ханаанской, пришли ко мне; эти люди пастухи овец, ибо скотоводы они; и мелкий и крупный скот свой, и все, что у них, привели они. Если фараон призовет вас и скажет: какое занятие ваше? то вы скажите: мы, рабы твои, скотоводами были от юности нашей доныне, и мы и отцы наши, чтобы вас поселили в земле Гесем. Ибо мерзость для Египтян всякий пастух овец». Похожее описание находим мы и в заметках Эвариста Региса Гюка в отношении китайцев к монгольским скотоводам. Вообще, тот факт, что аграрное хозяйство всегда являлось признаком более развитой цивилизации, имел религиозную подоплеку. Пасшие стада патриархи значительно повлияли на иудаизм и, соответственно, на христианство. История Каина и Авеля – лишь один из примеров пропаганды, демонстрирующей, что пастух порядочнее пахаря. И все же до очень недавнего времени цивилизация в основном опиралась на аграрное хозяйство.
В рассмотренных нами аспектах западная цивилизация ничем не отличается от тех, что существуют, скажем, в Индии, Японии, Китае или Мексике. До расцвета наук никакой существенной разницы и не наблюдалось. Зато после его наступления наука и индустриализация стали отличительными признаками западной цивилизации. Впрочем, сначала я хотел бы остановиться на том, какой она была до промышленной революции.
Если покопаться в истоках, мы обнаружим, что все элементы, пришедшие в нашу культуру из Древнего Египта и Вавилона, характерны для любой цивилизации. То, что отличает Запад, берет начало у греков, которым принадлежит идея дедуктивных умозаключений и геометрии как науки. Другие их достоинства были либо не уникальны, либо утрачены в Темные века. Они безусловно преуспели в литературе и искусстве, однако нельзя сказать, что им не было равных в других частях света. Несколько человек, в их числе Архимед, хотя и заложили основы современных экспериментальных научных методов, основать школу или традицию не сумели. Так что наиболее значимым и особенным вкладом древних греков в цивилизацию остаются дедукция и чистая математика.
Вот только греки мало смыслили в политике, и от их вклада в цивилизацию, скорее всего, ничего бы не осталось, не приди им на помощь римляне с их навыками правления. Римляне преуспели в управлении великой империей посредством гражданских служб и правовой системы. До них королевства выживали исключительно за счет расторопности конкретного монарха, а в Риме императора могли убить его собственные телохранители, а вся империя – пойти с аукциона, практически не пошатнув при этом государственную машину, – примерно как в наши дни после очередных выборов. Римляне, по сути, изобрели новую добродетель – преданность некоему безличному Государству в отличие от преданности конкретному правителю. Патриотизм, правда, был не чужд и грекам, однако там процветала коррупция, и чуть ли не каждый политик рано или поздно брал взятки у персов. Римский принцип служения Государству стал определяющим элементом стабильного правления на Западе.
Для полного закрепления западной цивилизации в ее нынешнем виде потребовалось еще одно обстоятельство: своеобразные отношения между Государством и религией, уходящие корнями в христианство. Поначалу христианская религия стояла в стороне от политики, так как в Римской империи служила средством утешения тех, кого лишили национальной и личной свободы, а еще сохранила из иудаизма позицию морального осуждения власть имущих. За годы, предшествующие Константину, христианство разрослось в организацию, к которой христианин питал куда большую преданность, чем к Государству. Когда же Рим пал, Церковь воплотила в себе все самое драгоценное в жизни цивилизации евреев, греков и римлян. Пылкость, с которой евреи блюли моральные устои, нашла отражение в нравственных заповедях христианства; любовь греков к дедуктивному мышлению переросла в богословие; римский империализм послужил примером для централизованной церковной иерархии, а римская юриспруденция легла в основу канонического права.
Несмотря на сохранение этих признаков цивилизованности в течение Средних веков, долгое время они себя почти никак не проявляли. Западная цивилизация переживала тогда не лучший период: и мусульмане, и китайцы превосходили нас буквально во всем. Причины же внезапного и резкого развития цивилизации на Западе, на мой взгляд, остаются по большей части загадкой.
Хотя нынче принято всему находить экономическую подоплеку, мне подобные объяснения представляются чересчур упрощенными. Упадок в Испании, например, случился не только и не столько по экономическим причинам, а скорее был результатом нетерпимости и недалекости. Одной лишь экономикой не объяснить и внезапного развития наук. Согласно общепринятому представлению, цивилизации загнивают, если только не сталкиваются с превосходящей их иноземной цивилизацией. За всю историю человечества прогресс возникал крайне редко и лишь в отдельных считаных регионах. Сначала в Египте и Вавилонии, когда там развились письменность и сельское хозяйство, затем на протяжении примерно двухсот лет в Древней Греции, и наконец, спонтанный прогресс начался в Западной Европе с эпохи Возрождения. Однако каких-то особенных социальных условий, которые отличали бы именно те периоды и те части света, я выделить не могу. Поэтому напрашивается вывод, что великие времена прогресса наступали благодаря выдающимся и дальновидным личностям, которых история насчитывает буквально единицы.
Разумеется, без определенных социальных и политических предпосылок не обошлось, и все же они были условиями необходимыми, но недостаточными: те же условия существовали и в другие времена, однако никакого прогресса не происходило. Если бы Кеплер, Галилей и Ньютон умерли в младенчестве, наша теперешняя жизнь не сильно бы отличалась от жизни в шестнадцатом веке. Из чего следует, что прогресс нельзя рассматривать как данность: в случае нехватки великих личностей мы непременно скатимся к византийскому застою.
Необходимо упомянуть одно крайне важное изобретение, которым мы обязаны Средневековью, – представительная власть. Благодаря этому принципу у населения больших империй впервые создалось впечатление, что они могут выбирать себе правителей. Там, где этот принцип работает, наблюдается высокая степень политической стабильности. Хотя в последнее время стало очевидно, что представительное правительство – не панацея, распространяемая на все части света. Похоже, оно успешно действует только в англоязычных странах и у французов.
Так или иначе, политическое согласие стало отличительной чертой западной цивилизации. Этим мы во многом обязаны патриотизму, который, хотя и уходит корнями в еврейский партикуляризм и римскую преданность Государству, ныне очень актуален и только усиливается со времен разгрома англичанами «Великой армады» и первых литературных прославлений Шекспиром. Основанное главным образом на патриотизме, политическое согласие на Западе неизменно и быстро укрепляется, начиная с окончания религиозных войн.
В этом смысле примерным учеником оказалась Япония. В старину ее потрясали феодальные распри, схожие с напастью, терзающей Англию в период Войн роз. Однако с помощью огнестрельного оружия и пороха, доставленного на кораблях, везших христианских миссионеров, сёгунам удалось заключить внутренний мир. С 1868 года, прибегнув к средствам образования и синтоизма, японское правительство сумело создать нацию, столь же однородную и сплоченную, как и любая нация на Западе.
Достичь такого уровня социальной сплоченности, как в современном мире, удалось во многом благодаря изменениям в искусстве ведения войны, которые со времени изобретения пороха неизменно укрепляли правительственную власть. Процесс этот едва ли завершен, хотя изрядно усложнился ввиду новых обстоятельств: по мере того как военные силы все больше зависят от рабочих, занятых в производстве оружия и боеприпасов, так и правительства все больше нуждаются в поддержке значительной доли населения. Здесь все определится мастерством пропаганды, которого, надо ожидать, правительства достигнут в самые кратчайшие сроки.
В последние четыре столетия история Европы сочетала в себе признаки упадка и расцвета. Одновременно происходило падение старых устоев, заложенных католической церковью, и возникновение нового, пока еще довольно неокрепшего порядка, опирающегося на синтез патриотизма и науки. Причем я не сомневаюсь, что насаждение научной цивилизации в регионах, не прошедших через нашу историю, не приведет к таким же результатам, как у нас. Наука, возросшая на христианстве и демократии, наверняка возымеет иной эффект, чем та, что наложится на культ предков и абсолютную монархию. Христианству мы обязаны определенным уважением к личности, тогда как наука в этом плане совершенно нейтральна. И поскольку сама по себе наука не снабжает нас нравственными принципами, то пока неясно, какая мораль придет на смену традиционной.