В полной мере полицейские инстинкты, которые с тех пор отличают Европу от Азии, проявились с обращением Константина в христианство. И хотя в последние сто пятьдесят лет случился недолгий всплеск либерализма, сегодня раса белых возвращается к теологическому фанатизму, перенятому у евреев христианами. Евреи первые выдвинули идею о существовании лишь одной истинной религии. Правда, обращать в нее остальной мир они не собирались и ограничились гонениями лишь на других евреев. Христиане же, переняв иудейскую веру в откровение избранным, добавили к ней римские амбиции по господству над миром и греческое пристрастие к метафизическим тонкостям. Такая комбинация породила самую непримиримую и беспощадную из всех известных религий. В Китае и Японии буддизм принимался и мирно сосуществовал наряду с синто и конфуцианством; в мусульманском мире христиан и иудеев не трогали, покуда те послушно платили дань; и только в христианском мире любое, даже самое незначительное отклонение от ортодоксии обычно каралось смертью.
Я солидарен с теми, кому претит нетерпимый характер фашизма и коммунизма, но не могу согласиться с мнением, что он противоречит европейским традициям. Те из нас, кто задыхается в атмосфере насаждения правительственной ортодоксии, в прошлые века в Европе чувствовали бы себя не намного лучше, чем в современной России или Германии. Если бы мы по мановению волшебной палочки перенеслись в прошлое, жилось ли бы нам веселее в Спарте, чем в этих современных странах? Пришлось бы нам по душе общество, подобное европейскому в шестнадцатом веке, где людей казнили за обвинения в колдовстве? Одобрили бы мы колонистов Новой Англии, стали бы восхищаться подвигами Писарро в отношении инков? Понравилось бы нам в Германии эпохи Возрождения, где за одно столетие сожгли сто тысяч ведьм? А в Америке восемнадцатого века, когда религиозные вожди Бостона объявили массачусетские землетрясения карой за нечестивые громоотводы? Попади мы в девятнадцатый век, порадовались бы мы отказу папы Пия IX в учреждении «Общества по предотвращению жестокого обращения с животными» на том основании, что только еретики верят в наличие у людей обязательств перед низшими животными? Боюсь, Европа, несмотря на весь свой интеллект, всегда была свирепой, за исключением короткого периода между 1848 и 1914 годами. И сейчас европейцы, к сожалению, возвращаются к своему привычному состоянию.
Глава IXО юношеском цинизме
Любого человека, знакомого с университетской средой на Западе, наверняка поражает, насколько нынешняя образованная молодежь циничнее по сравнению с молодежью прошлого. Я не говорю о России, Индии, Китае и Японии, где ситуация иная; такого нет и в Чехословакии, Югославии, Польше и уж точно не скажешь обо всей Германии. Зато в Англии, Франции и Соединенных Штатах цинизм стал чуть ли не главной отличительной чертой молодого поколения. Для выяснения причин этого феномена на Западе необходимо понять, почему его нет на Востоке.
В России молодые люди не настроены цинично, потому что в целом разделяют коммунистическую философию, живут в огромной стране, богатой природными ресурсами, готовыми для эксплуатации с помощью развитого интеллекта. То есть у молодежи имеется перспективное будущее, возможность сделать достойную карьеру. Когда участвуешь в создании утопии, прокладывая трубопроводы, железные дороги или обучая крестьян управлять тракторами «Форд», протянувшимися шеренгой по бескрайним полям, задумываться о смысле жизни просто некогда. Поэтому неудивительно, что советская молодежь преисполнена энтузиазма и энергии.
Серьезно настроенная молодежь Индии непоколебимо верит в порочность Англии: на этой предпосылке, как на бытии Декарта, запросто возводится целое философское учение. Раз в Англии исповедуют христианство, значит, только индуизм или мусульманство – по обстоятельствам – являются истинной религией. Раз Великобритания – страна капиталистическая и индустриальная, значит все должны в зависимости от взглядов говорящего либо сесть за прялку, либо ввести защитные меры и развивать местную промышленность и свой капитализм как единственное оружие против тлетворного влияния британцев. Раз англичане порабощают Индию с помощью физической силы, значит нужно противопоставить им силу духовную. Националистическая деятельность в Индии преследуется ровно настолько, чтобы считаться героической, но не выглядеть бесполезной. Так англоиндийцы оберегают интеллектуальную молодежь страны от порчи цинизма.
В Китае также можно наблюдать ненависть к Англии, хотя и в меньшей степени, чем в Индии, поскольку китайцев англичане никогда не завоевывали. Китайская молодежь сочетает патриотизм с искренним восхищением Западом, что напоминает Японию пятидесятилетней давности. Молодые китайцы готовы трудиться не жалея сил ради просвещения, освобождения и благополучия своего народа. В целом Китай сохранил идеалы девятнадцатого века, которые там еще не устарели. Раньше цинизм был присущ чиновникам императорского режима и выжил разве что среди непримиримых милитаристов, сбивающих страну с толку после Синьхайской революции 1911 года, однако в менталитете современных интеллектуалов ему места нет.
Мировоззрение молодых людей в Японии мало чем отличается от тенденций, преобладавших в континентальной Европе между 1815 и 1848 годами. Те же либералистские лозунги: парламентарное правление, свобода личности, свобода слова и мысли. Борьбы с традиционным феодализмом и самодержавием вполне хватает, чтобы занять умы и поддержать энтузиазм японской молодежи.
Утонченному юноше Запада все эти поводы представляются мышиной возней. Он твердо убежден, что, беспристрастно изучив все возможное, он все познал «и больше под луной нет ничего достойного вниманья». Без реакции на традиционные учения тут явно не обошлось, хотя не думаю, что в них главный корень зла, ведь в иных обстоятельствах новое поколение, отрицая старые доктрины, формирует собственные. Если у современной западной молодежи прежние идеалы вызывают лишь цинизм, на то должна существовать особая причина. Похоже, молодые люди разуверились не просто в том, что им навязывают, а вообще во всем. Такое небывалое положение дел заслуживает самого пристального внимания.
Давайте пройдемся по основным идеалам прошлого и посмотрим, почему они больше не внушают доверия. К ним можно отнести такие понятия, как религия, родина, прогресс, красота и истина. Чем же они не устраивают нынешнюю молодежь?
Религия. Здесь проблема отчасти интеллектуальная, отчасти социальная. В интеллектуальном плане мало кто сегодня способен на столь пылкую веру, как, скажем, у святого Фомы Аквинского. Для современников идея Бога выродилась в некое абстрактное, обобщенное понятие «энергии жизни» или «вечной силы вне нас, что побуждает к праведности». Даже самих верующих куда больше заботит влияние религии на этом свете, чем «тот свет», в который они, по идее, верят. Они больше убеждены в пользе Бога как концепции для улучшения этого мира, чем в том, что мир создан во славу Божию. Такая готовность подчинить Бога земным нуждам вызывает сомнения относительно искренности их веры. Эти люди, похоже, считают, что Бог, как и Шаббат, придуман для человека.
Существуют и социологические причины непригодности религии в качестве стимула современного идеализма. В результате многочисленных пожертвований Церковь превратилась в ярого поборника собственности. Более того, из-за осуждения удовольствий, которые молодым людям кажутся вполне безобидными, она ассоциируется у них с практикой подавления и неоправданно жестокими, на их скептический взгляд, муками. Я знавал серьезных юношей, всей душой воспринявших учение Христа, которые, однако, подверглись опале со стороны официального христианства – их изгоняли и преследовали, словно воинствующих атеистов.
Родина. Патриотизм во все времена считался беззаветной верой, которую безоговорочно разделяли лучшие умы человечества. Так было в Англии при Шекспире, в Германии при Фихте, в Италии при Мадзини и до сих пор сохранилось в Польше, Китае и Внешней Монголии. В странах Запада патриотизм по-прежнему преобладает в политике, при распределении государственного бюджета, подготовке военных действий и так далее. Вот только как идеал для образованных юношей и девушек он не годится: они видят в нем пользу для порабощенных народов в борьбе за свободу, однако с обретением независимости прежде героический национализм неминуемо оборачивается репрессивной силой. Поляки, которым идеалисты симпатизировали с тех пор, как Мария-Терезия «плакала, но брала», воспользовались свободой, чтобы чинить притеснения в Украине. Ирландцы, которым британцы навязывали цивилизацию в течение восьмисот лет, воспользовались свободой, чтобы запретить публикацию многих достойных книг. Неприглядные картины расправы поляков над украинцами и ирландцев над литературой превращают национализм в неподходящий идеал даже для небольшой нации. А уж в отношении могущественных держав он и вовсе не выдерживает критики. Версальский договор сильно разочаровал тех, кому посчастливилось выжить в войне за идеалы, попранные их же правительством. Все те, кто кричал, что воюет против милитаризма, по окончании войны стали ведущими милитаристами в собственных странах. Этот факт убедил образованную молодежь, что патриотизм – главное проклятие нашего века и что, если дать ему волю, цивилизации наступит конец.
Прогресс. Обывательская болтовня вокруг этого идеала девятнадцатого века давно набила оскомину современной искушенной молодежи. Количественный прогресс необходим в незначительных делах вроде выпускаемых автомобилей или потреблении арахиса. По-настоящему важные вещи не поддаются измерению, а посему их нельзя стимулировать. Более того, многие современные изобретения делают людей глупее. К таким относятся радио, звуковое кино и отравляющие газы. Шекспир оценивал величие эпохи по ее поэтическому слогу (см. Сонет 32), что в наше время, к сожалению, уже неактуально.
Красота. От этого понятия веет какой-то старомодностью, хотя трудно объяснить почему. Современный художник оскорбится, если его обвинят в стремлении к красоте. Немало творческих людей в наши дни движимы чем-то вроде злобы на весь мир, они будто стремятся не доставить удовольствие, а побольнее обидеть. Кроме того, многие формы прекрасного требуют от человека более серьезного отношения к собственной персоне, чем может допустить современный интеллектуал. Почетный гражданин в небольшом городе-государстве вроде Афин или Флоренции без труда чувствовал свою значимость. Земля была тогда центром Вселенной, человек – венцом творения, в родном городе его прославляли как одного из лучших. В такой ситуации Эсхил или Данте могли позволить себе принимать собственные печали и радости близко к сердцу. Переживания отдельного человека значили многое, а трагические обстоятельства заслуживали увековечения в стихах. Когда же несчастье случается у нашего современника, он сознает себя лишь частью статистики; прошлое и будущее растягиваются перед его мысленным взором в мрачн