— Ладно, — вздохнул Колянич. — Грабь меня.
Пора было ехать.
С Зойкой я попрощался вчера. Мы зашли в «Ангину» — так кто-то прозвал кафе «Огонек» на Невском, — ели мороженое и говорили о пустяках. Все серьезное было сказано. Я смотрел на Зойку, думая, что теперь мы встретимся нескоро. Куда она поедет после КамАЗа? Ей двадцать, а сколько еще будет строиться городов, и она, конечно, не усидит на месте…
— Ты будешь мне писать? — спросила она. Я кивнул. — Честное слово? Что бы ни случилось?
— Честное слово, — сказал я.
— И про свои подвиги тоже?
— Подвигов не предвидится, — усмехнулся я.
Зойка положила свою руку на мою.
— Вот в чем ты изменился, — сказала она. — Перестал хвастаться. А как же это? — И чуть прикрыв глаза, начала декламировать: «Два дня на море бушевал шторм. Находящийся на вышке рядовой Соколов увидел лодку, которую несло на берег. Тревога! Действуя по инструкции, Соколов выпустил сигнальные ракеты и сбежал вниз…» Дальше я точно не помню. А потом: «За четкость в проведении задержания и проявленное при этом мужество рядовые Соколов, Головня и Кыргемаа поощрены внеочередными отпусками». Вот и вся твоя военная тайна.
— Откуда ты это знаешь?
Она вынула из сумочки конверт, а оттуда — вырезку из газеты. Мы трое — Эрих, Сашка и я — стояли на камнях, сжимая автоматы и вглядываясь вдаль. Очень здорово получился этот снимок! «Фото и текст прапорщика В. Смирнова», — стояло внизу. Вырезку, конечно, прислал Сашка.
Опять Сашка!
Итак, любовь не получилась, ходи в холостяках, — сказал я сам себе. На вокзал Зойка не придет — работа… Со своими я тоже попрощаюсь дома. Лучше бы мне вовсе было не ездить в этот отпуск. Одно расстройство.
И опять в окне поезда словно бы прокручивалась знакомая лента: дачные поселки, леса, потом — приморский городок, штаб отряда…
Опять повезло: на левый фланг шла «хлебная» машина, и уже к вечеру я был на заставе. Зашел в канцелярию — надо было доложиться старшему лейтенанту, и обомлел: начальник заставы разговаривал с Сырцовым!
Это был Сырцов и вроде бы не Сырцов: таким я никогда не видел его. Нарядный в своей новехонькой форме, со знаками «Отличник погранвойск» первой и второй степени, выбритый до блеска, благоухающий одеколоном, очень странный Сырцов. И я не сразу сообразил, что он здесь последние часы, что он уже едет домой — не в отпуск, а насовсем.
— Ну, вот и дождались, — сказал старший лейтенант. — Поедете с «хлебной» машиной, так быстрей, пожалуй. — И обернулся ко мне. — Сержант вас второй день ждет. Остальные уехали еще вчера.
Не люблю прощаться. У меня защекотало в горле, когда мы шли к «хлебной» машине. Я нес чемоданчик Сырцова и огромный лосиный рог. Этот рог ребята нашли в лесу и подарили Сырцову. Будет хорошая вешалка.
— Адрес я оставил, — сказал Сырцов.
— Я помню. Коми АССР, Березовский леспромхоз.
— Да, — кивнул Сырцов.
Мы помолчали. Я стоял и думал, зачем он ждал меня, когда все остальные уже уехали. Неужели только затем, чтобы попрощаться?
— Осенью яблок пришлю.
— Спасибо.
Мы опять помолчали.
— Как отдохнул?
— Так… В кино ходил. На завод.
Хлеб уже выгрузили, и солдат-водитель запихивал обратно, в ячейки, пустые ящики. Он спешил. Ему надо было успеть еще на три заставы. Концы не маленькие. Сырцов тоскливо сказал:
— Ну, будь.
— Ты тоже.
— Вот что… Начальник заставы спросил, кого пока оставить за старшего. Я назвал тебя. С Ложкова глаз не спускай.
Мы были мужчины все-таки. Нам не положено расцеловываться, да еще на глазах у всех.
— Сестренке привет, — сказал я, засовывая в кабину его чемоданчик и будущую вешалку. Нужен ему этот рог! Как будто в Коми АССР нет лосей.
Машина ушла. Сырцов уехал домой. Через год я буду уезжать точно так же. Сырцов не выглядел очень радостным. А буду ли радоваться я?
Мне надо было переодеться, снять выходную форму и натянуть на себя «бэ у», пропахшее дизельным топливом, в пятнах машинного масла, которые не выведет ни одна химчистка. Пожалуй, сегодня мне на прожекторную не попасть, придется ночевать на заставе.
— Соколов, к начальнику!
Я наспех затянул ремень, провел по нему большими пальцами, выравнивая гимнастерку, и помчался в канцелярию. Здесь еще пахло сырцовским одеколоном. Старший лейтенант сидел за столом и что-то писал. Когда я вошел, он коротко кивнул — садись и подожди.
Я сидел, ждал и разглядывал схему участка, висевшую на стене. Изломанная линия берега, а в самом верху — ваш остров, похожий на наковальню. Наверное, поэтому его и назвали так — Кузнечный. Маленький черный знак — наша вышка. Кружок с черточкой внизу — наш прожектор… И вдруг мне нестерпимо захотелось туда, на этот островок, такой маленький и бесцветный на карте, и такой большой и зеленый на самом деле…
Старший лейтенант кончил писать и протянул мне бумагу:
— Вот, прочитайте. Может, будут вопросы.
Это был перечень всего того, что нам надо сделать в июне. Проверить и законсервировать всю технику. Световой поиск прекратить с 12 июня (завтра, — подумал я). Основной упор — на политическую самоподготовку и боевую подготовку. Провести занятие на тему — «Комсомол на стройках пятилетки». В самом конце была приписка: «Принять артистов Ленэстрады».
— Каких артистов? — спросил я.
Старший лейтенант поглядел в окно и поманил меня пальцем. Отсюда был виден офицерский домик. В палисаднике за столом сидели двое мужчин в штатском, женщина и жена Ивлева.
— Вчера приехали с концертом. Сегодня повезешь их к себе, на прожекторную. Артистку устроишь в спальне, баяниста и чтеца — в бане, ну, а сами переночуете в гараже. Все ясно?
Я все смотрел и смотрел. Артистка была совсем девчонка, светловолосая, в зеленом платье…
— Идем, — сказал старший лейтенант.
Да, она была чуть старше меня, наверное, и когда я помогал ей спуститься в катер, отчаянно трусила и хватала меня за плечи. У ребят, конечно, будут квадратные глаза, когда они увидят ее. На баяниста и чтеца я не очень обращал внимание. Баянист был толстый и лысый, в очках, а чтец — длинный, с галстуком-бабочкой и значком лауреата Всесоюзного конкурса, большим и сверкающим, как орден.
— Как у вас красиво, — сказала артистка. — Я никогда не была здесь. Красивее, чем на юге.
— На юге пальмы, — сказал баянист, — и цинандали. А здесь чай и сосны.
— Кому что нравится, — сказал я. Надо же было поддержать разговор. У меня приказ — принять артистов, значит, я должен занять их разговором.
— А вам нравится? — покосился на меня баянист.
— Ничего. Действительно, красиво.
Мотор тарахтел отчаянно, и поэтому приходилось почти кричать. Артистка благодарно взглянула на меня и снова схватилась за мою руку: катер качнуло.
— Вы все время живете на острове? — спросила она.
— Все время.
— Очень трудно? Скучно, наверное?
— Нам скучать некогда. Служба.
Она была очень красивая, какими, наверное, и бывают только одни артистки. На руке у нее я увидел обручальное кольцо. Такая молодая, а уже замужем. Муж не очень-то радуется, когда она едет с концертами. Я бы не радовался.
— А смешные истории бывают? — спросил чтец. — Я немножко пишу, может, вспомните?
Что-то я не помню смешных историй. Может, рассказать, как у Костьки еноты посылку украли? Нет, не стоит. Я же обещал молчать про ту историю. А больше смешных историй у нас не было.
— Жаль, — сказал чтец. — Вы знаете, что такое юмор? Десять минут смеха полезней ведра морковки.
Артистку звали Нина Андреевна. Чтеца — Виктор Петрович. Баяниста — Илья Борисович. Я попытался представить себе, о чем они могут думать сейчас. Везут их куда-то к чертям на кулички. Мало одного концерта на заставе — давай на прожекторной. Что бы они сказали, если б узнали, что катер к берегу не пристает и придется им сигать в ялик? Но я радовался другому. Я вез сигареты, бензин для зажигалки, транзистор, печенье «Мария» и овсяное, варенье, кофе, перчатки и… артистов. Ребята будут довольны, а это самое главное.
Концерт будет завтра. Артисты, конечно, здорово устали. Я все сделал так, как приказал старший лейтенант. Единственное, что меня огорчило — ребята знали о приезде артистов, и я не увидел квадратных глаз. Зато была жареная рыба, горячий чай; варенье, которое я привез, оказалось кстати.
Меня встретили спокойно, я свой, а вот артисты — этого еще не бывало. В позапрошлом году, рассказывали, приезжал писатель. А вот артистов не бывало.
Так что на мою долю не оставалось никаких восторгов. Только у Сашки все время были вопрошающие глаза, и он норовил оказаться рядом со мной, а я все понимал и нарочно не спешил поговорить с ним. Он уедет завтра вместе с артистами. Еще успеем поговорить. А по совести — какого черта я буду ему рассказывать о Зое? Пусть встречается с ней сам, раз уж так вышло…
Но он ходил за мной чуть не по пятам, и когда мы устраивались на ночь в гараже, тихо сказал:
— Выйдем на пять минут?
— Спать охота, Сашка. Завтра весь день впереди.
Я знал, что он будет просить, и я пойду. Мне хотелось позлить его, сказать, что я не обязан устраивать чужое счастье. Но он не стал больше меня просить, только вздохнул. Вздох был тяжелый, и я сказал: «Пошли!»
Мы прыгали с камня на камень, и добрались до валуна, на котором когда-то кто-то написал масляной краской: «Осторожно. Не кантовать». Валун был плоский, и я забрался на него. В руках у меня были голыши — мелкие, обточенные водой камешки. Я размахнулся, бросил голыш в воду, наискосок, и он подпрыгнул несколько раз, прежде чем пойти ко дну.
— Пять «блинчиков», — сказал я, бросая следующий. — Снова пять.
— Ты ее видел?
— Конечно, — я все бросал и бросал камни, успокаивая себя. — Тебе привет.
— Когда она уезжает?
— Как раз успеешь проводить.
— Володька, — сказал он, — ты на меня не очень сердишься?
У меня получилось восемь «блинчиков». Я сказал:
— Мне-то что?