— Ну и дрянь же ты!
Панчихин вскочил. Те, кто был рядом, пододвинулись ближе, чтобы не дать вспыхнуть драке. Панчихин криво усмехнулся и, не попадая в рукава, начал надевать пиджак.
— Ответишь, — сказал он. — Все слышали, как он меня? Ну, чего вы молчите? — Никто его не поддержал. Тогда Панчихин обернулся к Непомнящему. — Ты кто? Ты еще нашему богу бяша. В заводе всего ничего. Сявка. А я…
— Хватит тебе, — остановил его сварщик Бабкин. — Пойдем.
Вот и все, что произошло в тот вечер, после смены, когда кто-то сказал, что бригадир дядя Леша Савдунин подал заявление об уходе. Многие толком не знали — почему. И полагали, что тут все дело в личной обиде. Не сошелся характером с начальником участка, хотя сам-то Клюев — савдунинский ученик, и мог бы оказать уважение своему учителю. Тем более такому человеку, как дядя Леша.
Конечно, думали незнающие, дядя Леша, как говорится, психанул, и это было совершенно неожиданным. Казалось, дядя Леша не умеет ни обижаться, ни тем более горячиться. Невысокий, с наголо бритой головой, молчун. Круглое мясистое лицо, маленький носик, будто бы зажатый между щек, голубые глаза — даже незнакомому человеку он сразу же казался добряком, да таким он и был на самом деле. Вот почему многие не понимали, с чего же дядя Леша психанул и подал заявление — добро бы, о переводе обратно, в 18-й цех, — нет, об уходе с завода!
Что такое бессонница, Савдунин понял впервые в жизни. Он ворочался: жена просыпалась; он испуганно говорил ей: «Спи, спи», — и уходил на кухню. Садился к столику, закуривал, пил из-под крана холодную воду и снова курил — спать не хотелось.
Конечно, без работы он не останется, о чем говорить. Но невозможно представить себе, как это он, Алексей Савдунин, каждый день будет выходить из автобуса не у своего завода, а у какого-нибудь другого, который когда еще станет своим. Невозможно сравнивать свой завод, на котором проработал двадцать один год «чистого времени» (не считая поездок в Индию и Египет), и другой, где он будет лишь зарабатывать деньги.
И дернула его полгода назад нелегкая согласиться перейти во второй сборочный, да еще принять бригаду, сколоченную кадровиками с бору по сосенке! Он отбивался как мог — и в партийном бюро тоже отбивался, пока ему не сказали: «Надо ведь, дядя Леша. Ну, а для поддержки возьми кого-нибудь из своих…»
Ребята, узнав, что Савдунина переводят во второй сборочный и что кто-то из них должен уйти с ним, приуныли. Потом решили тянуть бумажки из шапки — кому? Тогда Володька Соколов сказал: «Бросьте, мужики. Я пойду. Оцените мою жертву кружкой пива».
Сидя ночами на кухне, Савдунин перебирал в памяти день за днем. Что-то, конечно, уже забылось, помнилось главное. Начальник цеха, молодой человек в больших очках, с постоянной трубкой во рту, сам знакомился с новой бригадой. Несколько человек собралось в его кабинете, где еще остро и неприятно пахло масляной краской. Савдунин и Володька Соколов сидели рядом; быть может, именно поэтому начальник цеха начал с Соколова, и Володька доложил, что он старый заводской кадр. Четвертый разряд. Савдунинская школа. Все! На нем была военная форма — парадный китель без погон, но с зелеными петлицами и знаком «Отличник погранвойск» II степени. Начальник цеха спросил: «Что, недавно демобилизовались?» — «Весной». — «Так и не обзавелись штатской формой?» — «А зачем? — спросил Володька. — Мне и в этой хорошо. Привык».
Потом — Сергей Непомнящий, длинный, угрюмый, с черными цыганскими глазами и длинными прядями волос, то и дело сползающими на лоб. Тоже четвертый разряд. До поступления на «Коммунист» работал на верфи.
— Почему ушли оттуда?
— Жилья не было.
Начальник цеха кивнул: что ж, причина уважительная. Здесь, на «Коммунисте», отличные общежития.
Матвей Козлов, оказалось, поступил по направлению райисполкома. Савдунин знал о нем раньше, еще до знакомства, от приятеля — кадровика. Разговор у них был случайный: встретились в проходной, вышли вместе, вот тогда знакомый и пожаловался, что директор давит на своего зама по кадрам со страшной силой: подавай ему для новых цехов не случайных людей, а корифеев. А где их возьмешь, корифеев? Вон вчера (честное слово, смехота одна!) мамаша привела своего сынка чуть не за ручку, как в детский садик. А дитятя, оказывается, отсидел три года, научился в заключении сварке, получил разряд — приходится брать. Другой пришел — в трудовой книжке сплошные взыскания, паспорт — пестрый, как леопард, весь в печатях «принят — уволен». Корифеи!
Парень, отбывший срок, и был Матвей Козлов. А второй — Георгий Лосев.
Зато сразу понравился Савдунину четвертый — Дмитрий Шилов, и, услышав его фамилию, дядя Леша спросил, по обыкновению делая паузу между каждым словом:
— К Дмитрию Дмитриевичу… бухгалтеру… отношение имеете?
— Я его сын.
Савдунин кивнул, и никто не понял, остался ли он доволен тем, что Дмитрий Шилов — сын бухгалтера Дмитрия Дмитриевича, или просто удовлетворил свое любопытство.
Бухгалтер Шилов, скончавшийся две недели назад, работал с женой Савдунина в Невском универмаге. Жена пришла с похорон зареванная. Шилова все любили, к тому же осталась огромная семья, жена и шестеро детей. Старший — студент, младшая в этом году в школу пошла… «Значит, — подумалось Савдунину, — студент поступил на завод, чтоб кормить семью».
— Вы знали отца? — тихо спросил Шилов.
— Нет. Знаю, что хороший был человек, — ответил Савдунин. — А вы… сварочному делу… где обучены?
— Учился в электротехническом, работал, — сказал Шилов. — Ездили в колхоз, там пришлось заниматься сваркой.
Савдунин опять кивнул.
…Ночь за окном была короткой. В шесть часов начало щелкать радио, и он приглушил его. Поставил на газовую плиту чайник. Ложиться уже не имело смысла: он всегда выходил из дома в семь.
С буфета на него глядел крокодиленок. У крокодиленка были немигающие желтые глаза-пуговки. Это чучело он купил в Бомбее, в маленьком припортовом магазинчике, где было все: нейлоновые рубашки, бананы, японские босоножки, кока-кола, часы-браслеты и вот такие чучела.
— Ну, зачем ты поставил на буфет этого зубастика? — донимала его первое время жена. — Посмотришь — и оторопь берет!
Он смотрел на зубастика, ждал, когда закипит вода, и вдруг подумал, что на свой завод ему осталось ходить всего-навсего три дня. Уговоры, конечно, не помогут. Раз он решил — все. Слишком тяжелой оказалась обида. Нет, не надо было соглашаться тогда, полгода назад, на переход во второй цех. Отбился бы, уперся бы и работал себе, как работал двадцать один год.
…Итак, вместе с ним в тот день в кабинете начальника цеха сидели пятеро — новая бригада сварщиков для нового сборочного.
2.
В глубине цеха высилось модерновое сооружение из стекла и пластика — конторка начальника участка. Здесь, рядом с металлическими конструкциями, оно выглядело нелепо, как будто кто-то ради шутки перенес и поставил в цех цветочный киоск. Через большие стекла и впрямь виделись цветы — множество цветов, и среди них головка Шурочки Ляминой с немыслимо пышной прической, тоже похожей на желтую розу.
Конторку так сразу и окрестили «киоском».
Внизу, под «киоском», был экран с длинным рядом фамилий сварщиков и клеточками возле каждой фамилии. В клеточках Шурочка рисовала квадраты. Если красный — работа сдана с первого предъявления. Синий — обнаружен дефект, работа переделана. Черный — брак. Красные квадратики не назывались никак, синие — «синяками», черные — «южной ночью».
Первую «южную ночь» в бригаде Савдунина получил Лосев. Работница БТК (бюро техконтроля) подошла и встала за его спиной. Лосев не видел ее и продолжал варить шов. Она остановила Лосева, и тот недовольно откинул щиток на затылок:
— Чего тебе?
— Вы по технологии каким электродом должны варить?
— Ну, пятьдесят пятым.
— А варите?
— Ты что, сама не видишь?
— Вижу. Как у вас оказался сорок пятый?
Вопрос был не случайным. Существует правило: получил сварщик задание, там сказано — электрод такой-то. Шагай в кладовку и получай именно эту марку. Сегодня Лосев должен был варить электродом с экзотическим именем УО. Это название расшифровывалось просто — универсальный основной. Номер же означал прочность шва на разрыв. Если сорок пятый — значит сорок пять килограммов на квадратный миллиметр. Если номер пятьдесят пять — стало быть, пятьдесят пять килограммов… В технологии было ясно указано — УО-55, но глаз работницы БТК определил точно: сварщик делает не по технологии.
Подошел Савдунин. Деталь была уже готова, но куда она годилась? Поставь такую на машину — полетит. Конечно, брак. Лосев оправдывался: сегодня в кладовке он прихватил УО-45, чтоб не бегать лишний раз, ну вот и перепутал малость с пятьдесят пятым.
— Брак запишут всей бригаде, — угрюмо сказал Савдунин. И, неловко повернувшись, ушел. А после смены Шурочка аккуратно начертила возле фамилии Лосева «южную ночь». У нее был набор цветных фломастеров, и квадраты получались жирными. Среди множества красных квадратов этот черный выглядел траурным.
На следующий день после смены в раздевалке как обычно перекидывались шутками, вдруг кто-то спросил:
— А кто у нас новый вари́ла?
Лосев знал, варилами называют сварщиков-портачей, и почувствовал на себе насмешливые взгляды. Он поднял глаза — да, все, кто был здесь, глядели на него, и только ребята из его бригады отворачивались так старательно, будто они ведать не ведали, кто же на самом деле этот самый варила.
Он разозлился. Какого черта, как будто человек не может ошибиться! Как будто они сами — ангелы с крылышками, Особенно вон тот, в черном костюме, в белой рубашке и с галстуком. Артист! Этот артист усмехался особенно обидно, одним уголком рта, и Лосев сказал ему:
— Думаешь, нацепил галстук и выше меня стал? Чего насмехаешься-то?
— Брось ты, — тихо сказал Володька Соколов.
Он потянул Лосева за рукав; они спустились по лестнице, вышли во двор. Лосев кипел. Подумаешь, преступление — взял не тот электрод.