Конечно, заводское оборудование с тем, что было в колхозной мастерской, не сравнить. К тому же до всего приходилось докапываться самому. Почему, например, вдруг начинает барахлить генератор? Оказывается, загрязнен коллектор. Сильно греются подшипники — поди, догадайся сразу, что очень густое масло. Или искрят щетки, нагар на всех пластинках коллектора — опять часы, пока определишь, что щетку заело в держателе, и так далее. Это только сварочный агрегат, а есть еще однопостовый трансформатор и еще куча всякой другой техники, которую приходилось буквально перебирать до малой малости своими руками.
Работа у Шилова была такая: утром, с петухами, в ремонтную, ночью домой. Собственно, дома не было. Он спал на сеновале, и это оказалось счастьем — провалиться в пряно пахнущую мякоть и сразу, мгновенно, уснуть…
Тех денег, которые Шилов заработал в колхозе, хватило и ему на костюм, и на зимние пальто малышам. Слишком уж быстро они росли, малыши. А нужно было еще купить кучу всяких вещей, и Дмитрий обрадовался, увидев объявление: «Требуются ученики сварщиков… Работа ночная». Его устраивала ночная работа. Тем более что учеником он рассчитывал быть недолго. Уже через месяц он получил третий разряд.
Усталости он не чувствовал. Четыре часа сна в сутки — вполне достаточная норма для двадцатидвухлетнего человека. Зато он пережил радость нового открытия: ночной Ленинград.
Странно выглядел пустой огромный город. По ночам бригада ремонтников чинила или меняла трамвайные рельсы. Падал снег. В снегопад вспышки электросварки были ярче; казалось, электрическая дуга зажигает снежинки, и огонь перебрасывается с одной на другую. Пустой город, снегопад, голубой огонь, спящие дома и дворцы, Суворов возле Кировского моста, черный провал Невы — да разве может быть что-нибудь дороже?
Когда умер отец, Шилов пошел на прием к декану.
— Вот заявление. Я должен уйти. Мне нужна характеристика для поступления на завод.
— На завод? — переспросил декан. — Вы уходите с третьего курса? — Он листал документы Шилова. — Круглый отличник. Погодите, это не вашу работу мы печатали в «Вестнике»? Кажется, о причинах появления дефектов в сварных швах?
— Мою.
— И вы уходите?
— Да.
Декан качнул головой. Жаль. Очень интересная была работа. Может быть, мы чем-нибудь… Шилов ответил — нет, ничем. Декан протянул ему руку.
— Вот что, — сказал он. — Если вам что-либо понадобится в институте, если захотите вернуться, хотя бы на вечернее отделение, — приходите ко мне. — Он подумал и повторил: — Жаль. Вы могли бы стать интересным ученым.
— А я и стану ученым, — спокойно ответил Шилов. — Ну, не в двадцать шесть, как вы, в тридцать шесть. Какая разница?
Единственное, что он умел делать, — это работать. Он по-прежнему не знал усталости, и после того трудного года, что остался позади (ночью — работа, днем — институт), одна смена вообще казалась чепухой. Будто бы и не отработал восемь часов.
Зато он не умел быстро сходиться с людьми, и два с лишним месяца только приглядывался к ребятам из бригады. Молчаливый, как Савдунин, Дмитрий неохотно вступал в разговор. Если к нему обращались, он коротко отвечал, вот и все. Но если бы его спросили, кто больше всех нравится ему в бригаде, он бы сказал — Козлов. Не всегда веселый, вечно занятый, кроме работы, комсомольскими делами Володька; не насмешливый до злости Непомнящий; и, конечно, не этот выпивоха Лосев, — а Козлов. Он скорее чувствовал, чем понимал этого парня.
Но когда он, Шилов, неожиданно сам для себя взорвался и учинил разнос Лосеву, то заодно разозлился и на Козлова. Что за медуза, кисель какой-то. «Я не знаю…» Жить, ни во что не вмешиваясь, отработать от сих до сих — и домой?
В тот вечер он возвращался домой, еще не успокоившись, еще в яростном продолжении спора, хотя и старался успокоить себя: сегодня пятница, надо купать младших — Кольку и Данутьку, это его забота. Сегодня же день рождения Пранаса, значит, надо зайти в магазин, купить парню подарок. Мать сказала — лучше всего перчатки. Ничего, пусть дохаживает в старых. Лучше купить ему столярный набор, дешево и сердито, пусть привыкает к делу.
А завтра надо ехать с Нинушкой к врачу — девчонке будут удалять гланды, трусит она отчаянно. И мать тоже трусит. Единственное, чем он смог утешить сестру, — это тем, что после операции она может есть сколько угодно мороженого. Даже пообещал купить целый пакет пломбира. Колька и Данутька тут же завопили, что тоже хотят вырезать гланды.
Когда он пришел домой, в квартире пахло пирогами. Он не поверил себе. После смерти отца мать не пекла пироги! Пранас выскочил в коридор и пошел к брату, не сводя глаз с пакета.
— Вратарские щитки? — неуверенно спросил он.
— Подождешь. Поздравляю.
Они пожали друг другу руки. Пранасу сегодня стукнуло тринадцать. Здоровый парень, а на уме ничего, кроме футбола. Только и не хватало футболиста в их семье.
— Ну, давай, дари уж, — тоскливо сказал Пранас.
— Бери.
Он потащил подарок в комнату, и через минуту оттуда донесся его восторженный вопль. Ага, все-таки вратарские щитки! И полосатые гетры! Шилов улыбнулся. Просто повезло парню, что в магазине были только дорогие столярные наборы. Черт с ним. Пусть гоняет мяч.
Дмитрий поцеловал мать и выложил на стол зарплату. Малышня уже была тут как тут. Данутька стояла возле стола, положив на него подбородок. Колька оттащил ее и сказал:
— Если взрослые разговаривают, дети не должны мешать.
Когда он вытолкал сестренку за дверь, мать взяла деньги и сказала: «Спасибо». Она всегда говорила так: и тогда, когда приносил зарплату отец, и тогда, когда Дмитрий отдавал ей свою стипендию, а потом и заработанные деньги. Теперь она говорила «спасибо» и Анеле: девчонка все-таки «выгоняла» восемьдесят рублей в месяц!
— Я сама выкупаю детей, — сказала мать. — Ты иди отдыхать. Придет Анеля — будет пирог.
Но когда раздался звонок и Дмитрий открыл дверь, на лестничной площадке стояла не Анеля. Эту женщину он видел всего один раз, на похоронах отца, и она почему-то запомнилась. А позади нее — Шилов даже растерялся от неожиданности — Савдунин.
— Можно к вам? — спросила женщина.
Он пропустил ее в коридор и отступил еще дальше, потому что в узком коридоре сразу стало тесно, едва порог переступил Савдунин.
— Мы на одну минутку, — сказала женщина. — Ваша мама дома?
Ребята толклись в дверях: кто там? С кем это обнимается мама? Только тут Дмитрий сообразил: ну, конечно же, это жена Савдунина, она работала с отцом — мир тесен, это старая истина.
— Попрошу вас раздеться, — сказала мать. — Очень попрошу.
— Нет, мы… Вот здесь костюмчик для Пранаса. — Она взяла из рук Савдунина сверток и протянула матери. — Пожалуйста, возьмите. Это… Это от всех нас.
Все-таки мать уговорила их раздеться и пройти в комнату. Савдунин чувствовал себя неловко, то и дело потирал голову, а малышня уставилась на него в сущем изумлении. Вот это да, вот это дядя!
— Вы на диван садитесь, — пригласила его Данутька. — А почему вы такой? — не выдержала она.
— Каши много ем, — вздохнул Савдунин.
— Каждый день?
— Три раза.
Он разглядывал их своими синими, добрыми глазками и вдруг, неуклюже повернувшись к Шилову, спросил:
— Бригада, а?
— Еще какая! — ответил Дмитрий. — Почище нашей.
— Сегодня вы… здорово… — сказал Савдунин. — А наша ничего… Совсем неплохая может быть бригада…
Женщины разговаривали на кухне. Малышня пошла смотреть «мульти-пульти». Пранас, в щитках и гетрах, в кепке и старых перчатках, ловил воображаемые мячи, бесстрашно валясь на пол.
— Вы извините, что я тоже пришел, — сказал Савдунин. — Тут дело такое… Посоветоваться надо. — Он долго молчал, и Дмитрию казалось, что он слышит, как в голове Савдунина тяжело ворочаются жернова-мысли.
— Я думаю, каждому человеку что-то свое надо.
— Да, — ответил Шилов. Он еще не понимал, куда клонится этот странный разговор.
— Нет, не то… — Савдунин опять долго молчал. — Конечно, каждому свое, но что-то и всем вместе. А вот что?
Дмитрий понял. Савдунин говорил о бригаде. Вернее, хотел сказать, но так уж у него все коряво получилось. Выходит, он пришел за советом? «А что я могу посоветовать? — подумал Шилов. — Ему-то…»
— Наверное, честность нужна, — сказал он. — Когда вы отказались те кольца варить — помните, с большими зазорами? — Лосев не понял, а Козлов промолчал.
— Одной честности мало, — вздохнул Савдунин.
— А что же вы предлагаете? В кино вместе ходить, в театры? А Лосев, поди, считает, что лучше всего сближает людей выпивка.
— Он не прав, — сказал Савдунин. — Там все друзья, пока деньги есть. Я видел таких. А Непомнящий — из детдома. Безотцовщина. Козлов три года отсидел…
Ничего этого Дмитрий не знал. Он глядел на Савдунина и думал, какой все-таки это хороший человек, если живет таким беспокойством. Чем-то он напомнил сейчас отца, хотя тот был разговорчив и подвижен, и вечно куда-то спешил: кому-то никак не устроить ребенка в детсад, кому-то нужна путевка в санаторий, за кого-то надо хлопотать по поводу жилья.
…Уже поздно вечером, когда Савдунины ушли, ребята уснули, он мыл на кухне посуду и вдруг подумал, что в общем-то до сих пор жил совсем не так, как положено жить. Не так, как отец, не так, как Савдунин, — а только для себя, для семьи.
Когда мать вошла и взяла полотенце — перетереть тарелки, она увидела, что Дмитрий улыбается. Это было неожиданностью. Она давно не видела, чтобы сын улыбался.
— Ты помнишь, как называли отца на работе? — спросил Шилов.
— Профсоюзный бог, — трудно выговаривая первое слово, сказала мать. — Его очень любили, и добро всегда возвращается добром. Почему ты вспомнил об этом?
— Так, — ответил Дмитрий. — Я сейчас вообще много вспоминаю.
6.
В каждом цехе обычно все знают обо всех. Здесь ничего не скроешь, рано или поздно истина выйдет наружу — и вовсе не потому, что кое-где находятся охочие до сплетен соглядатаи (их не уважают, к ним не прислушиваются), а просто так уж всегда бывает в каждом коллективе, большом или малом. Люди проводят на работе треть жизни; невольно домашние дела переплетаются со служебными, в цехе говорят о доме, дома о цехе. К тому же, люди связаны между собой не только работой, но и домами; здесь, на «Коммунисте», эта связь была еще тесней, потому что заводу принадлежали несколько домов, «двойка», «тройка», «четверка» и последний — «свечка», где жили только свои, заводские.