— У нас хорошая столовая.
— Где это — «у нас»?
— Завод есть такой — «Коммунист». Уже три месяца, как там работаю.
— Костюмчик-то позапрошлогодний, — заметила она, и Сергей только удивился тому, что она запомнила это. Действительно, этот костюм он купил два года назад, но надевал редко и ничего с костюмом не случилось. — Сколько получаешь?
Он ответил, и Мария Тимофеевна одобрительно кивнула. Сергей улыбнулся; он уже знал следующий вопрос.
— Водку-вино пьешь?
— Нет. Честное слово, нет.
И только теперь, когда схлынула первая радость встречи, он почувствовал или скорее угадал что-то необычное в поведении Марии Тимофеевны. Какое-то тщательно скрываемое волнение все-таки прорывалось наружу. Разговаривая, она отворачивалась, поправляла белье на полках, хотя зачем было его поправлять? Или вдруг начинала двигать ящики стола, словно потеряла что-то и напрасно старалась найти. Ей надо было чем-то занять себя, чтобы легче скрыть это волнение.
— Не женился еще? А у Наташи Голубкиной уже дочка. Помнишь Наташу-то? И у Коли Ершихина тоже дочка. Девушка-то у тебя есть?
— И девушки нет, тетя Маша.
— Погоди, погоди, где же это у меня лежало? — Она все двигала ящики, все шарила в них. — Как же это ты все один да один? Вот, — она нашла наконец, что искала, и протянула листок бумаги. — Телеграмма от Кати Брыкиной — замуж выходит, приглашает… А ты чего ж? Парень видный, непьющий…
Он промолчал. Ему был неприятен этот разговор. Стоит ли рассказывать даже ей, тете Маше, о первой любви, после которой осталось только чувство гадливости? И с Петрозавода он ушел вовсе не потому, что там не было жилья, а из-за нее, той женщины. «Нет, не буду рассказывать», — подумал Сергей.
Теперь суетливость Марии Тимофеевны уже не обманывала его. И вовсе не случайно она стояла в вестибюле: ожидала именно его или увидела в окошко…
— Ну, — сказал он, — а врать-то мы с вами оба не обучены.
Мария Тимофеевна поглядела ему в глаза, и опять он почувствовал, что женщина словно бы просит ни о чем не расспрашивать.
— Ты это к чему, Сережа?
— Не надо, Мария Тимофеевна, — поморщился он. — Я же не маленький.
Она сразу успокоилась. Отодвинула торт и положила на стол руки. Беззвучно шевельнулись бледные губы. Она еще не могла говорить, она еще словно бы пробовала, сможет ли заговорить.
— Ну, если так… Отец твой объявился, Сереженька. — И, совсем успокоившись, выдвинула ящик, вынула еще один листок бумаги. — Вот, если захочешь, адрес…
Он прочитал: Ольгино… Значит, все годы отец был здесь, рядом! Им овладела странная, незнакомая слабость. Потом он шумно вздохнул, встал и, нагнувшись к Марии Тимофеевне, чмокнул ее в седые, приглаженные волосы.
— Теперь это уже не страшно, — сказал он. — Зачем же вы себя… так?..
О том, что объявился его отец, Сергей Непомнящий не рассказал никому. Это было только его личное дело. Целую неделю после поездки в Александровскую он жил со странным и сложным ощущением удивления, что у него есть отец, простого любопытства — какой он? — и тоскливой обиды: где же он был раньше? К этому сложному чувству примешивались еще раздумья: ехать к нему или не ехать? Где-то в самых дальних уголках памяти хранился образ очень большого, даже огромного человека. Вот он входит в какую-то комнату и ставит на стол зеленого медведя. Все. На этом воспоминания кончались. Огромный человек и зеленый медведь на столе… Быть может, игрушка запомнилась своим необыкновенным цветом.
Ехать или не ехать?
Возможно, нервное, тяжелое состояние, владевшее Непомнящим последние дни, и было причиной того, что он «поднапахал». Получилось это неожиданно для всех, а главным образом для Савдунина, и не потому, что обычно Непомнящий работал аккуратно, а потому, что бригадир был рядом и ничего не заметил.
Еще утром мастер передал всю документацию на станину. Конструкция была сложная, и все-таки на планерке в «киоске» у Клюева было решено отдать станину бригаде Савдунина. Клюев предупредил мастера, чтобы швы, которые пойдут на проверку ультразвуком, варил сам Савдунин. «Остальное, — сказал он, — пацаны доварят».
Козлов и Володька принесли из кладовой электроды. Вся бригада собралась возле станины, и Соколов тихо сказал ребятам:
— Сейчас дядя Леша шаманить начнет.
Савдунин не слышал этих слов. Неторопливо он взял один электрод, поднял, разжал пальцы, и электрод звякнул о сварочную плиту. Он поднял его, осмотрел и довольно хмыкнул. Потом начал гнуть его возле уха.
— Трещит? — спросил Соколов.
— Вроде нет.
— Значит, сухой.
Ребята стояли, вытаращив глаза, и только Соколову все это было знакомо и привычно. Так Савдунин учил его проверять, хороша ли обмазка электрода, сухой ли он. Сырой начинает разбрасывать металл, дуга словно взрывается. А если плохая, обколотая обмазка стержня — будет у тебя «козырек», неравномерность сварки.
Все это Савдунин проделывал очень серьезно, пожалуй, даже торжественно. Через несколько минут все шестеро будто бы облепили станину. И вдруг Непомнящий, коротко выругавшись, откинул с лица щиток.
— Что у тебя? — спросил Шилов.
— Не видишь, что ли?
Шилов посмотрел — и потянул Савдунина за рукав.
Это был прожог. Края швов оплавились, стали неровными, зубчатыми.
Савдунин глядел на шов долго и хмуро, потом так же хмуро поглядел на Непомнящего. Он-то понял все сразу. Сам не проверил, а Непомнящий дал неправильный режим, вот и все. Увеличил силу тока, чтобы заварить побыстрей, да не справился. Теперь будут писать «браковку».
— Да-а, — сказал Лосев. — Значит, не один я варила.
Савдунин думал очень долго. Потом потыкал в шов пальцем и коротко приказал:
— Снять.
Снимать надо было целый лист; хорошо еще, Непомнящий не успел приварить его полностью. Придется ставить новый. А браковку все равно напишут.
— Ты здоров? — спросил Савдунин. Непомнящий отвернулся и не ответил. — Иди, — сказал Савдунин. — Скажешь, я отпустил.
Они стояли и смотрели, как Непомнящий идет к «киоску». Сейчас он получит разрешение на выход и уйдет. Соколов сорвался с места и догнал его:
— Слушай, ты на самом деле захворал или…
Непомнящий остановился. До «киоска» было шагов десять. Ничего не ответив, Непомнящий быстро пошел назад.
— Ладно, — сказал он Савдунину. — Считайте, ошибся два раза — в первый и последний.
За все эти месяцы еще никто не видел Непомнящего таким — не усмехающимся, не с колючим или насмешливым взглядом, а бледного, с прочно стиснутыми зубами и резкими, совсем старческими морщинами в углах рта. Как будто бы что-то сразу изменилось в нем за те минуты, что он шел сюда, обратно, от конторки начальника участка.
— Ладно, ты погоди, — сказал ему Володька. — Остынь малость. Мы сейчас этот лист снимем по-быстрому. («Не надо ему хвататься за работу, — думал он. — Пусть покурит. Ну и характерец! А вернулся все-таки»…)
Он не удивился тому, что рядом оказался Шилов. Ведь только что сам сказал — «мы». «Мы снимем». Но все-таки пришлось повозиться, прежде чем сняли этот лист. («Что это с ним? И на чем сорвался! — думал Шилов. — А первым-то за ним не я — Соколов побежал. Правильно»…)
— Давайте зачищу, — сказал Козлов. («Высунулся! Просили тебя!»)
Лосев вырубил ток, выбросил оплавленный электрод и, подойдя к ребятам, встал за их спинами. («Сбились в кучу, словно над утопленником. Первую помощь оказывают. Будут ковыряться до самого обеда».)
— Пусти-ка, — сказал он Шилову. — Я прихвачу только. Пшено все это. Сделаем — не подкопаешься.
Савдунин старался даже не глядеть в их сторону. У него была работа посложнее, и незачем отвлекаться. («Сами не маленькие. Ничего, справятся. У них в первый раз так. Может, даже хорошо, что Непомнящий напорол».)
В цехе никто этого не заметил, словно бы ровным счетом ничего не произошло. А, может, действительно ничего не произошло? И то, что случилось, — мелочь, обычное дело, вот поэтому-то никто ничего и не заметил…
Еще в автобусе, по пути домой, Володька подумал, что именно сегодня с ним самим произошло нечто такое, чему еще не было точного определения. Он, пожалуй, был слишком возбужден, чтобы стараться найти это определение, и вдруг вспомнил, как два года назад подполковник Лобода спросил его при знакомстве: «Хорошо работали?» «Обыкновенно», — ответил тогда Володька. «На таком заводе и обыкновенно? А хотите, поспорим, что, когда вернетесь на завод, захочется вам работать необыкновенно?» И вот все происшедшее сегодня, такое вроде бы обычное, внезапно обернулось почти праздничной необыкновенностью.
Родители были уже дома. Колянич, мельком взглянув на Володьку, спросил:
— Влюбился или выиграл в спортлото?
— Брось, старик, — усмехнулся Володька.
— Назови меня еще «предком», — посоветовал Колянич. — Теперь у вас это модно. Кстати, гаврики вроде тебя еще не уступают мне место в автобусе. Так что же произошло, если не любовь и не выигрыш?
— Знаешь, — сказал Володька, — у дяди Леши есть такая поговорка: «Похвали работу днем…»
— «…а день вечером», — закончил Колянич.
Володька кивнул.
— Сегодня у меня был хороший день, — сказал он.
8.
Подходила суббота, а Непомнящий так и не решил — ехать ему в Ольгино, к отцу, или оставить в жизни все, как было. Но если отец появился в интернате, значит, что-то произошло — то ли заговорила поздняя совесть, то ли подошла одинокая старость. «В конце концов я должен… — начинал думать Сергей и тут же обрывал себя: — Ничего я не должен». Но время шло, и эти раздумья, ехать или не ехать, становились нестерпимыми. В пятницу он твердо решил: «Поеду. Может быть, мне хватит одного раза».
После смены на него налетел Володька Соколов: «Завтра наши играют со шведами, приходи». Он махнул рукой. Все равно наши выиграют. Нет, он поедет за город. Просто так. Соколов понимающе кивнул: «Туристский взрыв, все рвутся к снежку, к соснам, и ты туда же?» — «И я туда же», — согласился Непомнящий.