— Меня вырастили добрые люди, — резко сказал Сергей.
Казалось, Константин Гаврилович не заметил этой резкости.
— Я плохо знаю вас, Сережа, и совсем уж не знаю, как вы примете ее доброту. Вы — человек взрослый, вы старше ее. Возможно, у вас уже были… знакомые женщины, но дело не в этом… У вас есть курево? Последняя?
— Берите.
— Спасибо. — Он закурил. — Дело в том, что всякая доброта нуждается только в ответной доброте. И любовь тоже. Знаете, как говорил Стендаль? «Любовь — единственная страсть, которая оплачивается той же монетой, какую сама чеканит».
Непомнящий кивнул:
— Я понимаю вас. Вы боитесь, не окажусь ли я фальшивомонетчиком?
— А вы бы на моем месте?..
— Наверное, тоже боялся бы. — Вдруг Сергей засмеялся, и этот смех был неожиданным. — О чем мы вообще говорим, Константин Гаврилович? Катя может хотя бы догадываться о том, что я ее люблю, а я вот — даже не догадываюсь.
Константин Гаврилович недоверчиво покосился на него.
— Не догадываетесь? — спросил он. — Странно. В ваши годы я был более догадливым, черт возьми. Во всяком случае, Сережа, я хотел бы, чтобы вы подумали.
— Нет, — тихо сказал Непомнящий. — Мне уже больше не о чем думать, Константин Гаврилович. И не обижайтесь: все, что вы сейчас сказали, я знал давным давно.
16.
«Ленинград, ул. Цымбалина, дом № 5 кв. 4. КОЗЛОВУ М. Д.
Тов. Козлов!
Предлагаем Вам зайти в дирекцию Ленинградского электросварочного техникума с 12 до 18 часов по вопросу о Вашем восстановлении на дневное (или вечернее) отделение техникума.
17.
Неожиданность поначалу пугает. Козлов испугался, получив это письмо. Прежде всего он подумал, что все-таки кто-то заметил его там, в вестибюле, когда он приезжал. Потом он испугался самой возможности вернуться в техникум. Он не хотел, чтобы его будущее хоть как-то было связано с прошлым, а это письмо звало его к прошлому, пусть и хорошему, но тем не менее тесно связанному с другим…
Он решил — никуда не пойду, письмо матери не покажу. Там все кончено. И только потом, после, успокоив себя, вспомнил: Обводный канал, мост и Шилов. Все встало на свои места — это Шилов ходил в техникум. Теперь Козлов вздохнул совсем легко: «Никто меня не видел».
На следующее утро он, как всегда, вышел из автобуса возле завода, и его сразу подхватило уже привычное движение людского потока. Возле проходной он замедлялся, чтобы за решетчатыми воротами снова вырваться на простор и тогда как бы разлиться на рукава — каждый к своему цеху.
Еще не дойдя до проходной, Матвей увидел голову Шилова с коротким ежиком и рванулся вперед. Его толкали, оттирали, добродушно посмеивались: «Что у тебя там, в заводе, свидание, что ли? Тогда надо пораньше просыпаться, парень!» Все-таки он нагнал Шилова.
— Слушай, — сказал он, — это ты в техникум ходил?
— Во-первых, привет, — усмехнулся Шилов. — Во-вторых, я.
— У тебя что ж там, знакомые?
Тут же Козлов одернул себя. Не надо говорить так резко. Но Шилов спокойно качнул головой, никаких знакомых у него там нет. Просто в техникуме работают хорошие люди.
— Зря ты ходил, — сказал Козлов, отворачиваясь. — Мне туда дороги нет, и не надо больше говорить об этом. Извини, я должен быть вежливым. Спасибо.
— Мне? — ухитрился пожать в этой тесноте плечами Шилов. — Это было поручение бригады.
У них оставалось еще минут десять, и Козлов предложил, кивнув на скамейку в скверике перед цехом: «Посидим?» Ничего не ответив, Шилов ушел в цех. Стало быть, обиделся. Все равно не пойду…
Настроение у Матвея было паршивое. Несколько дней назад его начали посылать только на подварку, будто он не в бригаде работает, а так, мальчиком на побегушках. Еще бы, июнь — конец первого полугодия и второго квартала, в цехе гонка: план, план, план! Корифеи, и те начали «пахать», вот и гоняют ребят на подварку, чтоб все было чистенько на экране, без «синяков» или «южной ночи» — черных квадратиков брака.
Кто-то подошел сзади и обхватил ладонями голову Козлова. Он попытался вырваться, но его держали крепко. Он пощупал руку державшего:
— Ну, оставь, Лось.
— Точно.
Козлов обернулся. Над ним стоял сияющий Володька — ну, стиляга, ну, пижон! Замшевая куртка на «молниях», свитер-бонлон, берет-кепочка, а во рту — кривой мундштук с Мефистофелем.
— Ты чего приволокся? — удивился Козлов.
— Вот те раз! — засмеялся Володька. — Ты бы в учебник арифметики заглянул. Даже по Малинину и Буренину мой отпуск скончался тихо и мирно. Учти на будущее: каждый отпуск хорош только в первые дни… Ну, как тут у нас?
Он сел рядом на скамейку и пыхнул своим «Мефистофелем».
— Да так, — пожал плечами Козлов. — Трудимся.
— Мать выписалась, все в порядке?
— Все в порядке, — улыбнулся Козлов. — Скоро бегать собирается. Сейчас все газеты пишут — надо бегать. А ты как съездил? Гульнул крепко?
— Я-то? — переспросил Соколов, глядя в сторону. — Да так… А городище, между прочим, эти Набережные Челны! Мы тут вкалываем помаленьку, а настоящее дело — там. Понимаешь, меня ребята спрашивают: ты видишь свой труд? Что им ответить? Что сварил какую-нибудь станину и она тебе до свидания не скажет, уйдет — и нет ее? А там все на виду. Построили дом — стоит дом. Отмахали заводище — стоит заводище. Нашего брата, сварщика, нарасхват.
С волейбольной площадки доносились голоса, слышались удары по мячу. Сзади просвистел маневровый дизелек — потащил железо в механический цех. Все это было знакомо и привычно.
Козлов молчал. Словно его обидело, что Соколов так расхваливает КамАЗ. Все, о чем рассказывал Володька, он видел только в кино, в хронике: первые домики, первые фанерки с названиями будущих улиц — а потом и улицы, и белые многоэтажные дома, точь-в-точь такие, как в Дачном, Купчине или на Гражданке…
— Ты на работу завтра выйдешь? — спросил Козлов. Володька кивнул. — Ну, а я пошел станину варить, которая уйдет и до свидания не скажет.
Эта резкость была такой неожиданной, что Соколов оторопело поглядел ему вслед.
Его окликнули:
— Отпускнику привет! Жирку нагулял? Ничего, через недельку снова в отпуск потянет!
Он пожимал протянутые руки, а у самого из головы не шел тихий Козлов, который, оказывается, не такой уж тихий.
В цех Володька не пошел. Надо было зайти в комитет комсомола. Все равно завтра с утра на работу. А Козлов, наверное, просто расстроился, что ему нравится КамАЗ, вот и все.
Увиденное на Каме действительно потрясло Соколова. Там была целая бригада строителей — сплошь пограничники, и на работу парни выходили в перемазанных робах, но непременно в зеленых фуражках. У многих фуражки поблекли, выцвели, и Соколову перед отъездом дали деньги и наказ, чтобы он через Военторг достал и переслал в Набережные Челны пятнадцать новых — от пятьдесят второго до шестидесятого размера.
И то, что на КамАЗе оказались Зойка и Сашка Головня, казалось Соколову вовсе не случайным.
Не случайно, как он понял, была и свадьба. Только тогда, когда он увидел их рядом — Зойку и Сашу, — он внутренне согласился с Коляничем: да, тут настоящее. Все переменилось: был деятельный, энергичный Сашка и тихая, совсем незнакомая, будто замершая от счастья Зойка. Свадьбу праздновали в рабочей столовой, и камазовские девчата постарались на славу — на столе были даже пироги. Под утро все поехали в лес, за Каму. Володька шел с Сырцовым, вдруг Сырцов сказал: «Странно устроен человек, а? Я сначала радовался, а теперь завидую. Ты завидуешь?» — «Я еще радуюсь», — ответил Володька.
Потом они сидели на берегу Камы. Горел костер, и они не сразу заметили, что уже совсем рассвело, Подошла Зойка и села рядом.
— Вы почему ушли, мальчики?
— Давно не виделись, поговорить надо.
— Я не помешаю? — Вдруг она закрыла лицо руками. — Ой, мальчики, как мне страшно!
— Чего тебе страшно?
— Я счастливая дура, — сказала Зойка сквозь ладони. — Вот и страшно, что пройдет…
— С Сашкой не пройдет, — буркнул Соколов. Зойка засмеялась и, протянув руку, положила ее на Володькину.
— Мы уже решили, — сказала она, — если будет сын, назовем Володькой. Владимир Александрович.
Она встала и ушла — к другим гостям, к другим кострам, которые еще долго горели в то летнее утро на камском левобережье.
…Не успел Володька войти в комитет, его встретили тревогой: «В цехе был?» — «Нет еще». — «Иди и забудь о своей спортивной работе. Полугодие трещит. К тому же у вас там опять какое-то ЧП».
Опять ЧП, и опять Панчихин…
На этот раз его «поймало» БТК, и когда у начальника цеха, которому сразу сообщили о случившемся, Панчихина крепко прижали, он не стал оправдываться, Развел руками и сказал:
— Так ведь план!..
Произошло же вот что.
С утра мастер записал Панчихину задание на сварку конструкции «с повышенным требованием». Ему предстояло приварить листовые детали к литью. Вся конструкция «висела» именно на этом литье, и поэтому технолог дал ручную сварку. Дело в том, что в литье могли быть незамеченные дефекты, сварка полуавтоматом могла увеличить их количество.
Но Панчихин-то отлично знал, что производительность сварочного полуавтомата на двадцать пять, а то и тридцать процентов выше ручной. Вот и дал для скорости «проход» полуавтоматом, а сверху покрыл ручной — авось проскочит.
Из БТК сразу сообщили начальнику цеха о браке. Скрыть или замять эту историю стало уже невозможным. Вздыхая и морщась, как от зубной боли, Шурочка вывела возле фамилии Панчихина «южную ночь»… Он стоял рядом — руки в карманах, сигаретка на губе, будто бы ничего особенного не произошло. Ну, хотел побыстрей. Да еще не известно, может, выдержит конструкция, чего ж тут «южную»-то малевать?
— Ты не слыхала, что день грядущий мне готовит? — спросил он у Шурочки, которая всегда слыхала и знала все.
— Вычтут двадцать пять процентов по итогам полугодия, — ответила Шурочка. — И еще эти пацаны из «прожектора» сейчас на тебя «молнию» малюют. Пойди,