Дуракс сорвал с пояса топор и занес его, словно для удара, одновременно с вызовом отрывая передние ноги от пола.
— Я лучше тебя во всех отношениях!
— И все же ты колеблешься, — сказал Кетан, делая шаг вперед, чтобы сократить оставшееся расстояние между ними. Он ничего не чувствовал — ни страха, ни печали, ни гнева, ни радости, ни замешательства. Ничего, кроме расцветающего тепла внутри, ощущения одновременно успокаивающего и предвкушающего. Теперь, после стольких лет переживания, он знал это как тишину перед битвой, и он принял это.
Пальцы Дуракса сжались на рукояти его оружия, издав еще один скрип.
— Я служу королеве. Только ее воля защищает тебя. Но ты недолго будешь пользоваться ее благосклонностью. Ты скоро ей надоешь, и тогда она, наконец, сделает то, что должна была сделать давным-давно, — избавится от тебя.
— Она избавилась бы от меня семь лет назад, если бы уважала мои желания, — сказал Кетан.
— И что значат твои желания по сравнению с желаниями нашей королевы? Какое значение ты имеешь?
— Не большее, чем кто-либо другой, — Кетан наклонился вперед, широко раскрыв жвалы. Клыки на их концах блеснули в тусклом хрустальном свете. — Но я знаю одно, Дуракс — твои колебания вызваны не твоей преданностью королеве. Битва оценила нас обоих, и ты не хуже меня знаешь, в чью пользу склонилась чаша весов.
— Многое изменилось с тех пор, как мы в последний раз видели битву, личинка, — прогремел Дуракс. — Твое высокомерие неоправданно.
— И все же мои дни проходят в блужданиях по диким местам, чтобы принести еду нашему народу, в то время как твои проходят в Такарале, где Зурваши подвешивает тебя на веревочке за твой стебель, как игрушку, которая ей наскучила. Ты не охотник. Ты всего лишь собиратель слухов.
Дуракс зашипел, раскинув все четыре руки и приняв чрезвычайно агрессивную позу, но ни на шаг не приблизился к Кетану.
— Я в Такарале, чтобы служить королеве. Я выполняю ее приказы. Она держит меня там, где мои навыки наиболее ценны.
— Возможно, она просто осознает твои многочисленные слабости. По крайней мере, она всегда хорошо разбиралась в способностях вриксов — или их отсутствии.
Тонкие волоски на шкуре Дуракса встали дыбом, и он снова взмахнул топором, словно собираясь нанести удар.
— Я разрублю тебя на месте, лесной червь, и оставлю слишком много крошечных кусочков, чтобы их можно было завернуть в саван смерти.
— Тогда сделай это, — прорычал Кетан, наклоняясь так близко, что между ним и Дураксом оставалось расстояние едва в палец шириной. — Нападай на меня или отойди в сторону, Дуракс, ибо у меня нет времени стоять здесь, пока ты плетешь паутину из бессмысленных слов.
Тишина, окружавшая двух вриксов, была плотной и напряженной, как веревка, оплетенная десятью тысячами шелковых нитей. Мышцы Кетана были напряжены, готовые нанести удар, но его тело не выдавало своей готовности — и он не поддался той части своего разума, которая жаждала, чтобы это противостояние переросло в насилие.
Он ни на мгновение не поверил, что Зурваши по-настоящему привязана к Дураксу. Если бы она наконец заполучила Кетана, она бы без раздумий отбросила Дуракса в сторону. Но это не значало, что убийство Главного Когтя останется безнаказанным. На самом деле, для Кетана это был бы один из самых верных способов оказаться в ловушке в городе, полностью во власти королевы, еще до того, как этот день закончится.
Это было неприемлемо. Последний лунный цикл многому научил его об Айви, достаточно, чтобы понять, что со временем она может развить навыки, позволяющие выжить в Клубке самостоятельно, но ей предстоял долгий путь, прежде чем достичь этого.
И даже если бы ей это удалось, он не был готов отпустить ее.
Наконец, жвалы Дуракса дернулись и опустились, и он опустил руки и ноги. Топор свисал с его руки, Главный Коготь отступил в сторону. Когда Кетан проходил мимо него, Дуракс сказал:
— Ты считаешь себя умным, лесной червь, но ты будешь раздавлен. Как и все остальные. Ее ошибочное желание к тебе не продлится долго. Оно не будет защищать тебя вечно.
— И твой незаслуженный титул не защитит тебя, — ответил Кетан, не глядя на Дуракса. Он зашагал по туннелю, сохраняя плавность движений, несмотря на гнев, пляшущий в его груди подобно языкам перекормленного пламени.
Позади него Дуракс зарычал.
Кетан шел по коридору, когда вмонтированные в стену кристаллы уступили место маленьким огонькам из древесного сока, которые излучали знакомый сине-зеленый свет, преобладающий в Туннеле Лунного Заката, сколько он себя помнил. Каждый шаг дальше от Дуракса только еще больше раздражал Кетана — потому что это был еще один шаг ближе к Зурваши.
День Жертвоприношений не был неожиданностью — он наступал каждые четыре восьмидня, точно так же, как это было на протяжении всей жизни Кетана и жизней его предков до него. Раз в лунный цикл вриксы Такарала собирались, чтобы сделать свои подношения. Он знал, что это произойдет. Вот почему он отложил несколько своих лучших мехов две восьмерки дней назад. Вот почему он отмечал прошедшие дни маленькими линиями на плоском камне в своей берлоге.
Да, это означало провести время вдали от Айви, но он уже проводил время вдали от нее. Целый лунный цикл без доставки мяса Такаралу навлек бы нежелательные подозрения на Кетана, поэтому он регулярно охотился и добывал пищу, выполнял свой долг. И при этом он заботился об Айви.
Узнать, что она ест мясо — но только если оно было приготовлено или тщательно высушено, — сбивало с толку, и одновременно было волнующе, но он заметил перемену в ней через несколько дней после того, как впервые дал ей немного мяса. Ее цвет лица приобрел едва уловимый, но здоровый розовый оттенок, глаза казались немного ярче, и она была более энергичной, чем когда-либо.
Дни, проведенные с ней, были одними из самых насыщенных в его жизни. Кроме незначительных приготовлений ко Дню Жертвоприношений, он почти не думал ни о чем, кроме маленького мирка, который они с Айви делили. Были только они вдвоем и огромный, опасный и прекрасный Клубок. Они вместе вошли в комфортную рутину, и он не мог представить, что устанет от нее в ближайшее время.
Просыпаясь с первыми лучами утреннего солнца, Кетан выносил Айви из гнезда, чтобы справить нужду — иногда на деревьях, иногда на земле. После этого они наполняли водой бурдюки из коллекторов для сбора росы и дождя, которые он установил на деревьях вокруг логова. Особенно жаркими утрами они отправлялись к ручью и наслаждались прохладной водой. Затем последовала трапеза. Айви, казалось, предпочитала более легкую пищу по утрам, отдавая предпочтение орехам и фруктам, лишь иногда добавляя мясо.
После еды их день начинался по-настоящему. Она назвала то время своими уроками, что было человеческим словом, означавшим, что он учил ее — и в дополнение к обмену с ней важными навыками и знаниями, эти уроки помогли отвлечь Кетана: как тело, так и разум. С каждым днем становилось все труднее игнорировать ее запах, наполняющий его логово, сопротивляться постоянному желанию прикоснуться к ней. По крайней мере, пока он учил ее, были другие вещи, на которых нужно было сосредоточиться.
Он показал Айви различные растения джунглей и научил ее тому, какие из них полезны, какие съедобны, а какие опасны для вриксов или других животных, хотя Кетан чуть было не прекратил эти уроки навсегда после того, как однажды днем она съела немного корня сладкого клыка. Вскоре после этого она пожаловалась на боли в животе. К заходу солнца она скорчилась на полу в логове, ее кожа была бледнее, чем когда-либо, но на щеках проступили яркие пятна, она блестела от пота, покрывшего ее тело.
Она уже объясняла ему, что такое пот — он неоднократно замечал, как с ее кожи стекает вода, когда они были в джунглях, и она заверяла его, что это нормально для людей. Но ее пот в ту ночь был другим: холодным и чрезмерным, даже когда наступила ночь и воздух остыл, а его солено-сладкий аромат был полон горького привкуса болезни.
Два дня и две ночи Кетан ухаживал за ней, как мог. Он заворачивал ее в ткань, когда она дрожала, помогал снять ткань, когда она кричала, что горит изнутри. Он помогал ей пить, и даже он предложил ей поесть, но она отказалась. Когда ее рвало, он помогал ей, надежно удерживая ее тело, когда она наклонилась через отверстие, чтобы выплеснуть скудное содержимое своего желудка в Клубок.
И когда она стонала от боли, когда корчилась и бормотала слова, которых он либо не понимал, либо не мог разобрать, он просто обнимал ее. Она цеплялась за него с отчаянием, ее хватка иногда была обманчиво сильной, хотя тело было слабым.
Эти два дня и ночи, что Айви страдала, Кетан чувствовал себя… беспомощным. Он испытывал страх. Страх, что он потеряет свою Айви. Ни одно из его усилий не прогнало ее боль. Ничто из того, что он сделал, не вылечило ее — и ничто из того, что он мог придумать, вряди помогло бы больше. Только корень Мендера мог бы успокоить ее, но у него в логове его не было, а ближайшее место, где он рос, находился в половине дня пути. Он отказался оставить ее на целый день, пока она была в таком состоянии.
На третье утро он резко проснулся, так как заснул, прислонившись к стене, сам того не желая, и его сердце тут же заколотилось в панике, потому что Айви больше не было в его объятиях, а через незакрытое отверстие лился солнечный свет.
И она была там, стояла на коленях и смотрела в джунгли.
Когда он произнес ее имя, она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Ее кожа все еще была слишком бледной, но впервые с тех пор, как она заболела, она улыбнулась.
Именно Айви настояла, чтобы он продолжил уроки с растениями. Она что-то говорила об инъекции, о том, что это меняет работу ее тела. Мысль о том, чтобы снова пройти через эту беспомощность, наблюдать, как она страдает, без какой-либо возможности помочь ей, была более пугающей, чем все, с чем Кетан сталкивался в своей жизни, но он не мог отказать ей.
Она жаждала учиться, а он был рад любому поводу провести с ней время.