Капитан из угрозыска высыпал на стол горсть стреляных гильз — чуть порыжевших, со рваными лепестками у входного отверстия.
— Все от холостых, — прокомментировал он, — весь холм облазил. Да и не дурак же ОН: после такого выстрела затвор передергивать.
— Ладно, и на том спасибо, — вздохнул Герасим, — на сегодня все.
Капитан промокнул платком лицо, надел фуражку, попрощался с Герасимом и вышел. Рука у него тоже была мокрая.
В избу зашел старик Зайцев.
— Чо, Гера, по чаям вдарим?
— Вдарим, — согласился Герасим.
Старик быстро принес разномастные чашки, старенький электрочайник.
— Дед, вы у какого моста-то засаду устраивали? — как приятно, подумал Герасим, что есть вопросы, ответы на которые не надо ни заносить в протокол, ни анализировать.
— Дак у нас один здесь мост-то, через Зерну.
— Я думал, может, раньше еще где был.
— Не, мост у нас всегда один.
Мотивы. Ревность у Никитина. Зависть у Синюшина. Теперь выясняется, что и с Карабановым у покойного были какие-то трения. Хотя живут же на свете сотни тысяч неудачливых влюбленных, и, самое главное, их удачливые соперники тоже живут. И всегда там, где есть первый, победитель, есть и оставшийся позади.
Всех подозревать нельзя. А придется, потому что среди честных людей есть негодяй, по вине которого осталась незаконченной последняя роль Константина Гурьева.
— А как же тебя белые не расстреляли?
— Они хотели. Только не расстрелять. Повесить хотели. А я как с ихним следователем поговорил, так и сбежал. Они меня в сараюшку посадили, а там двух нижних бревен в углу не было. Я землю разрыл и выполз.
Мысли Герасима все возвращались к выстрелу в спину, и придумать вопрос для деда Егора оказалось очень трудно.
— А… Я все хочу спросить…
Самое печальное, что эксперты так и не определили, из какого из трех боевых карабинов стреляли. Конечно, их можно понять, стволы разношены до безобразия. Но они заявляют, что стреляли скорее всего из какого-то другого карабина.
— …белый следователь — он какой был?
— Молодой такой, вроде тебя. Вежливый. Хотя я его еще моложе был — совсем мальчишка, и руки у меня за спиной скручены, на «вы» разговаривал. Не ругался, не бил — врать не буду. Меня тут в школе просили выступать, так пионерка одна спрашивает: «А как вы вынесли пытки в белом застенке?» «Какие пытки, внучка? — отвечаю, — не было пыток. Казак нагайкой по спине вытянул, пока за мной гонялся, да конвойный прикладом пихнул. И не в застенке меня допрашивали, а в дяди Игнатовой избе». А они, школьники, зашумели все сразу, будто им чего недодали. Я не хочу, чтоб меня героем считали — не герой я, не довелось. Но есаула-то я хлопнул с брательником. А вот поди ж ты — раз не пытали, так уже вроде я и не борец, а самозванец.
Ладно, хоть по поводу патрона нет никаких сомнений. Стандартный винтовочный патрон.
— …А следователь — он обстоятельно так выяснил про меня все, тут я рассказал, мне что скрывать, вся деревня про меня все знает. Потом начал опрашивать, кто со мной был, с кем связан. Тут я замолчал. Тогда он тихо так сказал: ладно, мол, придется вас повесить. Не могу, говорит, православного мучить. Ваше счастье, что вы не готтентот. Готтентоты — это люди такие черные. В Африке живут. Я вначале слово это не понял, потому и запомнил. А потом специально узнавал.
Роскошный мужик Карабанов. Они не очень часто встречались Герасиму — такие, уверенные в себе, сознающие немалую свою цену и умеющие легко, незаметно даже заставить признать эту цену других, в любом помещении ощущающие себя, как дома, а раз уж такой дома, то он — хозяин. Герасиму всегда не нравилась эта вальяжность поз и покровительственность интонаций, но Карабанову он их прощал. Просто ли за профессию, или влияла его почти очевидная невинность. А может, действовало внешнее обаяние — Герасим ощущал его на себе и не боялся в этом признаться. Когда Роберт Иванович улыбался, не улыбнуться ему в ответ было сложно. Он хорошо улыбался, и вообще хорошо выглядел. Чувствовалось, что он привык следить за своей внешностью. Герасим обратил внимание, как надевал он на репетиции фуражку: аккуратно опускал ее на голову двумя руками, чтобы не образовалось на его легких, хорошим шампунем промытых волосах, не дай бог, залома. А в кино он снимается много. Особенно для актера провинциального театра. Зимой поедет на фестиваль в Гренобль. Вот-вот, по общему мнению, станет заслуженным.
Нет, не он, — еще раз подумал Герасим. Конечно, мы не признаем физиономистику за науку, но что-то в ней все-таки есть.
А Потапов с его подчеркиванием актерской исключительности и вовсе подозрительный тип. То темнил с оружием, теперь начал «подставлять» — довольно топорно — Карабанова.
— Дед, а ты где, — Герасим вспомнил, как старик сказал про вежливость белого следователя, — вы где оружие взяли?
— Наган-то? У брательника был. Он, когда в ячейку записался, ему дали, только без патронов.
Застучали ступеньки крыльца, проскрипела на просевших петлях дверь. В комнату боком протиснулся осветитель Вася. Он нашел пулю, он организовал оцепление места убийства до приезда следственной группы, чтобы не были затоптаны следы. Герасим помнил про это.
— Проходи, Василий, — заулыбался он, — садись. Ты, конечно, не просто так? Еще что-нибудь нашел?
Василий сел. Сел он как-то по-школьничьи, засунув свои большие ноги под себя, внутрь табуретки, и зацепился носками разбитых туристских ботинок за перекладину. Герасим не удивился тому, что этот крепкий парень, «виртуоз-осветитель», по определению режиссера Федорчука, а до работы в кино — мастер-каменщик на крупнейшей стройке Союза, смущается как ребенок. Несмотря на небогатый стаж работы в прокуратуре, Герасим не раз уже наблюдал, как меняются люди, настраиваясь на беседу со следователем. Василий подождал, пока дед Егор выйдет из избы, порылся в кармане своей не очень элегантной, но теплой, из плотного материала с шерстяной подкладкой куртки.
— Нашел, — в раскрытой ладони лежала деталька, — вот.
Именно таких Герасим никогда не видел, но сообразил без труда: ударник.
— Где?
Вася не стал выдерживать интригующую паузу, но очень грустно ответил:
— В этом самом кармане. У нас сегодня ночная съемка, а сейчас ведь не июль. Не жарко. А я, когда из дома уезжал, спижонил — ничего из теплой одежды не взял. Ну и решил взять куртку. Надел, руку в карман сунул, а там — он.
— Так чья куртка-то? — Герасим понимал, что Вася и так все расскажет, но не мог удержаться — поторопил.
Василий помямлил немного, словно приноравливаясь, как легче подхватить тяжелый груз, и выдохнул:
— Вити Никитина.
— Зачем вам понадобились эти предметы? — спросил Кирпичников, раскладывая на столе ударник и винтовочные патроны, найденные в никитинском чемодане.
— Так сразу и не объяснишь, — пожал плечами Никитин.
Герасим разглядывал его, пытаясь обнаружить страх, растерянность, нервозность или камуфляжную развязность, но лицо Вити Никитина выражало одно — внимание к собеседнику. Он сидел на стуле посередине комнаты, занимая лишь половину сидения, корпус подался вперед, в готовности подхватить каждую фразу следователя и ответом принести как можно больше пользы. Даже простецкая — для съемок специально — прическа не делала лицо Никитина менее интеллигентным. Вежливое, внимательное, умное лицо. (А он, пожалуй, постарше своих героев. Даже из самых последних фильмов, отметил Герасим.) Очень спокойное лицо. И черта с два определишь, притворяется он или нет. Жулик на допросе овечкой прикидывается — «актер» говорим. А здесь актер самый настоящий, обученный в институте. Кто бы подсказал, как с ним разговаривать.
— Для начала расскажите, откуда у вас, — демонстрируя готовность к компромиссу, переформулировал вопрос Кирпичников.
Никитин ответил не сразу, потер переносицу, погладил подбородок, и Герасим не мог понять, игра это или актер действительно подбирает более точные слова.
— Как я понимаю, вы меня подозреваете в убийстве Гурьева?
Герасим сделал вид, что не заметил вопроса во фразе, и Никитин стал продолжать так же спокойно, только суше.
— Ударник я извлек из винтовки, у которой Сидоров на съемках разбил ложу. Думал отремонтировать один из карабинов. Патроны прихватил еще когда в армии служил. Я был пулеметчиком, у ПК винтовочный патрон. Прихватил просто так, без цели.
— Простите, с Аллой Дмитриевной у вас какие отношения?
— Весьма тривиальные: я ее люблю, — голос и глаза Никитина стали жесткими, — а она меня нет. А Гурьева она любит… — Он повысил голос, с трудом удерживаясь в границах, за которыми начинается вульгарный крик. — И я рад, что вы это знаете, хоть ее-то вы подозревать не будете.
«Любит, — отметил Герасим, — он не злораден. Иначе сказал бы «любила».
— Алла Дмитриевна, во всяком случае, вне подозрений. Во время выстрела она была в деревне. В баньке парилась. С хозяйкой. Алиби.
Герасим сдержался и не ответил на выпад. Если убийца — Никитин, то ему выгодно вызвать следователя на скандал.
Артист тоже взял себя в руки:
— Извините, сорвался. Спрашивайте дальше.
— Вы сразу взяли патроны на съемку?
— Нет, недавно привез. Я в город ездил — надо было кое-что на студию завезти, и вот домой забежал.
«Играет в искренность? Или действительно решил говорить только правду? — не понимал Кирпичников. — Ему гораздо выгоднее утверждать, что патроны были у него с самого начала, а взял он их сюда, чтобы на волков поохотиться».
— А зачем, можно полюбопытствовать?
— Понимаете, у нас по сценарию есть такой эпизод: я, то есть мой герой, заключает пари со Стукачевым — его Дружнов играет. И они там разные фокусы стрелковые выделывают. Вот мы с Пашей и решили попробовать — получится это у нас на самом деле или нет.
«Интересно, — подумал Герасим, — знает этот парень, что он уже нарушил закон? Хранение дома боеприпасов, да еще краденых — кража — именно такой синоним милому «прихватил» имеется в Уголовном кодексе, — может ему дорого обойтись».