Светка нарушила табу — они никогда не говорили о прежних своих увлечениях. На душе у Сергея сразу стало гадко. Светка и сама почувствовала, что сказала не то.
— Сереженька, — зашептала она, — ты на меня, дуру, не сердись. Я только тебя люблю. И не любила никого, кроме тебя. Ты мне веришь?
— Верю, — привычно ответил Сергей. Это было не совсем правдой, но ответить по-другому было бы не по правилам. Да и духу не хватило ответить по-другому.
Вместо того чтобы разрешиться само собой, дело все закручивалось. Сейчас Сергей думал об одном: кто еще может взять на себя неожиданно свалившуюся на него поклажу? Был бы в городе Вадим, он посоветовался бы с ним. Но Вадима в городе не было. Рассказать родителям? Гм… Да… Родителям. Они не сочтут все это вымыслом, это точно. Именно потому они будут против того, чтобы Сергей этим занимался. Сергей хорошо представлял себе, как начнет волноваться мама, как отец будет убеждать его, что вмешательство дилетанта в криминальную историю бесполезно и даже вредно для дела и опасно для самого дилетанта. «Предположим, что ты узнаешь, кто делает ножи и спекулирует книгами, — Сергей слышал, к а к будет говорить это отец, — и что дальше? Жизнь ведь не трехсерийный телефильм. Не надеешься же ты уговорить преступников прийти с повинной? Сам, в одиночку, ты с ними тоже не справишься. Верти не верти, а придется обращаться в милицию. И чем раньше ты это сделаешь, тем лучше». Для кого лучше, он уточнять не будет и ничего не скажет в адрес Светки; родители деликатно молчат по ее поводу. По крайней мере, в присутствии Сергея. Но если поведать им, что еще и брат Светкин в шайке, — даже их терпения может не хватить. А идти еще раз в милицию не хотелось. Сергею с детства внушали, что милиция всегда поможет, и он верил этому, и сейчас верил, верил и тому, что лейтенант тот — редкость, а идти все же не мог. Сразу вспоминалось лицо, активно самодовольное, небрежно отпихивающее от себя чужие и потому мелкие заботы.
Сергей знал еще одного человека, который мог, наверное, помочь и к которому не стыдно было за помощью обратиться. Когда-то давно они были соседями и друзьями. Они дружили, хотя Тимур был старше на семь лет. У них обоих были большие армии оловянных солдатиков и большая любовь к настольной стратегии. Родители удивлялись их дружбе, Сережа хвастал в классе, что у него есть взрослый друг, а что думал Тима, он не знал. Он просил лишь, чтобы Сережа не рассказывал никому об их играх. Сережа и не рассказывал. Кому какое дело до взаимоотношений их с Тимой стран? Вначале они всегда воевали дома у Сережи, здесь был большой, позволявший маневрировать частями и соединениями стол, а потом Тимур стал приглашать Сережу к себе, и Сергей долго не понимал, что просто Тимур уже вырос и стесняется выходить с игрушками из своей квартиры. Сергей чаще проигрывал, и хотя расстраивался от проигрышей, на Тимура не обижался и баталии эти любил по-прежнему. А еще он любил, когда, уложив уже на бархотку отвоевавшее войско и разобрав естественные преграды из книг, можно было выложить Тимуру все новости и тайны. Тимур выслушивал всегда серьезно, и всерьез советовал, и рассказывал тоже что-нибудь интересное.
Последний раз они «воевали» в день, когда Сережа кончил пятый класс. Они долго до того не виделись, даже на лестнице по утрам почему-то не сталкивались, и Сережа уже несколько месяцев не доставал солдатиков. Тогда он только-только записался в радиокружок, раз и навсегда решив, что он уже взрослый и на игрушки тратить времени не будет. А день, когда он кончил пятый класс, был ярким. Он пришел из школы распаренный в душном классе и довольный тем, что каникулы наступили. Он вынырнул из формы и решил уйти гулять, по-взрослому оставив родителям записку. А пятерочный табель на видном месте, как в прошлые годы, он оставлять не стал. Папа как-то мимоходом сказал ему, что не пристало мужчине хвастаться тем, что он сделал. Раз сделал, значит, мог это сделать, и хвалиться тут нечем. Вот если мог и не сделал — тогда стыдно. А Сережа очень хотел вести себя как настоящий мужчина.
Он вышел из квартиры и столкнулся с Тимуром.
— Привет, — сказал Тимур.
— Салют.
— Я к тебе.
Сережа увидел знакомый ящик, в отделениях которого лежали по родам войск бойцы Тимуровой армии, и удивился. Он думал, что их бои кончились.
Тимур прошел уже в Сережину комнату и сооружал «рельеф местности» из томов БСЭ. Сережа полез за солдатиками без особой охоты — он собрался идти гулять; а потом ему захотелось обязательно выиграть, как всегда, когда он во что-нибудь играл, и он сумел глубоко эшелонировать оборону и выдержал наступление противника, а потом начал контратаку и выиграл битву, потому что у него были танки — четыре штуки, собранные из «конструктора», а у Тимура танков не было, а вся его артиллерия погибла в контрбатарейной борьбе.
Тимур разложил солдатиков по мягкому ворсу ящика и, не закрывая крышкой, придвинул Сереже: «Твои». И Сережа понял все, и ему стало стыдно своих припасенных танков и постоянных споров по поводу нарушенных Тимуром правил. Это было очень грустно — брать у Тимура его солдатиков, и Сережа наверняка расплакался бы, но он очень хотел вести себя по-мужски.
— Ты себе хоть гвардию оставь, — сказал он, — на… — он хотел сказать: «На всякий случай», но никаких случаев больше быть не могло, и он сказал: — На память.
— Ты прав, старик, — согласился Тимур. — Гвардия под чужие знамена не переходит. Иначе это уже не гвардия. — Он выгреб из ящика две дюжины солдатиков в пестрых, им самим много лет назад придуманных и нарисованных мундирах. Он ссыпал их в карман пиджака, они стукали там глухо, без звона, и от этого Сереже вновь захотелось плакать.
Потом Тимур уехал в стройотряд, зарабатывать на свадьбу, а осенью переехал в квартиру жены в дальнем микрорайоне, и Сергей долго не видел его. Прошлой зимой они встретились случайно, говорить было не о чем, но и расходиться, обменявшись приветами, было неудобно. Они зашли к Сергею и продолжали бурно радоваться друг другу и обижаться, что кто-то кому-то не позвонил, а разговор крутился упорно вокруг детских «а помнишь…»
Они сидели за столом, столько раз превращавшимся в поле брани, только разбросаны на нем были не тома Большой Советской Энциклопедии, а Сергеевы конспекты, да лежала стопка старых журналов «Эко». Тимур взял один номер.
— «Менял» читаешь?
— Угадал.
— Нравится?
— Интересно.
— А мне все время кажется, что Хейли нарочно дурит читателя. Вот смотри: вроде бы механику бизнеса выворачивает наружу, так? А до кульминации доходит — все беды идут от нескольких мерзавцев, добравшихся до власти, но их обязательно нейтрализует хороший руководитель. Хотя честный миллионер — это все равно что совестливый убийца, так?
Как и в детстве, Тимур не мог говорить монологами. Ему не важно было, соглашается с ним собеседник или спорит, лишь бы на каждое «так?» была реакция. Сергей тогда не согласился с ним, ему были симпатичны главные герои и «Менял», и «Аэропорта», и других романов Хейли, независимо от их классовой принадлежности.
Тимур сбил его тогда резким аргументом:
— Он умный мужик, так? Значит, что к чему понимает. И читателя дурачит сознательно. А если сам не понимает — значит, просто дурак. Так?
Сергей еще поспорил немного, он не умел признаваться в проигрыше, но логику Тимура принял. Во всяком случае Алекс Вандервоорт стал ему гораздо менее симпатичен.
Потом они еще поговорили, и Сергею вновь стало хорошо с Тимуром и интересно, как в детстве. Потом Тимур записал ему свои телефоны — рабочий и домашний — и ушел.
С тех пор они встречались не то чтобы часто, но ощущение н е п р е р ы в а е м о с т и их дружбы возникло, и доверие, как в детстве, когда можно рассказать все и обо всем и честное слово вначале брать не надо, тоже пришло.
«Тимур умница. Он поймет, почему я ввязался в это дело. И почему мне так важно вытянуть Андрея. Я знаю, ему не будет жалко тратить на меня время. Он все поймет, во всем разберется. И научит меня. Не потому даже, что ему по должности положено во всем уметь разобраться. Он умница. А ведь я считаю его умницей не потому только, что он хорошо соображает. Таких много. Я и сам не дурак. Он как-то так все объясняет, будто до всего сам доходишь. Его все всегда будут считать умным, потому что рядом с ним не чувствуешь себя дураком».
Гудок — длинный, зовущий, потом другой, третий, и трубка снята, и Сергей услышал, как Тимур сказал — не ему, в сторону: «Минутку, отвечу по городскому».
— Слушаю, Костров.
Голос Тимура — неожиданно усталый, словно владелец его уже привык к любым неожиданностям и неприятностям и не вздрогнет от еще одной, и новая официальная манера называть свою фамилию удивили Сергея.
— Припадаю к вашим стопам, о великий Тамерлан Завоеватель, — придуманное загодя обращение было явно неуместным, но Сергей с утра обкатывал его, лелеял любовно, и не произнести его было бы жаль.
— Здравствуй, здравствуй, — обрадовался ли Тимур вправду? Или радость входила в набор официального общения? Сергей не понял.
— Ты не с автомата звонишь? Подожди минутку, я по другому аппарату договорю.
«Дорогой ты мой, — совсем не ласково выговаривал Тимур кому-то, — я ведь все твои беды знаю прекрасно. И что ты мне сейчас скажешь, знаю. И что подумаешь про меня — тоже знаю. А людей поднимать тебе все равно придется. И в глаза им смотреть, и растолковывать каждому что к чему… Потому что ты самый опытный и самый сознательный. Хоть и болтаешь много… Нет, е м у я этого передавать не буду, если хочешь — сам позвони… Что значит — сколько? Ты документы-то читаешь?.. Значит, двадцать пять и обеспечивай… А кто работать будет?.. Нету их… Двадцать пять, и не шаромыг каких-нибудь, а людей… Нет, такого благородства я от тебя не жду, передовиков не надо. Давай просто нормальных рабочих… Не торгуйся ты, не тот случай. Школу-то все равно надо к первому сентября пускать… Ты знаешь, что в сто тридцатой в три смены учатся? А в прошлом месяце еще две девятиэтажки сдали. По-твоему, теперь четвертую смену открывать?.. Думали и считали, только нет их, строителей. Не хватает… На тебя и рассчитывали… Двадцать пять… До завтра…»