— Что вы знаете о Козимо Медичи? — спросил Старик и тотчас пожалел о своем вопросе. Ну, конечно же, претендента натаскали как следует, выболтав все о жизни деда Лоренцо. Н-да. Тут и не узнаешь, что за фрукт.
— А кем вы хотели быть в детстве? — спросил Старик.
— Я? Я хотел быть пожарным!..
И здесь чувствовалась бдительная рука Первого Помощника. Уж не заговор ли он готовит, вербуя своих людишек в аппарат? Вон какую продувную бестию подсовывает… Да, но Старик тоже не может до бесконечности тянуть. После девяти дней отсутствия новый Дождь должен быть назначен, а ведь надо оформить еще тысячу справок, а сегодня уже седьмой день (шестой для Дождя). Старик отдыхает, но обстоятельства поджимают. Куда деваться! И это уже последний претендент, после чего Старик должен будет взять любого, кого предложит Первый. А он, чего доброго, выберет такого головореза, что весь участок будет лихорадить. Придется уж оставлять этого оболтуса, чего еще расспрашивать?
И Старик его отпустил, приказав готовить документы. Первый облегченно вздохнул. Но когда Старик дал понять, что хочет побыть один, Первый обиделся. Он был шустрый, этот Первый. Слетел с откоса на машине. Старик спросил его потом: «Куда ты мчался?» И Первый ответил: «На свидание с девушкой…» И как-то незаметно он выдвинулся. А поначалу гонял облака. Нудная работа. Но потом у Старика обнаружился ревматизм, и он тут как тут. Старый любитель бани. Вылечил, и пошло-поехало. А работал администратором в филармонии. Вообще-то Старик нетворческих людей не берет, но при регистрации посчитали, что поскольку филармония, то это к Старику. Так он и попал. Был Семнадцатым помощником, стал Первым. Старик сам удивился. Но работает четко. Дождя невзлюбил. И Дождь его тоже. Но Дождь в Совете старейшин, и Первому его не укусить. Теперь и старается. Ничего, похоже, уже недолго осталось…
Старик вызвал Седьмого.
— Ну, что? — спросил Старик.
— Фактов много, — ответил Седьмой.
— Что значит много? — пробурчал недовольно Старик. — У тебя всегда на всех есть улики! И на меня, уверен, тоже! Ну, есть же?!.
— Есть, — помолчав, вздохнул Седьмой.
— Ну и что это за улики?!
— Да несущественные… — отмахнулся Седьмой.
— Ну, хватит, хватит! — рассердился Старик. — Выкладывай!
— Во-первых, вы сами определили Дождю размер капель два миллиметра.
— Два-полтора, — поправил Старик.
— Записано: два.
— Ну, хорошо! Дальше!
— Вот, а он все время играет тоньше! По 0,5, а то и по 0,1, а то и вообще по 0,05. А то вдруг сыплет по 6—7 миллиметров, то есть пользуется правами всех Дождей, о чем они докладывают. И вы даже пошли на то, что не просто разрешили ему это от себя, а объявили, что добились специального разрешения, что, увы, совсем не так. Согласно же параграфу второго Небесного Устава, за превышение полномочий вам грозит высылка на вечное поселение за пределы Вселенной… — Седьмой замолчал, глядя на Старика. Губы его были плотно сжаты. — Вы сами просили… Дождь путает все наши метеорологические карты и расстраивает метеонауку на земле. А мы же обязались им не вредить, это даже записано в Уставе. А получается, что вредим, ибо то там засуха, то заливает сплошняком. А даже за неумышленное вредительство предусмотрено наказание…
— Знаю! — оборвал его Старик.
— Ну, вот…
Старик задумался.
— А Первый знает?
— Да… — помолчав, ответил Седьмой.
— И он знает, что ты знаешь?..
— Да…
— И что?..
— Я перехватил его донос, но ждать больше нельзя. Мне все труднее его контролировать, он повсюду запускает своих людей.
— А у меня есть нарушения и другого характера? — удивленно спросил Старик.
— Их немало, но дальше меня они не идут, а я джентльмен, вы это знаете, и против вас работать никогда не буду…
— Знаю, знаю, — вздохнул Старик.
— А что с Первым?
— Отправить в ад огненных демонов за попытку переворота.
Седьмой кивнул.
— И когда ты предлагаешь? — помолчав, спросил Старик.
— Сейчас.
— Прямо сейчас?
— Я уже его задержал…
— Ну, ты, братец, того, параграф второй Устава гласит… — Старик запнулся и, взглянув на Седьмого, рассмеялся. — Бедный Скотланд-Ярд, я представляю теперь, почему они целых два дня пили на твоих поминках! Здорово же ты им сидел в печенках! Ну что, зови.
— Да ему, собственно, уже вручено обвинительное заключение, и он его подписал.
— Так сразу и подписал? — удивился Старик.
— Не сразу. Но я дал прочитать ему второе заключение, о том, что станет с ним, если начнется расследование и его признают виновным…
— Я знаю, — Старик даже содрогнулся. Одно дело поддерживать огонь в земном ядре, пусть и обгорать, работать, но привыкнуть можно, даже выдвинуться, а стать космической пылью кому захочется, тем более такому честолюбцу, как этот… — И когда ты думаешь его отправить? — спросил он.
— Я уже отправил, — сказал Седьмой.
— И не дал мне взглянуть ему в глаза?!. — Старик так возмутился, что даже вскочил. — Нет, это уже наглость!
— Ну хорошо, я могу его вернуть, тем более что он сам просил свидание с вами, но я сказал, что он даже этого не достоин. «После всего, что ты сделал, — сказал я ему, — ты не достоин даже взглянуть Ему в глаза! Разве у тебя хватит совести спокойно посмотреть Ему в лицо?!» — сказал я. Он вдруг заплакал и согласился со мной.
— Ты правильно поступил, — вздохнул Старик и, спохватившись, нахмурился. — Но все равно должен был согласовать со мной! А вдруг мне бы захотелось?!.
— Но вам же не захотелось, — улыбнулся Седьмой, и Старику нечего было возразить.
— Ну хорошо, я ведь тебя вызвал совсем по другому делу, и ты знаешь по какому! Что там-то?!.
— Фактов много, — сказал Седьмой.
— Ну, теперь излагай, — кивнул Старик.
Настал восьмой день, и Дождь с утра почувствовал странную тревогу, так бывает, когда уж слишком все хорошо и не только нет никаких препятствий, но если они и находятся, то устраняются как по мановению волшебной палочки.
У Петра Ивановича произошел откровенный разговор с Екатериной Ивановной. Делать нечего, надо решать, а Неверующий влюбился не на шутку… Первая любовь! И смех и слезы. Катерина Ивановна оказалась женщиной на редкость энергичной и предприимчивой. Конечно, она поначалу и слышать ничего не хотела, требуя прекратить все это немедленно, даже пригрозила мужу высшими инстанциями, но потом смирилась и сказала, что отпускает его. Зато Дождь с Леной получали в наследство комнату Петра Ивановича со старым кожаным диваном, и, как только Дождь прописывался, Катерина Ивановна тотчас требовала дополнительных метров, т. е. подавала на расширение. Она даже предлагала и Петру Ивановичу пока не выписываться и самому подать на расширение, но тот отказался.
Все у него на работе уже знали о случившемся и удивлялись Боборыкиной: не могла помоложе найти?!. Одна Пуговицына ей завидовала и даже собралась раз всерьез поговорить с Надеждой: ну, зачем ей Петр Иваныч? А вот она бы, Серафима Павловна, она бы… Но духу не хватало у Пуговицыной завести такой разговор. Уж слишком сияющей ходила Боборыкина.
Она похорошела так, что мужики даже в автобусах стали к ней приставать и набиваться на знакомство. Но Надежда отшивала их с такой резвостью, что они чернели от позора.
Перед уходом на новую работу — ревизором-бухгалтером в НИИсредмашбумпром — Надежда устроила чаепитие для всей бухгалтерии. Пили чай, в голос жалели, что она уходит, не понимая, зачем ей нужно менять работу. Неверующий тоже жалел, отмечая некоторые достоинства Надежды Васильевны, которая, слыша его слова, краснела, как майская роза, а Пуговицына наоборот, желтела и грустно-грустно улыбалась.
— А когда свадьба-то?!. — не выдержав, брякнула Тамара Леонидовна.
Надежда вспыхнула, Пуговицына так саданула в бок Тамаре Леонидовне, что та аж задохнулась от боли. Неверующий кашлянул.
— Ты что, очумела?.. — взвилась Тамара Леонидовна, продохнув боль. — Теперь синяк будет, и муж скандал устроит. Прямо ведь у груди!.. Что я такого спросила?..
— Скоро, Тамара Леонидовна, — ответил вдруг Неверующий. — Мы с женой уже подали на развод, а я официально уже переехал к Надежде Васильевне…
В бухгалтерии стояла мертвая тишина. Было слышно, как муха жужжала над тортом.
— Мы всех обязательно пригласим на наше скромное торжество, — объявил Петр Иваныч. — И мы рады, что именно вы все являетесь свидетелями и в какой-то мере организаторами нашего, счастья. А мы счастливы, правда, Надя? — улыбнувшись, спросил Неверующий.
— Правда, — тихо ответила Надя, и Серафима Павловна, не выдержав, заплакала.
…Шел восьмой день, и с утра что-то странное творилось вокруг. Было так тихо, что все недоуменно оглядывались, точно вот-вот должна была начаться гроза, но небо сияло, как надраенный до блеска голубой самовар.
Дождь с утра чувствовал странную расслабленность, которую он, правда, относил за счет физиологических перемен, начинающихся в его теле. Следовало бы полежать, но Екатерина Ивановна, оставшись вдруг одна с дочерью и будущим зятем, всю свою неукротимую энергию перенесла на них. Она заставила Дождя немедля идти в филармонию и попросить, чтобы его прослушали, дабы начать работать, зарабатывать деньги, коли он музыкант. И Дождь отправился. На его счастье, заболел ведущий артист Кобозев, на котором держалась вся программа. Через неделю уже должен был состояться первый концерт, и руководители филармонии ломали голову, как выйти из положения. Подходило к концу полугодие, и в планах стоял выпуск этой программы, да и сборы с нее должны были покрыть дыры в финплане, то есть, куда ни посмотри, программу надо было выпускать.
Когда секретарша доложила директору Хазину, что молодой певец просит его прослушать, Хазин поначалу отмахнулся и велел сказать, что пусть приходит в сентябре, но не успела секретарша выйти, как он одумался и велел впустить просителя.
Дождь вошел. В кабинете Хазина сидело человек десять, в основном участники новой программы, молчаливо ожидавшие своей участи. Тишина была гробовая.