— Что-то у нас поезд никак не может тронуться, — усмехнулся Ханов. — Едете вы, значит, к Витьке… И на ходу сочиняете версию его неосторожного убийства…
— Так оно и было, — буркнул Епифанов.
— Как, кстати, место-то называется, где Красноперов жил? — наседал Ханов.
— Ты меня, начальник, на слове-то не лови! — не на шутку обиделся Епифанов. — Лесное называется! Приехал я к нему часиков в восемь вечера. Витька был поддатый… Орать на меня стал, что я трус и на легавых, то есть на вас, извините, работаю. Я, как мог, пытался убедить его забрать вещи от греха подальше. Тогда он кинулся на меня драться. Он ведь парень здоровый… Так мне врезал, что искры из глаз… А потом стал финкой у меня перед носом махать. Кричал, что зарежет. Я от страху не помню, как толкнул его, и Витька упал на кровать. А нож-то у него в руке был… Вот он на него и… Когда я к нему подбежал, то Витька был уже… — Епифанов глубоко и тяжело вздохнул.
— Интересная история, — согласился Ханов. — Неплохо, неплохо….
— А что мне врать. Я не щелкопер какой-то. Каждый защищается, как может.
— С дробовиком в руках? — спросил Пискунов. — Нервишки сдали?
— Я… это… думал, дружки Витькины… — пробормотал Епифанов, искоса глядя на Пискунова.
— И много их у него? — словно бы не заметив испытующего взгляда Епифанова, спросил Пискунов.
— Не считал…
— А Сидоров? Зачем Мигалева ходила в универмаг?
— На эти вопросы я отвечать не буду, — решительно ответил Епифанов.
— А вот и шмотки из универмага, — Пискунов кивнул на кучу вещей, сваленных в углу.
— Чепуха, — отмахнулся Епифанов. — Мелочи жизни.
— А золото? — спросил я. — Золотой песок? Это как?
— Шлих, что ли? — переспросил Епифанов.
— Предположим…
— Я его никогда в глаза не видел. Прошу мне нового дела не шить.
— А женщину по фамилии Круглова вам тоже не приходилось видеть?
— Круглова? — снова переспросил Епифанов. — Круглова…
— Да. Проживает, вернее, проживала в Горноуральске, на улице Нагорная, девять…
— Не знаю я никакой Кругловой! — неожиданно заорал Епифанов. — Не знаю!
— Но вы же были у нее в гостях двадцать шестого декабря, — сказал Ханов. — Или запамятовали? Водку пили… Портвейн… А потом от женщины стали защищаться… Она вам врезала, аж искры из глаз… Вы ее толкнули…
Епифанов молчал. Только руки слегка дрожали да на скулах перекатывались желваки.
— Отведите его в камеру, — приказал Пискунов. — Теряем понапрасну время…
Епифанова увели.
— Он ничего не скажет, — невесело подытожил Пискунов.
— Всяк бы на его месте так себя вел, — не согласился я. — Доказательства его вины мы найдем. Вернее, их у нас и так вполне достаточно. Наша задача в другом: что это за золотой песок, о котором говорил Сидорову Красноперов? «Мигалева приехала сюда за песком…» Епифановым и доказательством его вины займется прокуратура. Мы — уголовный розыск. Для нас важна скорость. И точно выверенное направление поиска.
— Хорошо, — кивнул Ханов. — Давайте начнем плясать с того, где обосновалась Мигалева. Значит, церковь. Сидит она там в киосочке, продает иконки и свечечки. Очень хорошее место для встреч. Народ туда-сюда ходит. Подошел к киоску, словно бы за свечкой и… вместо этого золотишко! Купля-продажа произошла. К примеру, этот мужик в белом полушубке?..
— Откуда может утекать золото? — спросил я у Пискунова.
— С приисков. Откуда же еще. У нас их тут до чертовой матери, а порядка… Не было печали… — Пискунов в отчаянии грохнул кулаком по столу.
— Ты никак в обиде на нас? А, Григорий Иванович? — спросил я. — Думаешь, вот, мол, появились эти хмыри из Горноуральска и беду с собой принесли. Жили без них тихо-мирно… Золотишко утекает — это мы и без областных «варягов» знаем. Но под нас не течет, а над нами не каплет… А тут, вишь, как все обернулось!
— Да, — нехотя согласился Пискунов. — Меня не может не тревожить ваше предположение насчет утечки золота с приисков. Но упреков не принимаю. Работать будем, как работали. Лавры меня не интересуют.
— Разве в лаврах дело, — ответил я. — Просто следует основательно перетрясти твою глубинку.
— Это с какой стати? — усмехнулся Пискунов.
— А с той, что большинство темных делишек берут свое начало именно из глубинки. И только потом вскипают пеной наверху. Взятки, подношения, подлоги… Да мало ли что!.. В столицах, как известно, золото и драгоценные камни не добывают, а потребляют. И желательно подешевле, а лучше всего даром.
— Никита Демидов за взятки в Петербурге пол-Урала скупил, — подсказал Ханов.
— Эти не скупят, — засмеялся Пискунов.
— Как знать… Как знать… — задумчиво произнес Ханов и, неожиданно сменив тему, спросил: — Мигалеву допрашивать будем?
— Но с условием не нажимать на нее, — предупредил я. — Лишних вопросов не задавать и пустить допрос на самотек. Пусть он выглядит безобидной беседой. А потом отпустить ее подобру-поздорову. Пусть идет домой. Пусть выспится, успокоится… Но глаз с нее не спускать.
Мигалева решительно вошла в кабинет. Обвела взглядом присутствовавших.
— Посадите старуху! — не попросила, а скорее потребовала она.
Ханов подставил стул. Мигалева села.
Мы ни минуты не сомневались в том, что она не скажет нам правды, но этого от нее и не требовалось. Главное сейчас — узнать, о чем она догадывается, а о чем не имеет ни малейшего представления. В одном только мы были уверены, что со своей стороны Мигалева преследует ту же цель.
— А я ничегошеньки не знаю, — поудобнее устроившись на стуле, сообщила Мигалева.
— А мы вас еще ни о чем и не спрашивали, — в тон ей ответил Ханов.
— Так и спрашивать-то меня, сынки, не об чем… Истинная правда.
— Но мы все же попробуем, — улыбнулся Пискунов. — С вашего разрешения…
— Деваться некуда, — тяжело вздохнула Мигалева.
— Когда вы приехали на станцию Гора? — спросил Ханов.
— В начале прошлого года…
— Цель?
— Подружка у меня здесь живет. Списались. Вот я и… А чо век одной коротать? Ни родных, ни близких… Я вам адресочек дам, сами у ей и спросите.:.
— Спросим, — заверил Пискунов. — А Епифанова давно знаете?
— Митрофана-то? Да, почитай, с конца ноября. Недавно… Месяц с небольшим…
— Каким образом познакомились? — спросил я.
— В церкви встретила. Пожалился он мне. Горе у него… Обокрали. Документишки какие-то там… Книжку трудовую. А без их куда? Пропадешь нонче без бумаг. Ну, я и… Господь милостив… Да далеко он. А мы по земле ходим. Кто пожалеет?
— И чем же занимался Епифанов все это время?
— Устроила его в церковь. Истопником. Работал… Я ведь без родителев росла… Настрадалась. Мне любую божью душу жалко. Кто человека наставит? Кто душу его мятущуюся успокоит? Кабы не возопил после человече ко Господу Богу нашему: «На спасение стези настави мя, студными бо окалях душу грехми и во личности все житие мое иждих: но твоими молитвами избави мя от всякия нечистоты…»
— С кем встречался ваш квартирант? — дослушав до конца монолог Мигалевой, спросил Пискунов.
— Да ни с кем. Может, на работе?.. Дома ни с кем. Я насчет ентого строгая. Ко мне люди ходят. С богом поговорить… Совета спросить. Да грехи замолить, что за долгую жизнь накоплены были…
— Грехи не замаливать — искупать надо, — усмехнулся Ханов. — Что в молитвах-то толку?
— Не скажи, мил человек, — пристально посмотрела на него Мигалева. — Безумне, окаянне человече, в лености время губиши: помысли житие свое, и обратися ко Господу Богу, и плачися о делах твоих горько… Вот так!
Ханов растерянно пожал плечами. Ответить тем же он не мог. Мешал пробел в богословии.
— А фамилия Красноперов вам что-нибудь говорит? — видя замешательство Ханова, спросил Пискунов.
— У Господа нашего много детей. Кто их считал? — подняв вверх глаза, распевно произнесла Мигалева. — Но… врать не буду. Витьку знаю. Приходил он к нам. Только неизвестно мне, какими греховными делами они с жильцом моим связаны были. Не посвящена. Да и не вникала. Своих забот…
— А вы знаете, что Красноперов убит? — спросил я.
По лицу Мигалевой пробежала тень. Она опустила голову, словно бы собиралась с мыслями. Но я заметил, что в глазах ее сверкнул какой-то огонек. Будто искорка пробежала.
— И… кто же его, грешного? — наконец спросила она.
— Думаем, что ваш жилец Епифанов…
— По скользкой дорожке пошел, — огорченно покачала головой Мигалева. — Студными бо окалях душу грехми…
— Разве это грех? Это называется несколько по-иному. Преступление.
— Вам лучше знать, сынки, — Мигалева послушно склонила голову.
— А вы разве ничего не подозревали? — спросил Пискунов. — Женщина вы, по всему видать, наблюдательная…
— Ничего не могу сказать. Не в курсе, — скороговоркой ответила Мигалева.
— Ну, а тайник? — спросил Ханов.
— Видела… — потупилась Мигалева. И снова в ее глазах сверкнул огонек. — Но… думала, что будку собачью ремонтировал…
— Кто? — резко спросил я.
— Э-э… Этот… Э-э…
— Кто? — вновь спросил я.
— Этот… — Мигалева явно была в замешательстве. — Этот… Жилец мой… — наконец произнесла она, по выражению наших лиц понимая, что сказала что-то не то и не так. Ей вдруг стало нехорошо. Схватившись рукой за сердце, Мигалева тяжело, с надрывом вздохнула. Лицо ее исказилось от боли.
— Вам плохо? — взволнованно спросил Пискунов, хватаясь за горлышко графина.
— Нет, нет, нет, — жестом остановила его Мигалева, и снова, уже в который раз, вспыхнула в ее взгляде загадочная искорка.
— Значит, Епифанов ремонтировал собачью будку, — подвел итог Пискунов, все еще держа под рукой графин. — Так?
— Да разве я знала, что он там тайник мастрячил! — с нескрываемой злостью выкрикнула Мигалева. — И за что же он его?.. — как бы рассуждая сама с собой, спросила она.
— Кого? Кто? — поинтересовался Ханов. Но Мигалева не удостоила его даже взглядом.
«Спросить или нет у Мигалевой о мужчине в белом полушубке? — сверлила меня мысль. — Нет, пожалуй, не стоит. Надо бы подкинуть ей эту информацию… через Епифанова!»