— Август, — промолвил он тихо, — значит, уже — в с ё?
Август Рубин промолчал. Спине его стало зябко.
— Значит, меня… моего тела больше нет? Нигде-нигде? Ну ответь, Август…
Август Рубин, кусая губы, кивнул, потом подтвердил чуть слышно:
— Нет.
— Ну и хорошо, — вдруг хрипло и громко заговорил Доктор. — Что и требовалось. Оно мне надоело, тело. Тут болит, там болит…
— А теперь? — вырвалось у ассистента.
— А теперь — нет! Ничего нет. Очень удобно. Сволочи. Обрадовались, в печку поскорее… Ну, что молчишь? Ладно, не молчи, Август Рубин, это я так. Все правильно. А как же иначе? Все верно… Ну, как хоть там у вас? Что на дворе-то? Ночь?
— Ночь.
— Ночь… Угу… Понятно… Ну что… расскажи уж тогда, как оно все было. Я быстро умер? Кто-нибудь хоть пришел ко мне? Толстин был? Что молчишь? Не молчи, я тебя прошу!
— Я не молчу, я здесь… Можно, я… как-нибудь потом об этом…
— А-а. — Доктор вздохнул. — Ну, ладно.
— Простите меня за все, учитель…
— Да ну что ты, при чем тут… Да и вообще, что это ты там так расквасился, ты же был в курсе? Гм… Ну ладно. Успокойся. Мы победили.
— Мы победили, учитель…
— Ура.
— Ура. Я правда так рад…
— Но только — тссс. Никому. Делай все по программе.
— Я сделаю, я клянусь.
— Вот. И это… С Машиной там… поаккуратнее.
— Я аккуратно, учитель.
— Поаккуратнее. Береги Машину, Август.
— Я берегу, что вы.
— Береги. Ну ладно, все пока. Хочу побыть один. Я тоже… малость не в себе… Хе-хе…. Ну, умора!.. Кхм… Ну ладно. Скажи мне «спокойной ночи».
— Спокойной ночи, учитель! До завтра!
Август Рубин выключил лишнюю аппаратуру и, шатаясь от усталости, ничего не видя, вышел вон.
Едва в отцовской спальне стихли шорохи и стоны, как отворилась дверь детской, и на площадку бельэтажа выскочил вооруженный автоматом Ростик Рубин. Он был в одних трусах, на голове — боксерский защитный шлем, метнувшись в сторону, он присел за колонной кухонного лифта и выставил дуло перед собой. Внимательно оглядел холл, залитый ночным синим светом. Затем бесшумными перебежками спустился вниз по лестнице, подкрался к двери секретной комнаты. Размазня «басом» конечно же забыл ее запереть. В щель виднелись огни Машины, слышалось ее негромкое ровное гудение. Ростик Рубин толкнул дверь ногой и ворвался внутрь, неукротимый, как тайфун. Прижав автомат к животу, он с ходу расстрелял повскакавших с картишками в руках охранников — всех наповал. Опустив автомат, вытер локтем губы и еще раз всех уложил — уже других — прикладом, стволом, пяткой и опять прикладом. Потом аккуратно запер за собой дверь. Изобретение века было захвачено в плен.
Погуляв вокруг него по комнате, Ростик Рубин закинул автомат за спину и щелкнул блоковым тумблером «сеть». Затем — клавишей «интерфейс». С кнопками на пульте пришлось повозиться. Наконец, вспыхнул транспарант «СВЯЗЬ», и Машина моргнула огнями.
Положив вытянутые руки на пульт и надменно выпрямившись, Ростик Рубин крикнул вдаль петушиным голосом:
— Доктор, отзовись!
— Кто это? — недовольно раздалось из динамиков.
— Это я, Ростик Рубин! Я пришел судить тебя! — без тени смущения отвечал террорист.
— Кто это?.. — растерялся Доктор. — Ростик, ты, что ли?
— Это я, Ростик Рубин! Я пришел судить тебя!
— Черт!! — взорвался Доктор. — Где твой отец, щенок?!
Ростик Рубин снял руки с пульта и не торопясь опустился в кресло.
— Может, я и щенок, — произнес он спокойно, — а ты — вообще никто.
— Август! — заорал Доктор. — Что здесь делает этот паршивец?!
— Нет здесь Августа. И не ори. Никто тебя здесь не боится. Это ты щенок — слепой и беззубый. Или нет, ты — крот. Закопался. Я так и буду звать тебя — Крот.
— Чушь какая-то… Чушь какая-то… — лихорадочно соображал Доктор. — Мальчик, ты только ничего не нажимай там нигде, слышишь меня? Позови лучше папу. Я ничего ему не скажу, мы вместе посмеемся. А потом я расскажу вам обоим страшную историю про загробный ми-и-ир… Давай, давай, позови, будь умницей.
— А его нет!
— Ну как же так — нет, мальчик…
— Ты, Крот, отнял у меня отца и убил его!
— Ты что, спятил?
— Да. У него инфаркт миокарда. Он лежит на полу в своей спальне и не дышит. Он не встанет больше никогда! Я сирота! Ты и мать у меня отнял, Кротище, где вот она? Мама! Мама!..
Недоуменная пауза.
— Ростик, — вкрадчиво нарушил молчание голос Доктора. — Ты что там делаешь? Ты не делай там пока ничего, ты послушай лучше, что я скажу… Ты ведь пошутил насчет папы, правда?
— Нет. Ты убил его, Крот. Ты будешь наказан.
— Ростик, детка, это нехорошая игра, прекрати сейчас же, слышишь! Иди к себе наверх, уже поздно, ничего не выключай, так и оставь — а утром я папе скажу, что сам тебя позвал. Ну иди, иди, баю-бай, и ради бога, не касайся никаких кнопочек — а то тебя током дернет!
— Во-первых, я тебе не детка.
— Ах да, ну да…
— Во-вторых, никаким током меня не дернет. Потому что я никогда не касаюсь токоведущих частей.
— Эээ…
— И в-третьих. Не надейся, Крот, что я тебя просто выключу. Завтра я выучу всю физику и придумаю тебе мозговую болезнь. Чтоб ты помучился, как басом.
— Так. Ладно. Понял. Хорошо. Будем мужчинами, Ростик Рубин. Пожалуй, я действительно виноват перед тобой. И готов ко всему. Но. Ты ведь пришел судить меня? А ты знаешь, чем суд отличается от расправы? Суд способен выслушать оправдания обвиняемого. Это благородно, это по-мужски. А?
— Я готов выслушать тебя, Крот.
— Ага. Ну вот, другой разговор. Я быстро. Мы с твоим папой знакомы уже тысячу лет. Во всяком случае, дольше, чем он с твоей мамой… кхм… Так вот. У нас с твоим папой была общая мечта. Мечта — ты, верно, знаешь, что это такое. Это когда все мысли об одном, и не оторваться, хоть кругом стены упади. И вот она осуществилась, мечта! Решена проблема космического значения! Теперь твой папа станет доктором, почетным академиком всех академий, к нему вернется мама, и вы все вместе поедете к морю! Он купит тебе яхту, хочешь яхту, Ростик? Или самолет. А я буду радоваться за вас. Мне-то ведь ничего уже не надо. Я теперь что — так, экспонат. Чувствуешь? Ты меня беречь должен. А, Ростик?
Ростик Рубин замер в кресле в напряженной позе и не отвечал.
— Ростик, ты где? Эй! Почему молчишь?
— Я думаю.
— А-а. Вот-вот. Давай. Получше думай. Ты парень взрослый уже, видишь сам — тут дело серьезное…
— Просто мне было жалко папу, — начал уже оправдываться мальчик.
— Да ну что ты! — возликовал Доктор. — Неужели я не понимаю. И я тебе вот что скажу — ты молодец, Ростик, ты мне нравишься. Нет, честное слово. Я ведь такой же был, ну точь-в-точь. Такое вытворял!..
— А расскажите про загробный мир, — перебил его мальчик. — Что там?
— Конечно, — воскликнул Доктор. — Конечно, расскажу. Только не сегодня, ладно? Я вообще знаю много страшного и смешного, я долго жил, я много видел, я могу рассказать — и показать тебе такое! Я могу то, чего не может твой компьютер… Я полезный, Ростик.
— Простите меня, Доктор.
— Все хорошо, сынок, иди спать. Ничего не трогай, только нажми на «стирание» и верни КПУ в исходное положение. А потом выключи тумблер «сеть» — блоковый. Все ли понял? Да, и папе — молчок. Ему и так досталось… Ну, привет.
…В нашем питомнике режим дня был относительно свободный, но после обеда — непременно тихий час, все дети спали на веранде с раскрытыми окнами в любой мороз. Спали крепко, но однажды тихий час закончился диким визгом. Одна девочка проснулась раньше других, высунула нос из спального мешка, огляделась — да и лизнула от скуки заиндевевшую кровать. Язык так и пришпарило к железу… Ничего, отлили. Правда, в суматохе уронили девочку с кровати, палец на руке отдавили, но кончилось все благополучно. И никто ее потом не дразнил, все, наоборот, дружить хотели, а она подружилась со мной…
Весной нам уже не спалось. Хихикали, вскакивали, когда дежурная телекамера отвернется, под койками ползали. А потом вместо обычной телекамеры нам «фиш-ай» поставили — тот все помещение разом контролировал. Пришлось лежать. Кто-то изнывал, а мне понравилось. Лежал, закрыв глаза, думал разное… С той поры себя и помню, до этого все — других.
Помню себя волшебником. Клоуном. Потом — капитаном, конечно. Астронавтом. Помню себя садистом — было у меня подземелье, там я своих жертв мучил… Помню себя летающим. Друг у меня был — робот, все мог. Подруги были — отнюдь не роботы… И — приключения, приключения. Как объявят отбой — я первый в постели, приключения себе сочинять. Томительно, сладко, ждешь, пока все улягутся. Глаза закроешь, тишина… До сих пор сердце по-молодому замирает.
Которого нет. Где оно, мое сердце? Обрадовались, негодяи. Могли бы и в землю тело зарыть. Все-таки опора мыслям на первое время. А так — что я, где я?
Здорово я все же в первую минуту струсил. Глаза открываю, открываю — все темнота. Еще открываю, открываю, выпучил сколько мог — темно. Пусто. Ни верха, ни низа, ни рук, ни ног. Пустота доисторическая. Как святой дух витаешь посреди Ничего. Восторг и ужас. Предельное исполнение желаний. Ведь я этого и хотел — пустоты. Чтобы строить с в о и миры, чтоб все с нуля и все по-моему. Теперь я знаю, что я всю жизнь этого хотел, что я и информологом стал — только для этого, и кибернетику оседлал, и всю жизнь земную галопом промчался — только для этого. Чтобы выйти бесплотным духом в Ничто и играть там в любимую игру детей и богов — создавать свои миры. И чтобы никто не вмешивался, не кричал «подъем!» и не стучал в дверь, чтобы желудок не канючил: «есть хочу», чтобы не дуло и не припекало, чтобы все стихии — только по заказу, и все встречи и все люди — только по желанию и никак не иначе. По желанию — тех любить, а тех ненавидеть всей душой; по своей всевышней воле — тех казнить, а тех — миловать: строить им замки, козни, глазки, рушить их жилища, калечить их детей, оживлять их предков и превращать их в зверей и птиц, дарить им удачу, любовь, свободный труд — и тут же низвергать их в грязь. Молитвы? Ну что же, пусть молятся, если кого-то из них это утешит, но это не обязательно. Дольше всех проживет тот, кто скажет мне что-то новое обо мне самом. Но вряд ли он будет счастливее других… Вот уже и правила какие-то появились, условия — ладно, пусть будут в моем новом мире какие-нибудь правила — пока. Пока они мне не наскучат.