В это бомбоубежище собрались случайные прохожие с улицы и уцелевшие из обслуживающего персонала люди. Герметичность двери была нарушена взрывами. Обломки не позволяли ее открыть. Трое беспомощно топтались у кромки воды. Один поднялся по лестнице, подошел к Лоскутову, глухо закричал:
— Горячая! Выше колена! Американцы гады! Вон топчутся! — махнул рукой на улицу.
— Сейчас! — кивнул Рудольф. Выбежал во двор. Влез по пояс в БТР.
— Коля! — подключился и прокричал в шлемофон. — Болотных сапог не завалялось где?
— Есть. Пять пар под сиденьем… с охоты…
— Дай самые большие, с портянками… Портянок побольше.
Забрав все в охапку, Лоскутов вошел в вестибюль. Расстелил одну портянку, аккуратно сложил все на нее. Спустился к воде. Ополоснул бахилы своего костюма — горячая! Трое прекратили возню и молча смотрели на него. Снял бахилы, туго намотал по две портянки на ногу, втиснул в сапоги. Забрел в воду — терпимо. Осмотрел дверную ручку — здоровенная, кованая, на болтах. Вылез из воды, небрежно отодвинул маленького дружинника.
— Ай да Алик! Не снес бы лестницу, не открыть бы нипочем… Впрочем, тогда бы и не завалило. Но почему Алик? Может, Иван?
Подошел к БТРу.
— Коля! Разверни носом вон к тому окошку…
Скринкин нехотя повиновался. Лоскутов отмотал с лебедки трос. Просунул конец в окно, обошел через вестибюль, протащил трос к дверям. Хватило! Закрепил.
— Доски мокрые тащите! — скомандовал дружинникам и пошел к БТРу.
— Скринкин! Выбери трос туго и подергай слегка. Там дверь не открывается…
Трос натянулся, заскрипел о подоконник.
— Доски, мать вашу в гроб! — Вырвал из рук маленького дружинника обугленную мокрую плаху, ловко сунул ее под на мгновение ослабший трос.
— Давай! В богово политбюро, в двенадцать секретарей-апостолов…
— Перестаньте сейчас же ругаться! — услышал он над самым ухом.
Смешной черный балахон выглядел до того возмущенно, что Лоскутов повернулся, выпрямился, шаркнул сапожищами и церемонно поклонился, приложив руку к сердцу!
— Прости, дорогой!
Дверь вдруг заскрипела. Трос переместился, туго натянулся. Рудольф пятками ощутил какую-то неясную опасность и, отшатнувшись от троса, прихватил и маленького дружинника. И вовремя: болты срезало опорой ручки, и натянутый трос с кованой скобой на конце выбил остатки рамы в окне и вылетел наружу. Рудольф провел рукой по лбу и отпустил маленького дружинника.
— Девчонка? Ну, котенок, в рубашке ты родилась.
Лучи четырех фонарей уперлись в темноту открытой двери. На внутренней ручке, пристегнувшись к ней поясным ремнем, висел мужчина, ноги которого были в воде. Лоскутов рванул за конец ремня, отстегнул, выволок мужчину на ступеньки, передал дружинникам. С него сорвали туфли, опухшие ноги уже побелели. Человек был мертв. Рудольф ринулся в темноту. Провел лучом по камере. На воде безжизненно колыхалось несколько человеческих тел, а на двух скамейках, поставленных одна на другую, лежали примотанные шарфами двое детей. Сверху их прижимала женщина, стоявшая на нижней скамейке на коленях. Трогать женщину было рискованно — вся пирамида могла рухнуть в воду. Осторожно отвязал шарф, поднял: живой!
— Живой! — заорал он дико, выбираясь на прозрачный свет фонарей.
Передал бережно и обратно… Кроме второго мальчика с верхней скамейки, живых больше не было.
Лоскутов переворачивал трупы, освещая каждое лицо. Но нет, Полторацкой здесь не было. Правда, это бомбоубежище не основное. Но в основное… основное?… Это там, где танки! Нет, в основное она попасть не могла. Значит, все. А если?! Он, не зная зачем, взвалил труп женщины со скамейки на плечо и побрел к выходу. Свалил кулем. Поднял с колен маленькую дружинницу.
— Мертвая… Я смотрел, котенок! Сестричка, ты здешняя?
Та кивнула утвердительно.
— Вход в архив знаешь где?
Снова утвердительный кивок.
— Проводи меня — люди там есть!…
Они пересекли двор и вошли в пристрой, спустились по коротенькой лесенке, заваленной кирпичом, к двери. Обитая железом, с фигурными шарнирами, низкая дверца, хранившая когда-то тощие епархиалкины харчи, тоже была засыпана мелким щебнем. Но огромная накладка висела вдоль косяка, без замка. Лоскутов кинулся было разгребать, распинывать мусор, потом опомнился, выскочил к БТРу.
— Коля! Давай костюм, противогаз!… Подгони поближе, трос смотай!
— Нашел, что ли?
— Не знаю… не знаю…
И снова луч фонаря запрыгал зайцем по закопченным стенам. Во дворе начинало светать.
Три часа назад другой фонарь в другом подвале тоже проделал полезную работу. Сейчас сноп света уперся в довольно высокий потолок, потому что Константин Аристархович уже час как слушал голоса за дверью. Стучать сразу было бы неразумно. Сначала он ничего не мог разобрать. Шел разговор о каких-то ведрах. Затем раздался голос «тихо», и все смолкло. Надолго. Вдруг голоса заговорили разом. Зажужжал диск телефона, и голос громко и четко закричал, видимо в трубку:
— Дежурного!… Дежурный, подполковника сюда… Радиограмма… Из штаба дивизии… Не могу… Жору давай… виноват… Начальника штаба давай… Не имею права, говорят!.. Запретил Жора, то есть, виноват, Крохаль!.. Уехал?! Да как же… Нет… Жора расстрелять грозился…
Стало тихо. Константин Аристархович просматривал каждую щель двери. Дерево ссохлось, и косяк отошел от дверного среза, стал виден засовчик замка. Сбегать за ломом было делом одной минуты.
— Ну, что там? — кинулся Алеша.
— Новый приказ получили — передавать не хотят — Жора запретил!
— Какой Жора?
— Да Крохаля они так за глаза зовут… Ломы где?
— Сейчас…
— Ну, карауль!…
С ржавым треском приоткрылась дверка.
— Что это? Кто там?! Стрелять буду!
— Не стреляй, это начальство, — голосом Крохаля пророкотал Тяжелов, а затем своим обычным: — Товарищи! Я дальше никуда не пойду, выслушайте меня, прошу вас! Я такой же арестованный, как и вы!
— Кто там чушь мелет? Какой я арестованный! Выходи, а то стрелять буду! — прапорщик в комнате был один.
— Крохаль запретил входить и выходить, а еще запретил разговаривать с посторонними! А велел слушать! Так вот, молчи и работай на «прием». Понял?!
— Ну, понял… Валяй, стучи! Только я сперва позвоню к дежурному!
— Стой! — холодный пот выступил на лбу Тяжелова. — Стой, парень, сначала выслушай меня! Потом звони куда хочешь! Ты знаешь, почему тебя заперли? Ты слышишь?
— Ну, слышу…
— Крохаль не хочет выполнять приказ!
— Он его в глаза не видел!
— Он его читал при мне! Хочешь, повторю из слова в слово?
— Валяй…
— Полку по тревоге, ускоренным маршем… и эвакуация людей и ценностей за пределы города. Генерал-майор секретарь обкома Метелев, командир мотострелкового полка полковник Репнин, так?
— Так, ну и что!
— Как что! Крохаль арестовал всех, кто знает про приказ, и я думаю, всех потихоньку прикончит! Власть он хочет захватить — народу-то там в городе мало осталось. Молчи, не перебивай! У тебя приказ адъютант брал?
— Ну, адъютант…
— Так вот, можешь с ним поговорить, он в подвале, в камере заперт. Закрой изнутри свою шифровалку… Если боишься, достань пистолет… Я сейчас оборву эту фанеру и оставлю тебе фонарь, а сам пойду вперед. Все без обмана. Не бойся! Ты ведь получил второй приказ, и о нем тоже никто не знает. Все для этого и сделано! «Жора» ваш — предатель! Понял!
Константин Аристархович встал за дверь и потянул ее на себя…
— Стой!
— Ну, что ты еще?!
— А там был голос?
— А, ты вот о чем — это я так умею, — зарокотал он по-крохалевски… и тихонько, ладонями выдавил фанеру с обоями. Прапорщик стоял посреди комнаты с пистолетом наизготовку.
— Держи фонарь… — заворковал по-крохалевски Тяжелов, улыбаясь.
— Где остальные?
— Наваждение какое-то! — пробормотал прапорщик, махнув рукой на дверь к радистам. — А там что? — кивнул он на щель.
— Коридор потайной, в подвал — тюрьма тут раньше была! Ну, идешь? Только радистов предупреди, чтобы полчаса не беспокоили тебя. В окошко! Да я отойду, не бойся!
В небольшой, без окон, но ярко освещенной комнате за столом, уставленном телефонными аппаратами, высокий грузный старик, хмуро глядя в пол, с силой жал к уху трубку.
— Какого черта?… Говорили же час назад! Пробуй по рации! Что антенна? Помехи? Ну, давай…
В комнату поминутно заходили люди, звонили телефоны.
— Передавайте любыми средствами — отряд спасателей к детдому на Залесной! Где сводка по действующим бомбоубежищам?!
— Вадим Вадимыч! Хлебозавод дал хлеб. Не хватает обменной тары под воду: молзавод — вдребезги! Там эпицентр…
— В Кировский райпищеторг звонили?
— Связи нет!
— Посылай мотоциклиста!
В настольном репродукторе что-то затрещало:
— Товарищ триста первый! Штаб на проводе — протянули времянку с обводной.
— Здравствуй, триста первый!
— Привет, Петр Кирилыч. Выручай! Меня тут американцы закупорили, все входы-выходы разбили, вентиляцию завалили, связь рвут, до тебя кое-как достучался!
— Постой. Постой… что значит «рвут»? Сейчас рвут? Вечером порвали?
— Да нет же! Вечером само собой — все зараз! А то теперь. Десант они бросили! По головам у меня ходят!
— Слушай, Вадим Вадимыч! Это что-то не то… По моим данным, весь десант расстрелян службой ПВО над Новой Землей. Засекли за десять минут до удара… Никакого десанта нет!..
— А это кто? На вот, послушай… в упор из пушек лупят! Все трясется!
— Все равно — не может быть! Это кто-то взбесился! Дай двадцать минут — выясню.
— Да что мне от твоих выяснений, ты мне бронебойщиков пришли!
— Бронебойщиков?… Ладно, наберу тебе в госпитале взвод добровольцев облученных. Снабдим безоткатными — больше нет никого! Всех живых-ходячих отдал комитету с милицией мародеров ловить!
— Кого?
— Мародеров, — говорю, — насильников разных, представь себе! Что вытворяют, ты бы знал! «В последний раз», говорят!