– Пойду налью чаю, – бросила Анна Свете, которая внимательно следила за экраном. – Будешь?
– Угу.
Смолина размяла затекшие от долгого сидения ноги. К долгим поискам без сна им обеим не привыкать, но если Света постоянно работала в штабе, то Анна чувствовала себя непривычно. Ее организм был готов к ночному холодному лесу или промерзшему полю – там в кровь выбрасывался адреналин, там она была в движении и главное – там она знала, что делать. Но не здесь.
Анна прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Сходила покурить на балкон, затем заварила черный чай по кружкам и принесла к компьютеру – а там ничего не изменилось. Всё те же разговоры школьников про кексы на голубом фоне под милую музыку. Смолина почувствовала, как ее клонит в сон. Когда она высыпалась последний раз?
Присутствие Светы создавало в квартире уют. За окном застыл холодный осенний день, плавно перетекающий в ночь, а в комнате было тепло. Приглушенно горел ночник, силуэт Светы, погруженной в чтение, подчеркивал свет монитора. Было тихо, только иногда клацала мышка. Анна поудобнее устроилась на диване и подтянула мягкую подушку, обняв ее. Как бы ей хотелось вот так прижать Лену! А другой рукой – того, который всегда будет рядом… Она прикрыла глаза, и перед глазами замелькали воспоминания – вот они с Леной наряжают елку… Смолина видит шрамы и кричит… разлетающиеся вовсе не праздничными брызгами осколки хрустального шара… но они не падают на пол, они кружат вокруг Анны, подхватывая ее, кружа в бешеном вихре. Они ранят ее тело, впиваясь в лицо и руки, и там, где они касаются кожи, вместо крови появляются уже зажившие длинные шрамы, затянутые тонкой белесой кожей. Смолина закрывает лицо руками, и вихрь исчезает. Но теперь она чувствует смертельный холод. По коже пробегают мурашки, холодный воздух просачивается под кожу, заставляя сердце леденеть. Анна слышит шум дождя. Смолина открывает глаза, но, даже еще не открыв, знает, что она увидит. Ночной лес и продолговатый полиэтиленовый сверток в сплетении корней ели.
Чьи-то теплые руки укрывают ее пледом. Дождь исчезает вместе с осенним лесом, и Анна наконец проваливается в пустую черноту сна.
Руна 12
Дочка Маны разозлилась:
«О ты, глупый, сумасшедший,
Человек с рассудком слабым!
Без причины, без болезни
К Туони ты сюда спустился.
Шел бы лучше ты обратно,
Шел бы в собственную землю:
Многие сюда приходят,
Но немногие уходят.
Парижское метро ей не понравилось. Узкие проходы, давящие своды, плохое освещение. Среди исписанных граффити стен сновали жеманные француженки в изящных шляпках и чванливые мужчины в костюмах. Они ходили с высоко задранными носами, как будто не замечая грязь под ногами. Но Вера знала: сколько ни делай вид, что проблемы не существует, она все равно даст о себе знать. Час расплаты близился. Просто пока еще люди этого не понимают. Другое дело, что, когда поймут – будет поздно.
Впрочем, все это не особо волновало Веру. Она приехала сюда не за красивыми видами и не за тем, чтобы осуждать. Ее миссия выше мирской суеты.
Вера пешком прошла по улице Ришелье, игнорируя назойливых таксистов, и остановилась перед входом в старинное здание. Она поднялась по каменной лестнице и вошла внутрь. На входе ей сдержанно улыбнулся изысканно одетый француз.
– Добро пожаловать в кабинет медалей и манускриптов! Меня зовут Пьер, а как ваше имя, мадам?
– Вера.
– О, Вероника! У нас, французов, тоже есть такое имя, очень красивое! Оно означает истинную веру, служение Богу. Вы верите в Бога, мадам?
Пьер обожал туристов. И по первому же взгляду он сразу определил, что Вероника – турист. Несмотря на скромную должность – а в его обязанности входила встреча гостей библиотеки и выдача книг, – Пьер очень гордился ей. Почти интимная близость с чем-то таким глубоко древним и духовным, как старинные книги и фолианты, придавала жизни потаенный смысл. А еще Пьер мнил себя великим детективом, отлично сведущим в людской натуре – он мог за пару минут разговорить немого и узнать о нем все, вплоть до клички кошки его давно почившей прабабушки.
Пьер вслед за Верой окинул взглядом стены, заставленные книгами, которые уходили под потолок, откуда из круглых окон лился приглушенный свет.
– Восхитительно, не правда ли? – заливался Пьер. – Это ансамбль зданий семнадцатого века, ранее личная библиотека французских королей. Здесь хранятся мировые шедевры, например – каталонский атлас четырнадцатого века – первая карта мира! – горделиво поведал Пьер. – Так что к нам не приходят за обычной литературой! А что ищете вы, Вероника?
– Оригиналы Нострадамуса, – коротко ответила Вера, глядя ему в глаза.
– О, вы увлекаетесь предсказаниями! Работаете над диссертацией? В нашей библиотеке хранятся издания разных годов, какие вы предпочитаете?
– Самые ранние. Какие у вас есть?
Пьер усадил ее за отдаленный стол, зажег небольшую лампу над головой и удалился. Он вернулся через десять минут с пухлой папкой бумаг и положил ее на край стола.
– Это самое первое издание, опубликованное в Лионе в 1555 году. Оно написано на старофранцузском языке с примесью латыни. Вы справитесь?
Вера открыла папку, не обращая внимания на Пьера. В ней были отсканированные страницы «Предсказаний Мишеля Нострадамуса» – три полные центурии и пятьдесят три катрена. Справится ли она? Больше десяти лет работы переводчицей, а последние годы – изучение французского и латыни с единственной целью: подготовиться к чтению этой книги.
– Люди до сих пор верят в его предсказания. Но, скажу вам по секрету, я считаю их полнейшей выдумкой. – Пьер позволил себе заговорщицки улыбнуться. – Людям надо во что-то верить, будь то Бог, дьявол или предсказатель.
Пьер смотрел на молчаливую Веру, которая слушала явно без интереса. Он не привык к подобным посетителям, хотя в библиотеку обычно приходили именно такие молчуны. Несмотря на это, Пьер привык считать себя эдаким учтивым швейцаром при королевском дворе, отлично разбирающимся в людях и при желании способным вызвать улыбку даже у бревна. Впервые ему попалась женщина, которая не реагировала на него, не выдавала ни единой эмоции. Пьер вдруг осознал, что эта Вероника – первый человек, которого он – смотритель кабинета медалей на Ришелье – не может раскусить. Он почувствовал себя побежденным.
– Если что-нибудь понадобится – дайте знать, – услужливо сказал Пьер, все еще пытаясь сохранить лицо. Странная женщина даже не кивнула в ответ. Он уже хотел было уйти, но в последний момент почему-то остановился и повернулся к Вере:
– Вероника! А во что верите вы?
На этот раз она подняла на него глаза, и они вдруг показались Пьеру мертвенно-ледяными, отчего его передернуло. Смотритель заспешил по своим делам.
Вера опустила глаза в книгу.
Король ужаса спустится с неба. Осталось только понять – когда.
– Ань, проснись!
Глаза открывать не хотелось. Зачем вообще просыпаться? Кто это придумал? Почему нельзя, как медведь, проспать холодное время года и открыть глаза уже с пришествием весны, когда тепло и светит солнце? Зачем снова окунаться в этот безнадежный осенний мрак?
– Аня, вставай!
Что-то в голосе Светы было такое, что сон как рукой сняло. Анна открыла глаза и села.
Окно было распахнуто, и сквозь него доносился шелест дождя. В городе вяло зажигалось серое утро. Анна взглянула на Свету и поежилась, но не от холода, а от Светиных глаз.
– Что случилось?
– Эта игра… – Света с трудом подбирала слова. В ее глазах застыла смесь безумия и отвращения. – Тот, кто ее создал, – больной ублюдок!
Анна впервые слышала от Светы такие слова.
– Это ты про ту игру, где все розовое и школьницы едят кексы?
Света молча кивнула.
Смолина укутала мелко трясущуюся Свету пледом, заварила чай и почти насильно влила его в психолога. После этого та смогла более-менее внятно объяснить, что же не так с таинственной игрой.
Игра подсаживала на себя как на наркотик. Она была ориентирована на детей с нестабильной психикой, все эти розово‑голубые цвета, приятная музыка, милые девочки – все это расслабляло и притупляло защитные механизмы. Казалось, что это что-то дружелюбное и безопасное.
Игра постепенно захватывала все твое внимание. Проводя аналогии между игроком и игровыми персонажами, она создавала эмоциональную связь.
– Ты так говоришь, как будто игра живая, – заметила Смолина. Света хмуро смотрела на нее поверх чашки с чаем.
Нет, конечно, игра не была живой. Но она начисто рушила четвертую стену, вторгаясь в разум, причем делала это незаметно для игрока. Игра была лишь инструментом в руках безумца, который отлично знал приемы нейролингвистического программирования. Практически она создавала новые нейронные цепочки в мозгу, что приводило к…
– А попроще можно? – поморщилась Анна. – Что плохого в этих эмоциональных связях?
– Ань, происходит замена одних программ в мозгу на другие. Происходит перепрошивка ценностей. По сути, игра тебя перепрограммирует.
– Погоди, там же какие-то девочки чай пили в этой игре? – не поняла Смолина. – Как это может программировать мозг?
Света тяжело вздохнула. Оказалось, что через несколько часов игры, когда игрок уже окончательно привязался к персонажам, повествование вдруг резко меняется. Девочки начинают дружно вскрывать себе вены и активно призывают к этому игрока. События в игре начинали развиваться так, что игрок терялся. Перемешивалось время, логика, подменялись моральные понятия.
– Мой одногруппник работает психотерапевтом в полиции – помогает искать маньяков. Знаешь, они там составляют психологические портреты и все такое. Он говорит, что маньяки никогда не выглядят как маньяки. Они харизматичны и интеллигентны. Про Чикатило никто не мог подумать, что он убийца, потому что искали монстра, а не тщеду