Если б я жила немного;
На шестую ночь скончалась,
На восьмую умерла бы;
Мне б тогда не много нужно:
Чуть холстины на рубашку
Да под дерном уголочек.
Мать поплакала б немножко,
А отец еще поменьше.
Отец Ани был рядовым членом КПСС. На работе у него было свое место, дома – любимый стул, куда никому нельзя было садиться. Стул стоял напротив цветного телевизора «Рубин», по которому с трибуны выступал Горбачев, обещая всем коммунистам рай на земле.
Отец рос во времена хрущевской оттепели, когда сама партия провозгласила культ личности Сталина насильственным. Тогда впервые за долгие годы в воздухе пахнуло свободой. Обычные советские люди свято верили в светлое будущее и готовы были положить жизнь на алтарь коммунизма. Но время шло. Подходило к концу тысячелетие, в воздухе носились революционные лозунги, газеты пестрели предсказаниями о конце света.
В девяносто первом году Аня уже оканчивала институт и жила в общаге. С тех пор, как она вырвалась из домашней тюрьмы, она долго не могла заставить себя приехать. Пока однажды жарким августовским днем все-таки не решилась, села в маршрутку и спустя час вышла у знакомого подъезда.
В общаге телевизора у них не было, да и ни к чему он был – смотреть его все равно было бы некогда. Поэтому еще в маршрутке Аня удивилась напряжению, застывшему на лицах молчаливых людей.
На улице стояла подозрительная тишина. Такое бывало, когда показывали важный матч сборной Союза и все разбредались по соседям – телевизоры тогда были не в каждой квартире. Аня бегом преодолела два этажа и открыла дверь своим ключом.
– Я дома! – крикнула она с порога, но ответом была тишина, лишь негромко работал телевизор на кухне. В квартире висело гнетущее ощущение чего-то безвозвратно утерянного.
Зайдя на кухню, Аня увидела отца. Он сидел на своем любимом стуле, курил «Приму» и стеклянными глазами смотрел в цветной «Рубин». Там показывали Москву, по улицам которой ехали танки. Отец застыл с прилипшей к нижней губе «Примой».
Ведущая «Вестей» – девушка с кудрявыми волосами и встревоженными глазами – произнесла, словно приговор:
– Деятельность коммунистической партии на территории Российской Федерации приостановлена. Мэр Ленинграда, Анатолий Собчак, заявил президенту японского банка господину Атали, что западные инвесторы могут рассчитывать на то, что им в качестве гарантов их вкладов будут проданы некоторые наши заводы и предприятия. Они смогут купить землю и организовать на ней производство, которое затем будет передано им в собственность.
Отец посмотрел куда-то сквозь телевизор и произнес:
– За что?
Аня застыла в дверном проеме. Она впервые видела отца таким. Обычно он выглядел как непотопляемый корабль, всегда уверенный в завтрашнем дне. Сейчас на его глазах завтрашний день продали японцам.
Сколько Аня знала – отец всю жизнь жил честно. Как ни подбивали его коллеги с работы, он никогда не воровал, честно работал, да не на себя – на светлое будущее страны. Да что там страны – целого мира! Он свято верил в партию и всеми силами вырывал из себя «культ личности» – как он сам любил говорить.
Всю жизнь ему вешали лапшу на уши, а тут вдруг сняли – и он вместе с огромной страной оказался у разбитого корыта. Он продолжал смотреть в пустоту, тихо повторяя: «За что?»
В тот день вместе с СССР рухнула жизнь отца Ани, вместе со всеми ценностями и идеалами.
– Это не страна, а одна большая секта, – тихо, чтобы не слышал отец, шептала мама. Она всегда была против коммунизма, вместо «пятилетки в три года» говорила «пятилетка в три гроба» – но, конечно, не при отце. – Кинули всех.
В тот день Аня последний раз видела отца. Ей очень хотелось подойти к нему, обнять его, поддержать, но она не могла заставить себя сдвинуться с места. Последнее, что она помнила, – его глаза, в которых застыло невыразимое осознание того, что всю жизнь его обманывали.
Анна вышла из родительской квартиры и больше никогда туда не возвращалась.
2006 года, 24 сентября
Петрозаводск
Внутри пахло пылью, старыми книгами и свечным воском, словно кто-то запечатал входную дверь лет эдак сто назад и Анна была первым человеком, спустившимся в музей по узкой лестнице. Смолина словно попала в прошлое – в те времена, когда гостила у бабушки Виены. Полки были заставлены старыми книгами, оставляя узкие проходы. Все свободное место было занято экспонатами.
Анна увидела подобие лаптей (она даже вспомнила, как их называла бабушка – «виржу»), плетеные корзины, рыболовные приспособления, кремниевые ружья, расписанную посуду, огромное колесо от телеги, длинные женские сарафаны и многое другое. Приглушенный свет не заливал пространство, лишь интимно подсвечивал экспонаты, словно не желая полностью разгонять загадку, предлагая посетителю самому попробовать поговорить с предметами, многим из которых не одна сотня лет.
Людей не было совсем.
Анна огляделась – с потолка свисал шнурок небольшого колокольчика, и Смолина негромко позвонила. Раздался мелодичный звон.
Неприметная дверца в стене открылась, и в помещение музея вместе с запахами древностей вплыла женщина в больших очках. Анна ни за что бы не решилась сказать, сколько ей на самом деле лет – смотрительница была из тех женщин неопределенного возраста, которым одновременно может быть от двадцати восьми до сорока. В длинных спутанных волосах виднелись вплетенные разноцветные нити. Ее одежда была похожа на халат, сшитый из разноцветных тряпок.
– Добро пожаловать в мир тайн и духов, – женщина развела руками.
– Вообще-то мне нужен был музей.
– Это он и есть. Меня зовут Хельви, хранительница прошлого.
– Анна.
– Красивое имя! По-карельски оно звучало бы как Айно. Оно означает «единственная», – Хельви показала рукой на большую картину из трех частей на стене, обрамленную рунами. На первой части картины были изображены лес, длиннобородый старик и девушка, сбрасывающая с себя украшения. На второй – тот же старик в лодке посреди озера пытался схватить обнаженную девушку, но та ускользала от него. На третьей та же девушка без одежды сидела на скале над водой. – Это «Легенда об Айно» из древнего эпоса «Калевала», рассказывающего про одноименную сказочную страну. Юная Айно отвергла любовь старика Вяйнямейнена. Она предпочла утопиться в озере, чем выйти замуж за нелюбимого.
– Знаете, это очень интересно, и я бы наверняка с удовольствием послушала бы лекцию, но у меня пропала дочь.
Хельви внимательно посмотрела на Смолину.
– Почему вы пошли в музей вместо милиции?
– Потому что милиции нет дело до пропавших детей. Лена часто бывала у вас.
– Элли… я помню ее, очень интересная девочка. Вообще удивительно, что молодежь интересуется карельской историей!
– Возможно, вы знаете Лену лучше, чем я, – сказала Смолина и ощутила, насколько нелегко дались ей эти слова. – Как думаете, где она может быть?
Хельви проницательно взглянула на Анну, и та почувствовала, словно погружается в тягучий омут.
– У вас необычные глаза, – сказала хранительница. – Цвет перетекает по зрачкам словно вода… Вода дает жизнь, но в то же время она способна прорвать плотину и уничтожить целый город. В вашем характере такая же напористость и целеустремленность. Человек с зелеными глазами таит в себе загадочные омуты, в которых может сам же и утонуть.
Взгляд Хельви проникал сквозь завесу внутреннего тумана, и Смолина вдруг ощутила, как луч внимания хранительницы коснулся чего-то сокровенного.
– Маленькая Айно любила гулять по лесам, но заблудилась в своем внутреннем лесу, – завороженно произнесла Хельви. – И никак не может найти выход.
Комната вдруг стала маленькой и тесной, а где-то внутри Анна услышала шелест дождя по мокрым листьям. Смолина с трудом стряхнула наваждение и сунула руку в карман.
– Вот мой телефон, – Анна протянула бумажку с номером. – Если Лена появится – позвоните мне, пожалуйста.
Хельви взяла листок и посмотрела на Смолину.
– Она не придет. Ты можешь найти ее, Айно, но для этого тебе надо найти себя.
Анна поспешила к выходу. Комната все еще давила на нее, к тому же на сегодня с нее явно хватит безумцев.
– Rebointulet!
Анна замерла на пороге и обернулась. Хельви стояла посреди музея, воздев руки кверху.
– Что вы сказали?
– Rebointulet! – завороженно повторила хранительница. – Это карельское название северного сияния. Истинное название. Сегодня оно случится и приведет тебя к Элли.
– Что это значит? – просила Анна. – Объясните!
Хельви покачала головой.
– Только ты знаешь ответ. Что пришло, то пришло. Смысл поймет лишь тот, кто узрит. Ищи скелет кита. Ищи, как одинокий кит ищет свою гавань, но не находит.
Сумасшедшая тетка не сказала больше ни слова, и Анна в приступе отчаяния гнала «Пинин» на набережную Онеги. А где еще искать скелет кита? Это было безумным бредом, но зацепиться больше было не за что. Смолина ощущала, как земля уходит из-под ног, как воздух превращается в густой кисель, склеивая движения. «Пинин» мощно несся по улицам города, выдавливая колесами лужи из разбитых ям.
Остановив машину, Анна выбежала на набережную. Ветра не было, и спокойные воды Онеги заволокло легкой дымкой. Откуда здесь взяться киту? Какой, к черту, скелет? Смолиной хотелось выть от отчаяния. Она задрала голову кверху и тут краем глаза увидела нечто.
Далеко над лесом на фоне серого неба в туманной дымке действительно застыл скелет. Это был башенный кран с металлическими ребрами балок, замерший над заброшенной стройкой.
Анна сорвалась с места, нырнула в «Пинин» и нажала на газ. Это было безумием, но она была согласна на безумие – лишь бы это вернуло Ленку. Ленку, которая всегда любила заброшки.
Кран нависал над ней и был действительно похож на скелет. Анна без труда нашла дыру в заборе – брошенная стройка не охранялась. Судя по следам, оставленным в виде надписей на стенах и битых бутылок, здесь тусили все кому не лень – наркоманы, страйкболисты, сектанты, хиппи, местные гопники. Но сейчас стройка была пуста.