обивал, сколько слез пролил, чтобы в итоге понять, что все, что он может сделать, – это стоять с фотографией внука на пустой улице?
Смолина сглотнула ком в горле и подошла ближе. Внутри ворочалось нечто мокрое и темное, словно ворох осенних листьев, прибитых дождем к земле. Под этим ворохом скрывалась лютая тоска, и нужно было прилагать все усилия, чтобы этот ворох не размело штормом внезапно налетевших чувств.
– Это Юко… или Тойво? – тихо спросила Анна. Старик молчал. В его глазах смешались бездонная печаль и искры надежды, и Смолина поняла: сейчас он спросит, видела ли она их? И она ответит – нет. И для старика рухнет последний мостик надежды, которым являлся показавшийся из-за поворота «Пинин». И кто знает, может, этот рухнувший мост будет последней каплей, отделяющей разум старика от погружения в бездну отчаяния? Кто знает, не найдут ли его после этого в петле, сделанной из завалявшейся в сарае пеньки? И кто знает – может, именно она, Анна, будет являться этой последней каплей.
Виталик тоже вышел из машины и неуверенно подошел ближе. Старик молча протянул Анне фотографию с надписью: «Вы знали этого мальчика? Посмотрите, пожалуйста! Может, вы что-то о нем слышали?»
С фотографии на Смолину смотрел обычный деревенский парень лет двадцати. На нем была яркая сине-белая куртка с американскими звездами и большой надписью «USA».
– Его звали Тойво, – послышался женский голос сбоку. Анна обернулась.
На пороге соседнего дома с тазом, полным стираного белья, стояла женщина лет пятидесяти.
– Вы его знали? – спросила Смолина. Старик по-прежнему молчал, только глаза, казалось, поддерживали живой диалог, вопрошая.
– Вся деревня знала, – ответила женщина. – Его и Юко.
– Я приехала сюда, чтобы поговорить с их родственниками.
Женщина покачала головой.
– Это вряд ли. Уехали пару лет как. Вот остался только дедушка Тойво, но он вам ничего не скажет – он немой.
Старик сжал крючковатыми, как сухие ветки, пальцами плечо Анны и заглянул ей в глаза. В них она увидела отчаянную мольбу.
Смолина покачала головой.
– Я приехала сюда, чтобы найти их.
В глазах старика что-то оборвалось. Как будто тянулась ниточка и вдруг ее перерезали ударом острого лезвия. Он опустил руку.
– Здесь вы ничего не найдете, – отрезала женщина. – Не надо было приезжать. Только старику память бередить. Дедушка Мир, заходи, хоть чай попьешь!
Но старик уже не слышал. Он потерял интерес к Анне и к женщине, развернулся и медленно побрел по пустой улице, тяжело опираясь на палку.
Женщина спустилась с крыльца и принялась развешивать белье на веревке. Она сильно встряхнула простынь, с которой осыпались капельки воды, после этого накинула ее на веревку и ловко закрепила прищепками.
– Куда они уехали? – спросила Смолина женщину.
– А вам какое дело? – грубо ответила та.
– Мы из организации AnnaSearch, занимаемся розыском пропавших…
– Четыре года прошло уже, где вы их найдете-то? С милицией искали, к журналистам обращались – даже статья в «Слове Петрозаводска» выходила, – да все без толку! А вы всё ездите, воду мутите! – проворчала женщина. Она нарочито сильно встряхнула очередную простынь, и та издала хлопок. Виталик вздрогнул.
– Поехали отсюда, – шепнул он и взял ее за рукав. Смолина отдернула руку.
– Родственники пропавших оставили адрес? Телефон?
Женщина посмотрела на Анну как на назойливую муху. И в этом взгляде и в самом ее поведении за наносной агрессией Смолина увидела страх. Местная тетка явно чего-то боялась. Словно в подтверждение этому в окне ее дома за прозрачной тюлью на мгновение мелькнуло лицо с пустым взглядом, чтобы тут же снова скрыться во тьме избы.
– Вы боитесь говорить? – спросила Анна.
Женщина остановилась. Смолина заметила, как напряглись ее плечи. Она ответила тихо, не оборачиваясь:
– А вы бы не боялись? В деревнях и так молодежи нет, а тут еще эта напасть…
– Какая напасть?
Женщина обернулась, и теперь в ее глазах Анна отчетливо увидела страх.
– А то вы не знаете! Секта!
Смолина с Виталиком переглянулись.
– А что ты думала! Заманивают парней знаешь чем? У них там по десять баб на одного мужика! Тьфу! – женщина с омерзением сплюнула на землю, а потом горячо зашептала. – Разврат сплошной! Вот молодые-то и ведутся! А они их там на органы распиливают да кишки на елки вешают! Сатанисты проклятые! – женщина перекрестилась.
– Я хочу помочь, – сказала Анна.
– Ты слышала, что я сказала? Они молодых на органы разбирают! Не лезь в это, девочка!
– Я уже давно не девочка, – хмуро сказала Смолина. – И не лезть в это я уже не могу. Моя дочь в опасности.
Женщина всплеснула руками.
– Что ж они, молодые дураки, лезут все куда не надо? – На ее глазах выступили слезы. – Я и Сережке-то говорила: ну не лезь ты туда…
– Сережка – это кто? – насторожилась Анна. Женщина осеклась.
– Ты здесь ничего не найдешь. Уезжай лучше.
Женщина заторопилась в дом, обняв рукой пустой таз. Анна заспешила следом.
– Почему уехали родственники пропавших?
– А ты как думаешь? Поняли, что ничего не добьются. А жить здесь уже не могли.
– А деда что же – бгосили? – спросил идущий позади Смолиной словно тень Виталик.
– Дедушка Мир сам остался. Да только вот беда – совсем разумом помутился да от горя онемел. Ходит по улицам, всем бумажку сует про Тойво. А что толку? Кто его здесь видел?
– Куда они уехали?
– Да кто ж знает? – Женщина зашла в дом, оставив только щелку, через которую Анна видела ее тревожное лицо. – После того случая с ними мало кто общался. Страшно. Своих бы детей уберечь.
Женщина уже хотела закрыть дверь, но Анна вставила ногу в проем.
– Как их уберечь, если мы ничего не знаем? – она смотрела в глаза женщине, и та не выдержала взгляд. – Как?
Женщина тяжело вздохнула.
– Ваш? – спросила она и кивнула на Виталика. Тот насупился.
– У меня девочка. Приемная. И я за нее очень боюсь.
– Своих нет? – удивилась женщина. Анна промолчала. Женщина вздохнула и приоткрыла дверь. – Заходите.
Смолина шагнула во тьму дома.
Руна 5
«Богом созданное солнце,
Не видало ль ты сыночка,
Это яблочко златое,
Этот прутик серебристый?»
Солнце ведало про это,
И в ответ оно сказало:
«Твой сынок уже скончался,
Он уже погиб, несчастный,
В сумрачном потоке Туони,
В Маналы глубоких водах.
В водопад его столкнули
И с порога по порогу
В темные глубины Туони,
В недра Маналы спустили».
В доме было чисто и уютно. Это так контрастировало с окружающей действительностью – серой и дождливой, что Анна подумала, будто хозяйка бережет свой внутренний мир от внешних невзгод. Бережет так, как не уберегла некоего Сережку… Еще один пропавший? Смолина чувствовала, что нащупала какую-то нить. Главное было тянуть за нее аккуратно, чтобы не оборвать.
Женщина представилась Людмилой и оказалась куда как разговорчивее, чем показалось вначале. Анна понимала – в деревне поговорить особо не с кем, и когда первый порог контакта с приезжими оказался пройден, Людмилу как прорвало.
– Тойво на карельском означает «надежда». Может быть, поэтому дедушка Мир все еще верит – Хозяйка усадила гостей за стол и хлопотала вокруг, выставляя на свежую скатерть еду. Анна попыталась отказаться, но деревенское гостеприимство отказа не принимало. Виталик же с удовольствием принялся поедать вареные яйца, жареную рыбу и картофельное пюре. – Ешьте, все домашнее! Такого в городе-то не найдете!
– Вы тут одна живете? – как бы невзначай спросила Анна.
– Деревня у нас небольшая, зимой человек сорок живет, – щебетала Людмила. – Летом больше, конечно, на дачи приезжают. Магазинов нет, автолавка раз в неделю приезжает. Электричество отключается после первого же сильного порыва ветра, а когда света нет – связи тоже нет. Как они делают? За что им деньги бюджет плотит? – разводила руками хозяйка. – Скорая приезжает, только если бензин есть, да и то если по весне дорогу не размыло. Да и дорога та – одно название! Так, направление, а не дорога. По документам-то ее еще пять лет назад построили.
– А если заболеешь? – спросил Виталик с набитым ртом.
– Если заболеешь – вон кладбище есть.
– А вы кем габотаете?
– Какая работа, сынок, ты о чем? Оглянись! Здесь ни в одной деревне в округе работы нет.
– И как выживаете?
– Вот, ягоды продаю, те, что в лесу собираю. Хозяйство свое – огород, козы, куры. А пенсия такая, что те самые куры с нее смеются. В молодости я проводником работала, Мурманск – Москва. Очень красивые места у нас в Карелии, да только грустно на них смотреть. Я все время на станциях покупала еду у местных бабушек, а больше всего у одной любила – как-то с душой она готовила. Она совсем старенькая была, лицо как сморщенное яблоко. Заранее ей заказывала – мол, поеду через три дня обратно, приготовьте, говорю, баб Ань, то-то, – и она готовила, да так вкусно! Так несколько лет и ездила. А потом в одну поездку выхожу на станции – а ее нет. Не пришла. Думала, заболела, может? Но сколько я ни ездила – она больше не приходила, – Людмила помолчала, глядя в пустоту. – А потом я и сама на пенсию вышла. Да только покоя нет на пенсии. Вишь, беда-то какая…
– Как же так получилось, что ребят не нашли? – спросила Анна.
– Я вот и сама думаю, дочка… Может – не хотели искать-то?
В избе повисла мрачная тишина.
– У Тойво дядька в Америку уехал, давно еще. И как-то племяннику оттуда прислал куртку дорогую, американскую, со звездами. Там еще крупно так было написано: «USA». Тойво гордился страшно! Куртку не снимал ни зимой, ни летом. Так в ней и пропал. Что, сложно найти парня в такой куртке? Никто его не видел? Так она одна на всю Карелию! У нас таких не продают.