Анна молчала.
– Чем ты занималась в миру?
У Смолиной была заготовлена легенда на случай такого вопроса, которую они подготовили еще со Светой. Но против собственной воли она внезапно сказала:
– Я была волонтером-поисковиком. Искала в лесах пропавших людей.
– Тебе не кажется странным искать кого-то прежде, чем ты нашла себя? – Сиджа с улыбкой посмотрел ей в глаза. – Зачем ты занималась этим?
– Когда человек теряется в лесу – ему страшно и одиноко. Он попадает в непривычный мир, в котором он – городской житель – ничего не понимает. У большинства надежда гаснет быстрее, чем прогорает свеча, – Анна говорила и не могла остановиться. Ей хотелось заткнуть рот самой себе, но что-то внутри лопнуло, словно пал какой-то зажим, и теперь поток слов несся вперед, ничем не сдерживаемый. – Я хотела спасать тех, кто уже не верит в спасение. Такой человек обязан быть! Потому что, когда мне было одиноко, рядом никогда не было такого человека.
– Кто выведет тебя из леса, если лес – это ты сама? – мягко сказал Сиджа. – Мы блуждаем в себе, Мария. Блуждаем с единственной целью – найти выход за пределы эго.
– Но наше эго – это основа нашей личности!
– Личность ложна, Мария. К чему привел тебя твой путь эго?
– Мой путь привел меня сюда.
– Но пока ты не уверена, что это то место, где ты должна быть. Я вижу это по твоим глазам, не отрицай. Скажи, ты видела счастливые лица тех, кто неделю назад не видел смысла в жизни. Ты видела огороды, которые дают работу людям из окрестных деревень и пищу нам. Может, ты слышала, что наша организация борется за очистку Ладоги от радиации? А насчет гуманитарных миссий по местам мировых эпидемий? Я вижу в тебе свет, Мария. Ты сама его не видишь, но вижу я. Ты смотришь сквозь призму мрака – ты так привыкла. Но попробуй распахнуть глаза шире – и ты увидишь.
Он поднял руки к небу. Оно было безоблачным, и над островом раскинулись мириады звезд.
– Ты не сможешь помочь многим, выводя из леса по одному заблудшему. Скольких ты сможешь спасти? Одного человека за раз? А здесь ты сможешь помочь тысячам. Миллионам!
Анна недоверчиво посмотрела на послушника.
– Ты можешь помогать нам. Работать на земле, выращивать цветы. Любишь цветы? Они прекрасны!
Анна смотрела в глаза Сиджи, и ей показалось, что в них она видит распустившийся прекрасный цветок. Вот только ее цветок увял. Как оживить его?
– Какие твои любимые цветы, сестра?
– Фиалки.
– Анютины глазки, – улыбнулся Сиджа. – Ты потеряла себя, Мария. Именно поэтому ты здесь. Ты всю жизнь искала пропавших, но на самом деле ты искала себя.
2006 год, 19 октября
Хейнясенмаа
Утро выдалось светлым. Анна уже забыла, как это – видеть не темные тучи, нависшие над серым городом, а солнце. С соседней кровати ей улыбнулась Нина.
Послушники облачились в белые одежды и проследовали в куполообразное здание в центре острова – зал для медитаций и молитв.
После молитвы Сиджа начал беседовать с учениками. Кого-то спрашивал про бизнес, кого-то – про планы на жизнь. Он всегда обходил Смолину стороной, поэтому, когда он наконец поднял ее и спросил про семью, Анна растерялась.
– У тебя же есть семья, Мария? – тепло, по-приятельски улыбнулся ей Сиджа. – Кто твой отец?
У Марии, в отличие от Анны, семья была. Полноценная, любящая. Эту легенду они подготовили еще со Светой, когда продумывали биографию новой личности Смолиной. Но против своего ожидания Анна выдала совсем другое.
– Я с ним не общаюсь.
Какого черта, Смолина! Нужно быстро исправиться, вернуться в русло легенды!
– Точнее, общаюсь, но…
– У тебя есть дети?
У Марии детей нет. Но есть возможность их родить, в отличие от…
– Я не могу иметь детей.
– Почему? – Сиджа слегка наклонил голову. В зале была абсолютная тишина. Слова Анны пустым эхом отражались от стен.
– Я не знаю. И никто не знает. Ни один доктор.
В зале послышался женский всхлип, но Анна не обращала внимания ни на что. Лицо горело, она стиснула кулаки так, что накладные ногти впились в ладони до крови.
– Ты боишься раскрыться, потому что внутри тебя тьма. Но миру нужен не только свет. Что случилось? Почему у тебя с отцом разладились отношения? – мягко, но в то же время не давая путей к отступлению, спросил Сиджа. В висках застучало, ладони Анны вдруг покрылись потом.
– Я… я не знаю.
– Не знаешь или не хочешь знать?
Какого черта, что за сеанс психотерапии! Нужно срочно ответить что-то, увести разговор в сторону…
– Я не могу вспомнить…
– Заблокированные воспоминания скрывают твою суть, – сказал Сиджа. – Открой чертоги своей памяти! Здесь тебе нечего бояться.
Сиджа протянул руку и провел ладонью по глазам Анны, закрывая их. Так делали мертвецам в фильмах, мелькнуло у Смолиной прежде, чем она почувствовала, как проваливается во тьму. Зал вдруг накренился, ноги Анны подкосились, но ее поймал сидящий рядом Арсен.
– Сестра, я с тобой, не бойся! – услышала она его горячий шепот прямо в ухо.
– Раскройся, Мария! – в своей сухой ладони она почувствовала нежную ладонь Нины.
– Сейчас ты пойдешь в глубины своей памяти, – услышала Смолина голос Сиджи уже над своей головой. То ли он подошел ближе, то ли это был обман восприятия из-за чего-то, так похожего на обморок. Теперь Анна слышала его голос как бы у себя в голове. – Расслабь тело, отпусти мысли… Следуй за моим голосом, Мария…
«Я не Мария», – хотела сказать Анна. Точнее, она не хотела это сказать, но губы как будто сами шевелились в попытках произнести имя.
Она снова оказалась в комнате родителей – Смолина сразу узнала старый раскладной диван, шкафы с антресолями, желтые шторы на окнах.
У окна, спиной к Ане, стоял отец. Он что-то делал руками на подоконнике, но за его спиной Смолиной было не видно, что именно. Дверь за спиной Анны захлопнулась.
– Красивый цветок, – произнес отец, не оборачиваясь.
Аня застыла посреди комнаты. Отец повернулся к ней. В руках он держал горшочек с фиалками. Тоненький стебелек, едва опушенный прозрачными волосками, на котором покачивалась аккуратная чашечка, увенчанная пятью лепестками. Это был ее цветок. Ее и ничей больше.
– Ты говорила, что я уделяю тебе мало внимания? – отец прошел к дивану и сел, держа цветок в руках. Он похлопал ладонью по месту рядом с собой. – Садись.
Аня завороженно села рядом.
– А что, если мы с цветочком немного поиграем? – лукаво спросил отец. Глядя Ане в глаза, он провел пальцем по тонкому стеблю, туда, где находилось нежное соцветие. – Ты же не против, Аня? Ты не обидишь папу отказом?
Аня не в силах была пошевелиться. Ее мышцы одеревенели. Она смотрела на отца словно мышь на кобру, загипнотизированная его взглядом. Взгляд парализовывал волю. Казалось, он проникал гораздо глубже, чем это было дозволено, раздевал, снимая покровы тайны, грубо прикасаясь к чему-то очень нежно-детскому, проникая внутрь словно острый нож.
– Ты же хочешь быть хорошей девочкой?
Отец пододвинулся к ней вплотную.
– Это останется между нами, верно? – прошептал он.
Она увидела ладонь отца, которая сжалась в кулак. Аня сама сжалась, как цветок. Но отец не собирался ее бить. Он разогнул указательный палец, облизал его и посмотрел на Аню.
– Мы ведь никому об этом не расскажем? – шепнул он. – Ведь я просто уделяю тебе внимание…
Отец улыбался, когда его палец вошел в бутон цветка, прорвав плеву.
Мир перевернулся с ног на голову и только потом встал обратно, но уже не таким, как прежде. Все вокруг затряслось, распадаясь на осколки фарфора с ценником на дне. Лепестки скукожились и опали один за одним, бутон съеживался под уничтожающими лучами пустынного солнца. Жизнь уходила из цветка, словно палец отца был острым носом вампира-комара, вместо крови вытягивающим жизнь досуха.
Аня опустила глаза – по белоснежному платью между ног расплывалось красное пятно.
– Я не хотел, чтобы тебе было больно… Платьишко лучше выкинуть, а то пятно не отстирается.
Когда отец ушел, цветок, вырванный с корнем, валялся на полу.
Анна очнулась от собственного крика, но это был не короткий вскрик ужаса. Это был долгий пронзительный крик, идущий из самой глубины души, из самой сокровенной боли, так долго и тщательно скрываемой от самой себя. И теперь боль вырвалась наружу.
Смолина лежала на полу в окружении послушников. Люди вокруг нежно сжимали ее руки, дружески касались ступней ног, словно в немом крике поддержки пытаясь отдать как можно бо́льшую часть себя. Глаза всех были мокрые от слез. По лицу Анны струился настоящий водопад, на полу натекла небольшая лужа.
– Ты очень сильная, Мария, – услышала она голос Сиджи. Он сидел на коленях перед ней. – Ты смогла пойти так глубоко, как не ходила никогда до этого. Теперь ты освободилась от боли.
Анне хотелось крикнуть, что она никакая не Мария, что ее зовут Анна, ей стало внезапно стыдно, что она обманывала всех этих людей, но горло было сжато спазмами рыданий.
– Твой цветок увял, сестра, – сказал Сиджа. – Потому что в тебе много ненависти. Он воскреснет вновь. Нужно лишь только поливать его.
– Чем? – задыхаясь от слез, спросила Анна. Сиджа посмотрел ей в глаза, и она увидела в них отражение бездонного неба.
– Любовью.
– Ань, ты потерялась!
– Мы все потерялись, Света. Оглянись вокруг. Ты знаешь счастливых людей? Этот мир катится к самоуничтожению.
Скалы отливали зеленью, и этот цвет странно было видеть серой осенью. Вечнозеленая хвоя делилась своим цветом с гранитными глыбами, словно вновь даря им жизнь. Здесь, на острове, посреди бескрайней Ладоги, не было шума машин, не было безликой толпы, выхлопных газов и завернутых в полиэтилен мертвых детей. Здесь был только шепот ветра и покой. Единственным неестественным шумом сейчас был голос Светы из телефонной трубки.