Что ж, оставалось ждать. Но помимо ожидания у Анны была еще работа и домашние дела.
Осенью, в преддверии «черной пятницы», типографию заваливали заказами. Анна никогда не понимала этого идиотского ажиотажа. Купить побольше чего-то подешевле, чтобы потом повесить в шкаф и больше никогда не надевать. Зачем? Хотя, наверное, люди таким образом тоже устраивали себе короткий миг радости, как она третьим стаканчиком латте за день или вот этим преждевременным украшением квартиры.
Она впервые позволила себе так сделать. Два года назад на ее робкое «Может, нарядим елку пораньше?..» Смолину высмеял Андрей, и с тех пор она боялась даже упомянуть об этом. А до Андрея это и в голову не приходило. В ее семье не было заведено лишний раз праздновать. Отец всегда был против.
При воспоминаниях об отце почему-то стало мерзко на душе. Мир за окном потемнел и лишился остатка красок.
Анна поняла, что если срочно что-то не сделает – то окунется в такие мрачные омуты, к которым этой осенью она была категорически не готова. Даже Света говорила: психоанализом лучше заниматься в более-менее наполненном состоянии, ибо любые перемены требуют энергии. А откуда ей взяться сырой, холодной осенью, которая, словно дементоры, высасывала всю жизнь из мира?
Что делать тем, кто уже находится в глубочайшей яме, Анна не спрашивала, а Света не говорила.
Чтобы хоть как-то подбодрить себя, Анна отправилась на кухню и заварила крепкий кофе со сливками. Такой латте, как делали в ее любимой кофейне, она пока варить не научилась, но все же это было хоть какое-то топливо для стремительно угасающих углей настроения.
Немного придя в себя, Анна вернулась в комнату, но только она начала развязывать тугую завязку мешка, как в замочной скважине повернулся ключ. Смолина аж подскочила. Внезапно ей захотелось срочно затолкать мешок на законные антресоли, чтобы никто не увидел ее робкую попытку разогнать осенний сумрак этими неуместными блестяшками. Ей вдруг стало неловко от этой жалкой имитации праздника жизни.
В прихожей послышались шаги Лены. Анна замерла.
– Что ты делаешь? – всклокоченная от осенних ветров голова Лены (опять шапку не надела! – с раздражением подумала Смолина) показалась в дверном проеме.
– Да вот… – неуверенно повела рукой в сторону мешка Анна. – Подумала… может, ты хочешь – украсим квартиру? Как будто уже Новый год…
Лена молча смотрела на Анну. Смолиной внезапно захотелось, чтобы время вернулось назад. Какая же это была неловкая попытка! Нужно срочно сказать что-то другое – что она просто убиралась, что задела мешок и он свалился сверху, что на антресолях надо протереть пыль…
– Хотя, наверное, это не ко времени… – словно оправдываясь, выдавила Анна. – Я сейчас уберу его обратно.
– Не надо!
Анна уже приготовилась водрузить мешок на антресоли. Лена покраснела.
– Может, все же… – девочка смущенно уставилась в пол, – все же что-нибудь повесим? Хотя бы один шарик?
Смолина замерла с мешком в руках, а потом улыбнулась, поставила его на пол и открыла.
– Ну а чего ж тогда один шарик? Повесим все, что захотим!
Глаза Лены вдруг вспыхнули, словно бенгальские огни. Она неуверенно подошла к мешку и заглянула внутрь.
– Можно? – она вопросительно посмотрела на Анну.
– Конечно! – улыбнулась Смолина. – Выбирай.
Лена чуть ли не с головой исчезла в мешке и через некоторое время выудила оттуда большой шар в ярких искорках хрустальных снежинок. Вновь взглянула на Смолину, словно спрашивая разрешения. Анна кивнула. Внутри разлилось что-то теплое, обволакивающе-нежное.
Лена надела на палец нитку, прикрепленную к верхушке шара, и вытянула руку. Одинокий луч солнца неуверенно пробился сквозь тучи, словно заблудившийся путник.
– Как одинокий кит! – завороженно прошептала Лена, глядя на луч. – Он подает сигналы на другой частоте, и его не слышат другие киты. Так и блуждает по океану в одиночестве.
– Все одинокие души когда-то находят пару, – сказала Анна, но неуверенно – казалось, она сама не верит в то, что говорит. Не верит, но очень хочет поверить.
На стене появилось едва видимое световое пятно. Лена поднесла шар к лучу. Шар закрутился вокруг своей оси, отбрасывая на стены и лица световые зайчики. В комнате сразу стало как-то теплее. Казалось, в этом шаре сейчас встретились две одинокие души. И, может, у них получится создать тот приют в этом штормящем море жизни, который они обе так давно искали?
Лена тоже вся светилась, словно новогодняя елка.
– Не то что в детдоме! – сказала Лена. – Нам там всё запрещали, постоянно пытались контролировать.
– Я так не буду делать, – сказала Анна.
– Правда?
– Да.
– А елку мы там наряжали только за пару дней, – призналась Лена, завороженно глядя на шар. – Воспитатели строгие были. Говорили, что нечего жизнь в сплошной праздник превращать.
Анна молча посмотрела на нее, и внутри колыхнулся островок боли. Да, жизнь не праздник, моя девочка. Все так. Но, черт побери, Смолина, ты не ты будешь, если не сделаешь все, чтобы этот ребенок чаще улыбался! Анна почувствовала, как глаза становятся влажными, и спешно отвернулась.
– Ну а мы по-другому. Мы сами как захотим, так и сделаем! – проворчала она.
– Правда? – недоверчиво спросила Лена. – Как захотим?
– Угу, – Анна кивнула, потому что говорить вдруг стало сложно – к горлу подкатил ком. Лена сияла. Казалось, вот сейчас она бросится на шею Смолиной, они обнимутся и – может быть – впервые в жизни Анна услышит заветное «мама»…
Лена подняла руку с шаром повыше. Рукав кофты задрался, обнажив свежие шрамы на запястье.
Анна похолодела. Не успев толком понять, что она делает, Смолина схватила девочку за руку.
– Это что? – рявкнула Смолина.
– Пусти! – закричала Лена, пытаясь вырваться.
– Откуда это? Ты что, пыталась порезать вены?
– Я поцарапалась об арматуру на заброшке!
– Не ври мне!
Девочка с ненавистью взглянула в глаза Анне.
– А твое какое дело? – процедила Лена.
– Как какое? Я твоя мать!
– Ты врешь! Ты мне не мать! – закричала ей в лицо Лена. – Ты говорила, что ты не такая, как они, но ты точно такая же! Вы все одинаковые!
Смолина от неожиданности выпустила ее руку. Лена в сердцах бросила шар об пол, и тот разлетелся на мириады осколков.
Пока Анна завороженно смотрела на эти мерцающие искры, Лена выбежала из комнаты, с грохотом хлопнув дверью.
Руна 6
И когда заходит солнце,
Нет вечерней мне отрады;
Не слыхать кукушки утром.
Не могу совсем понять я,
Как мне быть и что мне делать?
Как прожить мне в этом мире,
Как скитаться в здешнем крае?
Бабушку Нинель назвали так в честь Ленина. Тогда было модно сокращать лозунги и имена партийных деятелей. Так появилась Гертруда – героиня труда, Элина – электрификация и индустриализация, Идлен – идеи Ленина. В бабушкином случае фамилию великого вождя революции просто перевернули, добавив мягкий знак – все-таки имя женское. В семье давно все привыкли сокращать Нинель до привычной слуху Нины, но в госучреждениях, куда бабушка частенько наведывалась, она всегда гордо представлялась полным именем.
По вечерам баба Нина говорила: «Запахни шторы! А то пойдет какой идиот с ружьем, увидит – свет в окне горит, подумает – дай стрельну, авось попаду!»
Аня откровенно не понимала, почему кто-то должен ходить по улицам с ружьем и стрелять по окнам? И только с возрастом поняла: бабушка видела войну и еще помнила Питер без единого огня на улицах и надписи на стенах «Свет в окне – помощь врагу».
Когда умер Сталин – баба Нина плакала. Слезы странно сочетались с ее монументальным профилем – бабушка сама была похожа на памятник, высеченный из мрамора. О смерти вождя она говорила редко, но всегда с тяжелым вздохом, называя его исключительно как «отец народов».
– Какой же он отец! – восклицала мать. – Тиран! Сколько людей сгубил!
– А ты молчи! – моментально вскипала бабушка. – Не смей даже упоминать Иосифа Виссарионовича!
Так начиналась обычная вечерняя ссора в семье. Мама припоминала бабушке, что та до сих пор не знает, что кроме нашей планеты есть целая Солнечная система, в которой по своим строгим орбитам вращаются еще восемь других планет. Бабушка только отмахивалась.
– И на кой черт мне это надо, планеты твои? Чего толку-то с них?
У бабы Нины было большое хозяйство под Питером – дом, двадцать соток земли, несколько коз, куры, пара поросят. Она вставала с зарей и до заката трудилась в огороде. Так делали мать и отец, а до того – их матери и отцы, а до них еще неизвестно сколько поколений. И только нерадивая дочка вдруг решила, что профессия учителя в городе престижнее, чем копаться в курином навозе в деревне.
Мама психовала и страшно стеснялась приглашать гостей в дом. Мама – преподаватель астрономии. Что скажут коллеги, если узнают, что ее мать и слышать не хочет про какие-то там Плутоны и Нептуны?
Бабушке же было это не интересно. Она не верила ни в планеты, ни в Бога, ни в дьявола. Выкованная в жерниле мартеновских печей, словно отлитая из стали, закаленная в суровых реалиях Советского Союза, она верила только в идеи коммунизма.
– Немцев не боялась, американцев не боялась, так и дьяволов ваших с богами не убоюсь, – ворчала бабушка. Мать только руками всплескивала – мнение бабушки было что памятник Ленину на Московской площади – стоял, стоит и будет стоять. И никакая сила его оттуда не сдвинет.
Баба Нина не любила свою дочь, но почти боготворила ее мужа. Почему он, выросший в глухой карельской деревне, в семье язычников, больше следует заветам Ильича, чем дочь, воспитанная в правильной атеистической семье?
Аню привозили к бабе Нине на лето и сдавали на все три месяца каникул, словно в аренду. Но Аня не жаловалась. Вместе с деревней и строгой бабушкой она получала бесконечные леса, чистейшие реки, загадочные болота и свободу.