Основные положения Сандерса таковы.
1. Контекстом, в рамках которого должна проводиться реконструкция образа исторического Иисуса, должен выступать палестинский иудаизм, характеризующийся наличием идей «заветного номизма» и «эсхатологии восстановления».
2. Реконструируемое учение Иисуса должно, с одной стороны, вписываться в контекст палестинского иудаизма, с другой – показывать, почему впоследствии община учеников Иисуса оформилась в отдельное религиозное течение.
3. Реконструкция образа исторического Иисуса должна основываться не на материале несводимых к иудаизму и христианству речений, но на основании ряда фактов Его жизни, которые находятся в нарративном материале евангельских текстов.
4. Исторический Иисус был эсхатологическим пророком, «наместником» Бога на земле, возвещающим скорое пришествие Царства Божьего. В будущем Царстве будет новый Израиль, начатком которого стали двенадцать учеников Иисуса, символизировавшие двенадцать колен народа Израиля. В будущем Царстве не будет земного, но будет небесный Храм. В Царство войдут не только праведники, но и те, кто, с точки зрения фарисеев, был этого недостоин.
2. Геза Вермеш
Геза Вермеш (Géza Vermes, 1924–2013) – британский библеист венгерско-еврейского происхождения, специализировавшийся на изучении Нового Завета, раннего христианства и межзаветного иудаизма. Его исследования оказали значительное влияние на современный этап «Поиска исторического Иисуса». Основные работы Вермеша по этой проблематике – «Иудей[336] Иисус» (1973), «Религия иудея[337] Иисуса» (1993), «Иисус и Его иудейский контекст» (2003), «Иисус в иудейском мире» (2010). Иудейский бэкграунд Гезы Вермеша позволил взглянуть на проблематику «Поиска…» под новым углом и высветить проблемы, зачастую игнорируемые европейскими исследователями, воспитанными в христианской традиции.
Хотя первая серьезная работа Вермеша об Иисусе была написана в 1973 году, его творчество рассматривается в нашей монографии в разделе, посвященном современным исследованиям (после 1985 года), во-первых, потому, что основные его работы написаны уже в этот промежуток времени, во-вторых, поскольку Вермеш в своих работах довольно жестко дистанцируется от исследователей 1960‐х и 1970‐х годов.
В отличие от Кеземана и других учеников Бультмана, Вермеш не считает, что учение Иисуса в чем-либо расходилось с современным Ему иудаизмом. Для доказательства этой точки зрения он прибегает к анализу материала, который большинством участников «Поиска…» 1960‐х и 1970‐х годов еще не был освоен. В отличие от большинства коллег, Вермеш блестяще знал иудейские источники[338], ветхозаветные канонические и апокрифические тексты, работал над изучением кумранских рукописей, отлично ориентировался в более поздних раввинистических писаниях.
Вермеш доказывает, что, поскольку Иисус был евреем по происхождению и иудеем по религиозной принадлежности, Его учение и жизнь должны быть поняты именно в категориях иудаизма. Он с большим доверием относится к исторической достоверности не только синоптических повествований, но и Евангелия от Иоанна, «ибо четвертый евангелист доносит до нас ряд независимых преданий»[339]. При этом Вермеш не использует в своей реконструкции апокрифический новозаветный материал, поскольку считает его довольно поздним по происхождению.
Вермеш не пишет о том, какие формальные критерии он применяет для оценки аутентичности евангельского текста. Однако, как доказывает одна из исследовательниц его творчества Хильда Мёллер, ученый использует три критерия: смущения, множественности свидетельств и согласованности[340].
В отличие от более ранней традиции, Вермеш указывает, что к I веку н. э. внутри иудаизма существовало не четыре течения (фарисеи, саддукеи, ессеи, зилоты), как считалось ранее, а намного больше. Поскольку учение и жизнь Иисуса не соотносились с этими четырьмя течениями, то большинство исследователей считали, что Иисус находился вообще за рамками современного Ему иудаизма. Вермеш (как и Сандерс) доказывает обратное: Иисус был типичным иудеем. Его иудаизм – это харизматический иудаизм, распространенный в Галилее.
Вермеш доказывал, что Галилея была «островком иудаизма среди бушующего моря язычества»[341]. Однако в отличие от фарисейского и саддукейского вариантов иудаизма, распространенных в Иудее, в Галилее наиболее распространен был иудаизм харизматический. Вермеш доказывает, что традиция харизматического иудаизма, генетически восходящая к ветхозаветным пророкам, бытовала во времена Иисуса. Вермеш приводит в пример двух харизматиков – Хони «начертателя кругов» и Ханину бен Досу, который был «младшим современником Иисуса»[342].
Харизматический иудаизм Галилеи, в отличие от иудаизма Иудеи, «практически не имел отношения к священству, Торе и храмовому богослужению; вопрос соблюдения заповедей, столь важный для священников, левитов и раввинов Мишны и Талмуда, почти не вставал в харизматическом контексте»[343]. Харизматики фокусировали внимание на исцелениях болезней, экзорцизме и «природных чудесах» (nature miracles)[344]. Они творили чудеса не в ходе храмового ритуала, но «непосредственным воздействием Духа Божьего»[345]. В некоторых работах Вермеш называет Иисуса более поздним по происхождению иудейским термином «хасид»: «Иисус был харизматическим праведником, хасидом, не только экзорцистом, но и религиозным учителем»[346].
Вермеш доказывает, что Иисус, как и Его наставник Иоанн Креститель, был харизматиком, что подтверждается исцелениями и изгнанием бесов[347]. В отличие от религиозных учителей Иудеи, Иисус не ссылался на авторитет Писания или мнение учителя, Его учение «подтверждалось не текстами, а харизматическими событиями»[348]. Иисус практически не интересовался вопросами права и ритуала[349], а отраженная в Евангелиях полемика с фарисеями о посте и о субботе является позднейшей вставкой самих евангелистов[350].
В центре проповеди Иисуса была весть о скором пришествии Царства Божьего. Вермеш демонстрирует ветхозаветные истоки учения о Царстве и указывает на то, что к рубежу I века н. э. идея Царства приобретает апокалиптические оттенки (мотив последней космической битвы) и политические коннотации. В начале раввинистической эпохи (100–300 годы н. э.) утверждается идея о том, что Царство будет «установлено не огнем и мечом, а через полное повиновение Закону Моисея»[351]. Вермеш утверждает:
Иисусово Царство Божье находилось где-то между апокалиптикой и раввинистическими образами, хотя в плане невоинственного характера скорее предвосхищает мирное Царство, о котором мечтали раввины, чем катастрофическую реальность апокалиптических визионеров или Армагеддон новозаветного Апокалипсиса[352].
Таким образом, для Вермеша учение Иисуса о Царстве знаменует некий переход от апокалиптического к раввинистическому иудаизму.
Пришествие Царства Божьего уже проявлялось в исцелениях и экзорцизме Иисуса. Однако, в отличие от Сандерса, Вермеш не считал, что Иисус видел Себя Кем-то особенным в этом Царстве. Словосочетание «Сын Человеческий», которое некоторые исследователи считали явным указанием на мессианское самосознание Иисуса, Вермеш считает не мессианским титулом, а перифрастической формулой. Титулярное употребление фразы «Сын Человеческий» засвидетельствовано лишь в более поздних иудейских источниках (ранее ошибочно датировавшихся I в. до н. э.), на которые, возможно, оказало влияние раннее христианство. Арамейское словосочетание אשנ רב, которое использовал в Своей речи Иисус, «является заменой местоимения „я“, когда говорящий считает нескромным употреблять это местоимение открыто или когда он утверждает в отношении себя какие-либо спорные идеи»[353]. Именование «Сын Божий» указывало не на божественность Иисуса (что полностью противоречило бы строгому иудейскому монотеизму), но лишь «на его достоинство великого харизматического лидера»[354].
Религия, возвещенная Иисусом, была теоцентрична. Сам он играл в ней роль мужа Божьего, пророка из пророков, пастыря стада, лидера, учителя и носителя откровения, но не объекта поклонения[355].
Как галилеянин, Иисус вызывал в глазах фарисеев из Иудеи, и особенно Иерусалима, подозрение «в религиозной некорректности, в которой подозревались все галилеяне»[356]. В отличие от Сандерса, Вермеш считает, что между Иисусом и фарисеями существовали разногласия, однако неприязнь фарисеев вызывало не пренебрежительное отношение Иисуса к установлениям Закона (историчность чего, с точки зрения Вермеша, весьма сомнительна), а «угроза, которую представлял неограниченный авторитет харизматика для поборников установленного религиозного порядка»[357].
Но несмотря на негативное отношение к Иисусу со стороны фарисеев, Вермеш (как и Сандерс) не находит подтверждений «активного и организованного их участия в планировании и осуществлении казни Иисуса»