— Вот и хорошо! Посмотрим друг на друга. Что за глаза у тебя? У меня зеленые. Неопределенный зеленый цвет. А у тебя? Коричневые? Как и твое прошлое, не так ли?
Собака избегала взгляда человека.
— Никак, ты стыдишься? Глупости! Тебе нечего стыдиться. У тебя красивые глаза. И красивые зубы.
Менкель говорил с большими паузами. В конце концов, собака у него появилась как ребенок у старой девы. С помощью разговора он входил в новую ситуацию. Собака слушала каждое его слово, но отворачивала голову в сторону, когда Менкель в упор смотрел ей в глаза.
— Ага, вот оно что.
Менкель положил мешок на стол и извлек оттуда большой кусок мяса. Наверно, конина.
Собака, скуля, рвалась с цепи.
— Минуточку.
Менкель отделил ножом одно ребро, длинное, как кавалерийская сабля, и бросил на пол рядом с угольным ящиком. Собака попыталась поймать его на лету. Но цепь была слишком короткой. Менкель спокойно наблюдал. Им овладело незнакомое доселе чувство, которое он не смог бы назвать. Пожалуй, это было ощущение своей власти.
— С намордником ничего не выйдет. Понятно? Сидеть!
Собака не слушалась.
— Сидеть, кому сказано!
Собака не чувствовала длинных, острых железных шипов ошейника.
— Глупая, цепь не растягивается!
Менкель снял намордник. Молниеносно повернув голову, собака лизнула ему руку. Менкель усмехнулся:
— Чей хлеб ты ешь…
Он наклонился, чтобы поднять ребро. Собака залаяла и прыгнула ему на спину. Менкель упал на колени и ударился головой о чугунную раковину.
Он стукнул собаку ребром по морде.
— Сидеть, скотина!
Собака села. Из ее пасти бежала пена. Менкель поднялся, налил в миску воды и поставил перед собакой. Та лениво стала лакать. Ее глаза неотрывно следили за каждым перемещением ребра.
— Голод сильнее, не так ли? За кость ты садишься. Это мы запомним.
Менкель отрезал полоску мяса. Собака поднялась.
— Сидеть!
Менкель бросил ей кусочек. Тот исчез в пасти так быстро, как если бы его выбросили в окно. Наконец Менкель дал псу все ребро. В течение минуты раздавался только треск костей. Когда исчезла последняя крошка, собака начала долго и жадно пить. Затем улеглась рядом с миской.
— За эти несколько минут мы многому научились, не правда ли? Я тебя буду звать Бим. Хорошо?
Собака застучала хвостом по полу.
— Тебе нравится? Бим! Бимбам!
Менкель улыбнулся. Он завязал мешок и бросил его в шкафчик под окном. Бим вскочил.
— Сидеть!
Бим подчинился. Менкель отпустил цепь и сел. Бим лег у его ног. Менкель потянулся за картофельным пирогом и лишь в этот момент отметил, что матери нет дома.
Он поел пирога, оставив один кусок, и задремал. Его разбудило позвякивание цепи. Собака поднялась и прислушивалась, направив уши в сторону двери. Менкель обмотал конец цепи вокруг запястья. Он услышал, как открывается наружная дверь.
Когда мать вошла в кухню, Бим с рычанием рванулся ей навстречу. Менкель хлопнул ладонью по столу.
— Фу! Сидеть, Бим!
Острые шипы на шее пса подтвердили приказ, Бим послушался, но сидел, как на катапульте.
Мать прямо-таки окаменела от ужаса.
— О, какая зверюга! Откуда она у тебя?
— Подарок ко дню рождения.
И Готфрид рассмеялся так, как давно уже не смеялся.
— И что ты с ней будешь делать?
— Я же сказал, собака ко дню рождения, вместо жареного зайца.
И вот Бим живет у него уже целую неделю. Готфрид получил для него положенный мясной паек. На сей раз это была баранина. Во всяком случае, так определила мать. Он разделил его на семь равных частей, а в качестве места хранения избрал духовку плиты. Когда они после тренировок возвращались домой, Бим обязательно занимал место перед дверцей духовки. Он был постоянно голоден и этим не отличался от людей.
Когда Готфрид с матерью сидели за столом и неторопливо и торжественно, будто выполняя какой-то ритуал, съедали пару кусочков хлеба и что-нибудь из овощей, собака лежала под столом. Менкель загонял Бима туда, чтобы не видеть его глаз. Эти просящие собачьи глаза были как упрек. Откуда взять, если не крадешь?
Умение украсть или, как некоторые выражались, достать, вошло в моду. Это было, попросту говоря, приспособленчество с целью сохранения рода. Но для полицейского в синей форме это было абсолютно недопустимо. Это была одна из особенностей, выделявших его из общей массы людей. Сейчас даже бывшие полицейские крали, не испытывая угрызений совести.
Однажды Менкель дал себя уговорить набрать во время тренировочных маршей с Бимом зелени. Ему объяснили, что собирать нужно папоротникообразную траву, которую можно приготовить как шпинат. Он нашел ее. Травы было много, целые лужайки. Он набил ею рюкзак так же плотно, как набивал в госпитале матрасы. Но мать схватилась за голову. Это была не та трава. Но чтобы труды не пропали даром, он решил все-таки попробовать ее. Она оказалась горькой как полынь. Ну, ладно, пусть хоть собака набьет брюхо. Он подмешал к траве кости, которые соседи клали ему под дверь для собаки. Бим выудил из варева только кости. В конце концов Менкель выбросил траву на помойку. Ее забрал оттуда Дуфай, сосед, живший в боковом флигеле и державший кроликов. Сколько их было, тот держал в секрете. Но раз в месяц по дому разносился соблазнительнейший аромат жаркого.
Когда по истечении двух недель Менкель в третий раз принес домой паек из вонючего мяса, он набрался храбрости и спросил у шефа, не положено ли собакам чего-нибудь вроде продуктовых карточек. По крайней мере, на питательные крупы.
— Доставайте корм там, где он есть, — ответил шеф.
Менкель хотел было ответить на эту сногсшибательную логику едким замечанием, но не успел, так как шеф пояснил, что он имеет в виду:
— Каждый из вас будет следить за порядком в одной из пригородных деревень. А крестьяне за это будут кормить ваших собак.
— Как будто и без того мало непрошеных едоков стучится в крестьянские дома. За просто так крестьянин ничего не даст.
— И все же, Менкель, и все же! Согласен, спекулируют, торгуют из-под полы. Но в деревню, бывает, заявляются люди не просить или менять, а брать то, что им надо, просто так. Иногда и силой. От них мы должны защитить крестьян. Им нужна наша помощь, поэтому не каждый захлопнет дверь у вас перед носом.
Шеф все продумал. Каждый из отделения получал по деревне. Так чтобы к ней было поближе добираться из дома. И все же приходилось не один час шагать пешком.
Когда Менкель впервые вступил в Брухфельде, был полдень. На улице ни души. Казалось, здесь вообще нет ни людей, ни животных.
Ворота крестьянских дворов были наглухо заперты. И чем больше Менкель присматривался к воротам, тем больше в нем крепло ощущение, что здесь все заперто еще и «внутренне». Через несколько минут они с Бимом оказались на противоположном конце деревни.
Что теперь? Внимание Менкеля привлек небольшой живописный холмик, и он потопал туда. Бим семенил рядом. Они расположились на краю плетущего кустарника. Жужжали пчелы. Бим несколько раз попытался поймать пастью пчелу. А затем, предоставив хозяину разглядывать деревню, сунул нос в лапы и задремал.
Над двумя домами курился дымок. Его след терялся в ослепительных лучах солнца. Менкелю пригрезилась картошка в мундире с подливкой на сале. Незаметно он задремал, а потом и крепко уснул. Проснувшись, поглядел на часы. Они показывали третий час. Три часа полуденного сна при месячном окладе двести восемьдесят марок. Двести восемьдесят марок за двести восемьдесят часов службы. Итак, за полуденный сон он получил три марки.
В деревне было по-прежнему неподвижно и безмолвно. Неужели никто его не заметил? Ведь наверняка кто-то да посматривал на него из-за занавески. Никому до него не было дела? Но разве здесь нет любопытных детей? Нет женщин? Ведь человек с собакой бросается в глаза. Чтобы человек в синей форме, с большой немецкой овчаркой, остался незамеченным? Нет, это невозможно!
Менкель потянулся. То же самое вслед за ним сделал и Бим. Затем через поле они выбрались на дорогу, ведущую в город. Жаль, что он знал только одну дорогу, а то мог бы получше ознакомиться с окрестностями. Менкель выдернул из земли здоровенную репу. Он держал ее в руках, не знал, куда деть. Затем сунул под тужурку. Но чем ближе он подходил к городу, тем больше смущала Менкеля его ноша. Каждый увидит, что он что-то прячет под мундиром. Шагая, он споткнулся о свалявшуюся перепутанную ржавую проволоку. Минуту-две спустя он уже нес репу в проволочной петле. То, что несешь открыто, на глазах у всех, подозрения не вызывает.
Следующий день был похож на предыдущий. Только Менкель взял с собой солдатский мешок и надергал немного моркови. Он говорил себе, что все деревни в послеобеденное время такие тихие, но сам не верил в такое самовнушение. Что-то было не так в этом заброшенном уголке.
На третий день Менкель решил использовать гоночный велосипед, висевший без дела в прихожей. Теперь было не до велогонок. Он сам себе показался комичным, когда в своей синей форме сел в жесткое седло и поехал, низко нагнувшись над рулем. Люди оборачивались ему вслед. Бим несколько раз забегал под колесо, но быстро извлек уроки. И Менкель тоже приспособился к собачьей рысце. Когда он въехал на деревенскую мостовую, считая своим задом каждый булыжник, кое-что все же изменилось; одно из окон торопливо захлопнулось.
Менкель проехал по улице туда и обратно. Взад и вперед. Раз десять или даже больше. Наконец одни ворота открылись. В них показался старик с курительной трубкой. «Незажженная», — отметил про себя Менкель. Он проехал дальше. Развернулся. Старик продолжал стоять в воротах, потягивая бездымную трубку.
— Добрый день!
Старик кивнул и приветственно махнул трубкой. Менкель заметил, что на мундштук была надета резина от пивной пробки. «У него нет зубов, — подумал Менкель. — Он меня поджидал. С ним можно потолковать. Как ему лучше сказать? Я защищаю вас от злодеев, а вы за это кормите мою собаку?» Старик не торопился начинать разговор. Он молча разглядывал человека, собаку и велосипед.