Пару часов назад Александру Михайловичу позвонил Шмелёв. За эти пару дней они не общались, а сегодняшним утром замминистра сам набрал профессора и попросил срочно приехать. По телефону никаких объяснений не последовало, но Бехтерев и так понимал, что причина встречи может быть лишь одна, в чём он имел возможность убедиться, едва переступив порог кабинета Шмелёва.
На большом – не сказать что огромном, но действительно большом – тёмном столе, в металлическом контейнере-дипломате среди пенопласта покоилась табличка. Контейнер был раскрыт, дневной свет из окон падал на стол, оттеняя на камне полустёртые символы. Бехтерева снова накрыло воспоминаниями, гораздо более свежими, чем пять минут назад, но ещё менее счастливыми. Сразу вспомнилась неудачная экспедиция в псковские леса-болота, череда несчастных случаев, бригадир Алимов и въедливые следователи. И позор. Казалось, в академических кругах только ленивый не удосужился пнуть Шмелёва, а заодно, по инерции, и Бехтерева, поверивших в сказки Древней Руси.
Как бы то ни было, на столе перед ними была точно не подделка, не шутка и не розыгрыш. Табличка один-в-один повторяла манерой изготовления своих собратьев, найденных тогда на развалинах часовни под Кудеверью. И Бехтерев готов был поклясться, что символы на всех камнях нанесла одна и та же рука одним и тем же инструментом.
– Какие мысли, Саша? – Шмелёв вместо приветствия сразу перешёл к делу.
– Подлинник, – Бехтерев ответил в тон. – Сто процентов. Сходу. Даже без наших экспертов.
– То, что подлинник, я и сам вижу, ты уж не обижайся. Давай лучше о сути. Что по расшифровке скажешь? Насколько я понимаю, речь действительно идёт об указании места?
– Подожди.
Бехтерев достал из кармана брюк телефон, потыкал в экран, после чего сделал несколько снимков.
– Сейчас я поеду в университет. На нашу беду сегодня суббота. Я попытаюсь дозвониться до коллег, но... Не факт, в общем. Да и не стоит, пожалуй, слишком распространяться. Помнишь, что было после экспедиции?
– Помню, Саша. Потому и цепляюсь сейчас за эту возможность. Ты подумай, если здесь подсказка, действительно подсказка, – Шмелёв выделил слова интонацией. – что нам это даёт? Это шанс, Саш. Для нас обоих. И чёрт с ней, со славой. Ты просто представь...
– Женя! – в голосе Бехтерева словно металл звякнул, он тоже сменил интонацию. – Ты сам подумай, чего это будет стоить в случае неудачи? Кто из нас больше рискует? Да, карьера твоими стараниями подросла, не спорю. И здесь тебе огромное человеческое спасибо. Но ты не забывай только, что мне, помимо карьеры, нужно имя. Полоумный профессор – да на кой мне такие перспективы? Обесценить все мои работы разом? Одним махом? Да плевать все хотели, в каком МГУ я преподаю, какую науку веду и кого представляю. Ты хоть понимаешь, сколько времени понадобилось, чтобы... Да чтобы даже студенты – студенты, Женя! – ладно, коллеги, так ведь даже эти бестолочи пытались кусать. «Александр Витальевич, а правда?», «Александр Витальевич, а Атлантида?», «Александр Витальевич, а что вы думаете о внеземных цивилизациях?» и тому подобная ересь. У меня нет твоей бетонной шкуры, я не Железный Феликс! Да, я не меньше тебя хочу совершить что-то... Великое. Да, назови это Великим с большой буквы. И я понимаю все преференции, которые даст такое открытие. Но ты сам-то понимаешь риск? От нас даже костей не оставят, если мы вновь ошибёмся. Причём, от меня не оставят, тебе-то твоя научная карьера побоку, ты в одном шаге от политики...
Бехтерев распалялся всё больше и больше, Шмелёв наблюдал за ним с интересом. Не каждый день его товарищ выкидывал подобные пассы. Да и за столько лет Евгений Николаевич Шмелёв отвык выслушивать истерики – порядок в своём ведомстве он наводил железной рукой, тут профессор угадал с характеристикой. Но вот замшелость мышления, помноженная даже на какое-то мещанство товарища, привела его в замешательство. Он не узнавал того, кого иногда даже считал своим другом, не мог понять всех этих низменных стремлений к тёплому месту и спокойной пенсии. Нет, даже не так, он не мог осознать, в какой момент завзятый авантюрист, плевавший на мнение любых авторитетов, вдруг съёжился до забитого и заплёванного предпенсионера. Между тем, Бехтерев не успокаивался.
– А ты подумай, что тебе твоё руководство скажет про очередную нецелёвку? Или с министерских высот уже и на коррупцию плюют? Так то с твоих! Или мне, профессору, доктору наук, в шестьдесят два года к тебе на поклон идти? Женя, помоги, Женя выручи? Мне до самой смерти к тебе бегать, что ли? Спасибо за место, но доколе? И всё из-за одной ошибки? Ты хоть сам осознаёшь?
Профессор успокоился. Возбуждённый тон стих, он как-то весь обмяк, сдулся, втянув голову в плечи. Ещё только всхлипываний не хватало.
– Саша? У тебя всё в порядке? – язвительно-участливо поинтересовался Шмелёв. – Ты, может, запамятовал, какой риск мы раньше брали? И какие высоты? Так ты Югру вспомни, вспомни, кто их письменность в кучу собрал. Заодно вспомни про чудь в четырнадцатом веке. Кто доказал, что они как племя сохранились? Да, этого мало. Да, масштаб не тот. Но ведь чья заслуга? Наша! Наша с тобой! Причём я лишь участник, компаньон, соавтор, я даже на лавры не претендовал! Тебе судьба сама шанс даёт! Я что, по-твоему, риск не могу оценить? Да, засмеют, если ошибёмся. Загнобят, кости перемоют и вспомнят каждую мелочь, каждую ошибку, каждое слово неправильное в твоих работах.
Шмелёв резко наклонился в своём кресле, положив руки на стол и придвинувшись ближе.
– А с другой стороны, Саша, это потенциальное открытие. Великое. Сколько таких в новейшей истории было? У нас с тобой здесь не физика и не медицина. Не электроника с генетикой. Вообще ни разу. У нас такие открытия раз в сто лет. И что теперь? В сторону отойти? Из-за того, что тебе, видите ли, до пенсии досидеть хочется без насмешек идиотов? В твои-то годы? Совсем рехнулся?
Тон Шмелёва окреп в противовес осунувшемуся профессору.
– Саша, подумай не только о себе. Да, мне важна карьера, даже спорить не буду. И у нас с тобой протекция более чем достаточная для продолжения начатого тогда. Насмешки, насмешки... Сам послушай, что ты несёшь? Размяк ты в своих аудиториях. Расслабился, – Бехтерев обиженно поднял глаза на товарища. – Впрочем, это у тебя кризис, как мне думается. Ты засиделся, Саш. Аудитория – дом – дача. Аудитория – дом – дача. И всё. Размяться пора. И выстрелить напоследок. Причём выстрелить чем-то таким, что шансов не оставит никому даже на малейшие... Даже на малейшее проявление сомнений.
Бехтерев обиженно молчал, глядя на табличку.
– Мы сейчас, Саша, на пороге чего-то большого. Я это даже не чувствую, просто знаю, и всё тут. Да, в прошлый раз мы ошиблись. И ни разу это не повод пасовать. Соберись. Возьми себя в руки. Шестьдесят два! А ведёшь себя как... Как институтка на БАМе. Размяк ты. Но это не страшно, я понимаю твои опасения... В чём-то. Отчасти. Посему выслушай меня. Мы друг другу нужны, не забывай, пожалуйста.
Шмелёв откинулся на спинку, устало потёр переносицу и вздохнул. Затем, немилосердно скрипнув тяжеленным на вид креслом из добротной кожи, встал и сделал пару шагов к окну, засунув руки в карманы.
– Я с тобой сейчас поделюсь нашим планом. Вернее, моим, но ты опять устроишь истерику. Поэтому нашим. И не смотри на меня так, ты не детдомовец, у которого котлету отобрали, – Шмелёв снова устало вздохнул. – Мы с тобой друг друга не первый год знаем. Да, было всякое. И уж кому, как не тебе, видеть, насколько больше у нас с тобой побед, чем поражений...
Бехтерев облокотился на стол, обхватив правой рукой подбородок и глядя на товарища исподлобья через очки.
– Я кратко, с твоего позволения, у меня суббота обычный рабочий день, – при этих словах профессор заметно дёрнулся. «Шалят нервы, подрасшатал за годы», подумал Шмелёв, – мне ещё в Сергиев Посад пилить, открывать ярмарку. Поэтому слушай внимательно и запоминай.
Замминистра убавил голос.
– Сейчас ты поедешь в университет. Расшифруешь надпись до конца. Мы оба видим, что табличка подлинная, это раз, и что речь идёт именно о Китеже, это два. И три, здесь написано про Ладогу. Поэтому давай полностью, с дословным переводом, вернее, пословным. И с нормальной трактовкой, художественной, называй как хочешь. Дальше мы собираем экспедицию. Точнее, собираю я, ты можешь предложить светлые головы из своих. И в твоих же интересах, чтобы их было как можно меньше – меньше звон будет в случае чего. У меня есть человек, он возьмет на себя вопросы как снабжения, так и безопасности. Это он, кстати, табличку привёз сюда. Дальше мы выдвигаемся. Моему человеку нужно будет несколько часов на сборы. Твоим сколько?
Всё это время молчавший Бехтерев задумался. Было видно, что решение даётся ему непросто, но, похоже, эмоциональный угар утих. «Ему что, негде пар выпустить? – подумал Шмелёв. – Совершенно другой человек, а всего три минуты прошло».
– Без понятия, Жень. Если мои в городе, то часа три. Если нет... Тогда как дозвонюсь. И не факт, что сегодня.
– Саша, ты немного не осознаёшь серьёзности нашего мероприятия, – Тон Шмелёва сменился на вкрадчивый. – У нас нет времени. У нас есть табличка, которую видели аборигены в Пскове. У нас есть подсказка на пути к Китежу. У нас есть силовики, и у нас есть финансы на этот раз. И ты сейчас хочешь добавить сюда своих дебилов, которые не в состоянии телефон под рукой держать?
– Эти, как ты говоришь, дебилы, нам с тобой всю жизнь помогали карьеру делать, или ты забыл? – Бехтерев повысил голос.
– Хорошо, прости, я тоже на эмоциях, – Шмелёв примирительно поднял руки и хохотнул. – Ты меня заразил своей вспыльчивостью, виноват, давай лучше снова о деле. Ты помнишь, что было в тех табличках? Тогда, под... Как там эта деревня называлась? Не суть. Помнишь про источник?
– Ты что, всерьёз поверил? Вечная жизнь?
– Почему бы и нет?
– Женя, это чушь. Это невозможно. Это образ, образно. Сто процентов.
– И тем не менее. Это ли не повод?