– Загорать команды не было. Не отставайте. Любимая, если не выйдем через сколько-нибудь, зови на помощь.
Любимая только зябко передёрнула плечами.
Андрей Бирюков. 27 июля, день. Ленинградская область
До границы с Псковской областью оставалась пара десятков километров. Кортеж из внедорожников и микроавтобуса буквально летел над федеральной трассой, умело лавируя в плотном потоке фур и легковушек.
Андрей откинул голову и пытался хоть как-то вздремнуть, но сон никак не шёл. Зато мысли... Мыслей было хоть отбавляй. За рулём сейчас сидел Липа, а сзади разместились двое учёных. Их машина шла замыкающей – в головной расположились наёмники, в следующей – Бехтерев в сопровождении Бора и пары наёмников. В микроавтобус же вбились все оставшиеся.
Седьмой выделил им на подмогу ещё восемь человек. Он максимально серьёзно отнёсся ко всему произошедшему, во всяком случае, так Андрею показалось по телефону. И подозрения насчёт Бора он тоже воспринял всерьёз – шутка ли, под угрозой могла быть репутация его детища, его конторы.
А потому руководитель «СГБ Консалтинг» попросил – не приказал, а именно попросил – Андрея пока что не вмешиваться и ждать, как будет развиваться ситуация. Одно дело, если свою игру затеял его подчинённый, такой вопрос решается за две секунды. И совсем другое, если замазаны окажутся люди заказчика: неустойка за нарушение условий договора может, скажем так, превысить всю сумму контракта.
В кармане блымкнул сообщением электронной почты телефон. Андрей разлепил глаза, мельком взглянул на экран и потянулся в рюкзак за планшетом. Пришли данные по коллеге Бехтерева, из чьего университета они тогда и умыкнули табличку. И за которую отдали свои жизни трое коллег Бирюкова.
Андрей пробежал глазами по экрану. «Москалёв Павел Георгиевич... Пятьдесят девятого года рождения... Доцент. Псковский государственный университет...» Ага, а вот и адрес проживания. Надо бы наведаться к доценту, поинтересоваться, каким образом он умудряется постоянно опережать их экспедицию. Заодно, может, что-то интересное расскажет или покажет – глядишь, и ещё кусочек пазла сложится. Например, почему его группу не трогают эти. Следов нападения ведь они никаких не обнаружили? Так что да, пожалуй, так и поступим.
Андрей убрал планшет и вновь вытащил телефон. Надо связаться со вторым отрядом, тем, что шёл к ним на помощь, и разделиться. Пусть умники движутся к следующей точке, а Андрей попытается встретиться с этим Москалёвым. А Бор... Бор пускай остаётся с Бехтеревым. Пока что. Глядишь, и сподвигнется на более активные действия.
Вячеслав Седов. 27 июля, вечер. Кудеверь
В отличие от подземелья в Старой Ладоге, здесь было сыро. И стены чуть ли не сочились влагой, и сам воздух был сырым, напитанным, хотелось бы сказать, свежестью, но это слово вряд ли применимо к подобным местам. И холодно, бр-р-р, как же здесь было холодно!
Однако по мере того, как мы продвигались вглубь пещеры – грунт, который увидела Ольга, оказался просто стеной, перед которой пещера делала поворот – стены и почва под ногами становились всё суше. Ответвление тоже было, длинный и извилистый коридор, однообразное песчаное убранство которого изредка нарушалось подпорками из полусгнивших брёвен, в какой-то момент упёрся в стену. Справа и слева зияли чернотой ходы. Готов спорить, они в конце снова замыкаются в кольцо. Я выбрал тот, что справа, как и в прошлый раз. Здесь не было углублений в стенах, где могли бы покоиться лампады, но зато уровень постепенно повышался, как мне показалось. Оценить это было невозможно, пещера постоянно поворачивала, да я и забыл про альтиметр в часах, если честно. Не до того было, не привык я ещё к такой спелеологии.
Стены из слежавшегося песка гасили все звуки полностью, а песок под ногами позволял шагать совершенно бесшумно. Всё это было настолько сюрреалистично, ведь ещё несколько часов назад мы пребывали в центре цивилизации, а теперь... Теперь только факела в руках не хватает. Желая хоть как-то отвлечься, я начал вполголоса напевать про фонтан, покрытый черёмухой и Французский бульвар в цвету – ничего другого мне просто не пришло в голову в тот момент.
Воздух, стены и пол были уже совершенно сухими. Что-то мне подсказывало, что до нашей точки интереса оставалась всего пара шагов.
Так и оказалось. Следовало, наверное, удивиться или поразиться затейливости древних, но за последние дни я как-то привык к монументальным странностям. Потому, когда нашему взору предстал очередной древний зал, я без лишнего пиетета расставил по бокам фонари и принялся методично изучать испещренные надписями стены, параллельно делая снимки на телефон. Человек ко всему привыкает, да-да. Слева, кстати, был ещё один ход. Не иначе, как подтвердилась моя догадка насчёт закольцованности коридоров.
Внимание Москалёва же привлекла небольшая ниша в дальней от входа стене, внутри которой покоился крупный деревянный ящик с вырезанными символами. По бокам от него, кстати, я всё-таки углядел небольшие ниши, вполне подходящие по размеру для размещения лампад или свечей. Интересно, в ящике то, что мы ищем?
– Павел Георгиевич, это то, что мы ищем?
– То, что мы ищем, изображено на стенах. Поэтому фотографируйте внимательнее и ничего не пропускайте, Слава.
– А что за ящик?
– Этот, как Вы изволили выразиться, ящик – это останки преподобного Кирилла, если я не напутал с переводом. Игумена того самого разрушенного монастыря под Кудеверью. Поэтому, Слава, будьте любезны отнестись к усопшему с большим почтением. Историческая личность, к тому же.
Вот как. Ну да, неудобно вышло. Надеюсь, усопший простит мне мою нечаянную бестактность. Кстати, о такте – что-то не видать наших дымных соглядатаев в этот раз, может, и вправду дали нам добро на наши околонаучные изыскания?
Пожав плечами, я продолжил описывать круг по залу, то и дело меняя расположение фонарей для большей чёткости картинки и контраста надписей. Наконец, со снимками было покончено.
– Пал Георгич, у меня всё. У Вас как?
– Удивительно, просто удивительно! Представляете, Слава, мы ведь первые, кто оказался здесь почти за восемьсот лет!
Я попытался выудить в себе хоть какие-то эмоции, но, похоже, несколько перегорел за последние дни.
– Пал Георгич, время дорого. Вы всё узнали, что хотели? Гроб надо отдельно фотографировать?
– Нет-нет, я снимки уже сделал. Если Вы точно ничего не пропустили, то можем уходить. Но сюда необходимо в ближайшие же дни вернуться с экспедицией! Это ведь самое натуральное открытие! Вы хоть представляете важность всего этого?
– Представляю. И стараюсь не забывать, для чего мы здесь сейчас находимся.
– Я тоже, молодой человек! Но всё это совершенно ошеломительно! Ничего подобного уже лет сорок никто не открывал!
– И ещё столько же не откроют, если мы с Вами тут замёрзнем сейчас!
– Иду я, иду!
Доцент наконец-то сдвинулся с места в направлении выхода. Прошагав с полминуты, я неожиданно для себя отметил участившийся пульс и затруднённость дыхания. Что-то мне эти симптомы напоминали, хоть и давали о себе знать в куда как меньшей степени, нежели под Старой Ладогой. Интересно, а что ощущал Москалёв в этот момент? Я хотел было обернуться, дабы справиться о самочувствии светила археологии локального масштаба, однако тот опередил меня, проскрипев мне в спину:
– Слава! Подождите! Мне что-то нехорошо...
Я затормозил, как раз миновав очередную деревянную подпорку, выполнявшую в силу своей ветхости скорее декоративную функцию, нежели некие несущие свойства. Направив луч фонаря в потолок из светлого слежавшегося песка, моментально давший какой-никакой рассеянный, пусть и тусклый, свет, я обернулся, зацепив локтём бревно и выкрошив из него изрядный кусок. Забавно, рука почти не встретила сопротивления. Это ж насколько здесь всё обветшало? Мысль немедленно подкрепили комья песка, радостно посыпавшись с потолка нам на головы. К счастью, тот пока держался, хоть теперь и ощущалось, что обрушить его можно одним ударом, даже не самым сильным.
Доцент тяжело дышал, сгорбившись и опершись одной рукой на стену, а другой выдавая невнятные пассы в воздухе. Даже в тусклом отсвете китайских диодов было видно, насколько посерело его лицо, а глаза превратились в огромные тёмные впадины. Я сделал шаг к своему спутнику, и тут меня проняло.
Тень Павла Георгиевича не пошевелилась, когда тот описывал полукруги в воздухе свободной рукой.
Я сместился в сторону, заодно передвинув луч света на потолке. Истинная тень доцента под ногами и на части стены немедленно сместилась, прячась от света за фигурой Москалёва. А то, что я поначалу принял за тень, имело форму человека в каких-то одеждах навроде плащ-палатки, точь-в-точь, как та фигура у меня в гостиной.
Радовало то, что на Ладоге эти ребята дали понять – мы друг другу не враги. Теперь объяснить бы это внятно Москалёву, без последствий в виде рубца на мышечной ткани некоторых внутренних органов...
Впрочем, судьба распорядилась несколько иначе. Павел Георгиевич, похоже, заметил мой ошарашенный взгляд себе за спину и начал медленно оборачиваться. Призрачная фигура двинулась к доценту, вытянув то, что должно быть рукой в его направлении, а я сделал еще пару шагов навстречу, намереваясь по наитию закрыть собой Москалёва от нежданного гостя.
И тем не менее реакция доцента даже для меня оказалась неожиданной. Вскрикнув что-то не слишком членораздельное – я впервые в жизни услышал, как матерятся люди от науки – Москалёв отшатнулся, спиной налетев на бревно подпорки. Фигура, словно просочившись мимо меня, ухватила своей рукой руку доцента, окутав её чёрным, как смоль, дымом вокруг запястья. А бревно, в свою очередь, издало мягкий звук рассыпающейся деревянной трухи, и в один момент перестало поддерживать десятки метров грунта над нашими головами.
Глухой стук, нас с Москалёвым просто уронило, придавило к земле. Фонарь вылетел из руки куда-то в сторону, описав неколько кругов вокруг себя и добавляя нереальности происходящему. Пыльная взвесь моментально забила глаза, ноздри и уши. Я успел подумать – всё, конец, сейчас нас раздавит тоннами грунта...