Трясущимися руками Бехтерев набросил дождевик, обул резиновые сапоги – те заскрипели под босыми ногами, и выбрался под проливной дождь.
Алимов, бригадир, лишь час назад докладывал им со Шмелёвым, что сломавшийся генератор всё же удалось починить в полевых условиях. Радовались все, потому как генераторов было всего два, и этого только-только хватало на нужды экспедиции. Зато теперь можно было выдохнуть спокойно.
Не увязывались в голове у профессора жизнерадостный вид вечно что-то жующего Алимова и новость, которую принёс Шмелёв. Профессор поспешил вслед за другом, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь на мокрой земле.
Недалеко от края раскопок собрался чуть ли не весь лагерь. Подойдя ближе к гомонящей толпе, профессора пробрало до мурашек: Алимов висел. Болтался метрах в пяти над землёй, подвешенный за шею к нижней ветви стройной сосны. Голова наклонилась вниз и вбок, фонари освещали покачивающееся тело, из-за чего было видно жуткие глаза, направленные на собравшуюся толпу.
Они тогда вызвали полицию, благо спутниковая связь работала исправно. Бехтерев помнил, что раскопки пришлось на несколько дней остановить. Да и вопросов было множество. Например, как достаточно грузный Алимов умудрился залезть на такую высоту по мокрой и ровной сосне? Почему на одежде и на руках не осталось следов? Почему никто не заметил никаких перемен в его поведении? В конце концов, почему за то время, пока... пока всё это происходило, никто ничего не заметил и не поднял тревогу, ведь дерево стояло буквально по дороге в туалет. Как бы то ни было, полиция покрутилась несколько дней в лагере, но, ничего не добившись, закрыла дело, списав всё на суицид.
Это был конец мая. А второй случай произошёл в самом начале сентября.
Ранним утром к ним в палатку вломился уже новый бригадир, известив о скоропостижной кончине одного из молодых аспирантов. Снова все собрались возле одного из деревьев, но на этот раз картина, представшая взору Бехтерева, была более удручающей.
Аспирант был сломан. Руки, ноги, голова – всё было цело, но вот тело... Тело как будто с размаху вдавили в ствол дерева то ли бревном, то ли ещё непонятно чем. И снова ни звука, ни следа – ничего. И это уже на суицид не спишешь.
Мало того, что раскопки не принесли ровным счётом никакого результата, так ещё и следствие растянулось почти на полгода. Но, как и прежде, безрезультатно – ну не было в лагере археологов ничего, что или чем такое можно было бы сотворить с человеком.
Профессор вынырнул из нахлынувших воспоминаний и вздохнул, поёжившись. Прямо-таки злой рок какой-то. Будто они гробницу фараона взломать пытались. Или снимали очередную экранизацию Мастера и Маргариты – там, говорят, тоже не всё гладко шло.
Вячеслав Седов. 22 июля, вечер. Псков
Вчерашний день прошёл сонно и совершенно типично для понедельника. Большую часть дня я, вместо того, чтобы работать, изучал системы видеонаблюдения. Ближе к вечеру я пришел к выводу, что штука, несомненно, хорошая, но шибко дорогая. Да и чем мне это в нынешних условиях поможет, я слабо представлял. Тем не менее, продолжал вникать и разбираться, с одной стороны – на будущее, с другой – ну не собраться мне было, не сесть за работу. После увиденного ночью я долго не мог заснуть, лежал, глядя то в потолок, то в стену перед собой, и прислушивался. Сон пришёл только под утро, когда уже начало светать.
Зато сегодня с самого утра мне позвонил Москалёв и предложил приехать к нему в университет. Мы договорились на вечер, и теперь я стоял в огромном холле, подпирая одну из мраморных колонн и ожидая, пока доцент спустится, чтобы провести меня через охрану.
Москалёв показался примерно через минуту, в неизменной водолазке и пиджаке. Поправил очки, быстро прошёл к посту охраны и махнул мне рукой, мол, давай, иди через рамку металлоискателя. Не теряя времени, я послушно потопал ему навстречу.
По широкой мраморной лестнице мы молча и почти бегом поднялись на второй этаж, попетляли по коридорам и, наконец, упёрлись в металлическую дверь. Москалёв явно торопился, быстро отпер её ключом, пропустив меня вперёд в небольшой проходной кабинет. Внутри была ещё одна приоткрытая дверь, за которой виднелись какие-то столы, пожелтевшие бумаги, пластиковые контейнеры и что-то ещё, но я не успел рассмотреть всё как следует. Доцент жестом показал мне на стул перед небольшим обшарпанным столом, а сам уселся напротив.
– Слава, это подлинник.
– И Вам добрый вечер, Павел Георгиевич.
Москалёв полез во внутренний карман пиджака, вытащил сложенный лист бумаги, развернул его и молча протянул мне.
– Мы теперь записками общаться будем? Юстас Алексу?
Судя по взгляду доцента, он уже готов был носом меня тыкать в распечатку. Я решил не испытывать судьбу. Быстро пробежав глазами по листку, я поднял взгляд на доцента.
– Павел Георгиевич?
– Понимаете, что это значит?
– Понимаю, что верю всему здесь написанному. Но я бы от Ваших комментариев не отказался.
После произошедшего в ночь на понедельник я был уже готов поверить и в затерянный древнерусский город, и в инопланетян, и в приведений с домовыми, поэтому просто внимал излагаемому Москалёвым.
По всему выходило, что в тринадцатом веке град существовал. Упоминалось о нём достаточно странно, мне дважды встретилось словосочетание «Китеж до Вечного Блага». А ещё подтвердилось то, о чём мы говорили тогда дома у Павла Георгиевича: ключ, если можно так его назвать, к Китежу был в Ладоге. Старой, разумеется, не Новой.
– Слава, собирайтесь.
– Павел Георгиевич, – удивление вылезло у меня само собой. – Я немного не понимаю, к чему Вы ведёте, судя по всему.
– К тому, что нам с вами необходимо отыскать Китеж.
Я отодвинул стул, поднялся и подошёл к узкому окну. Внизу расположился университетский сквер, сейчас полный людей. Люди гуляли, люди шли с работы, люди шли по делам, люди сидели на скамейках. Чуть дальше, за сквером, по дороге двигались машины, тоже спеша куда-то по своим делам, отчаянно сигналя и пытаясь пробиться через пробку из-за аварии – маленький красный хэтчбек догнал фургон. Солнце ещё высоко стояло над городом, стая птиц, меняя форму в воздухе, пролетела над старыми пятиэтажками, спасаясь от преследовавшего их квадрокоптера и растворилась в деревьях парка вдали. Куда-то неслась скорая, а по скверу прямо под окнами неспешно поползла уборочная машина, сверкая оранжевой краской и громко шурша огромными круглыми щётками. Обычная человеческая жизнь, рутина, повседневность. Вечное благо, говорите? Ну-ну. Я повернулся к доценту.
– Излагайте.
– Едем в Старую Ладогу. Вернее, даже не в саму Ладогу, нам нужен Никольский монастырь. Судя по всему, камень Рюрика находится именно там, он даст нам указание на местоположение объекта нашего интереса.
Москалёв заметно оживился, глаза блестели, голос и жестикуляция выдавали в пожилом доценте поглотивший его юношеский авантюризм.
– Находим, а дальше что? Если исходить из Владимирской летописи, Китеж спрятан под Нижним Новгородом. Мы нашли табличку в Псковской области, она ведёт нас на Ладогу. Допустим, там мы сможем найти ещё что-то. И это что-то направит нас ещё куда-то, а потом ещё и ещё. А в итоге выяснится, что цель наша вообще где-то за океаном. Или на полюсе. Или посреди Байкала. Так и будем мотаться чёрт-те куда?
– Будем. Слава, поймите, вся наука – это путь исследования. Путь познания. По крупицам, по малейшим частицам каким-то. Мы собираем крохи, получаем знания, складываем из этих мелочей всю картину, выстраиваем её. А потом приходят наши потомки, ведут новые исследования, находят и открывают что-то ещё, что-то новое. И картина дополняется, начинает играть новыми красками, а зачастую даже переворачивается с ног на голову. Я повторюсь, вся наука – это путь. И вся наша жизнь – это путь. Нет здесь конечной точки, нет и быть не может. Познание – оно ведь бесконечно. Нет никаких границ, понимаете? И даже если мы с Вами не найдём ничего, кроме очередной подсказки, рано или поздно на наше место придёт кто-то, кто сможет дальше размотать весь клубок, добавит ещё какие-то крупицы знаний. И уже его потомки когда-нибудь найдут ответ, найдут Китеж, найдут Шамбалу, найдут Эльдорадо. Всё, что мы можем – это сделать шаг, который нам с Вами вполне по силам, помочь тем, кто пойдёт следом за нами. И приблизить разгадку одной из величайших тайн Древней Руси.
– Довольно пафосно, не находите?
– При чём тут пафос? Загадке Китежа восемьсот лет. Причём это легенда, миф, если хотите. Сколько было экспедиций, какие умы бились над летописью? И ничего. А здесь Вы случайно находите прямое свидетельство, прямое подтверждение реальности этого мифа...
– Стоп, Павел Георгиевич! Остановитесь. Вот именно, мы понятия не имеем, подтверждение это мифа или очередная попытка увести в сторону искателей.
Москалёв запнулся.
– И всё же, Слава, пусть даже так. Вспомните Эдисона: «Я нашёл две тысячи неправильных способов, осталось найти один верный». Представьте, если наш путь окажется верным?
– Нет, Павел Георгиевич, Вы не думайте, я уже давно с Вами согласен. Просто пытаюсь сейчас понять Вашу заинтересованность. С одной стороны, Вы, человек науки, хотите прямо участвовать в разгадке, в открытии. С другой стороны, насколько велик риск прослыть одержимым или сумасшедшим? Как это котируется в научной среде?
– А с чего Вы, Слава, взяли, что я могу прослыть одержимым? Вот табличка, вот указание на ней. Где тут сумасшествие? Мы лишь проверяем соответствие изложенного действительности, не более того.
Я повернулся обратно к окну. Пробка на дороге только увеличилась, зато людей стало заметно меньше.
– И когда?
– Что когда?
– Когда Вы предлагаете стартовать? И что нам для этого нужно?
– Да немедленно! Если путь лежит в Ладогу, у нас не так много времени остаётся. Маршрут может пойти на север, а лето там короткое. Мы и так вряд ли успеем в этом году отрядить полноценную экспедицию, если действительно найдём что-то.