— Падаем!
— Прыгай!
Никитин слышал слова на разных языках и одинаково понимал их. Он стал приподниматься, сделал рывок к парашюту и страшный удар вышиб из него сознание.
В мире царила тишина, неземная и абсолютная. Рай это был или ад, или что-то совсем другое, он не знал, и ему это было безразлично. Он не двигался, не шевелился, не думал, он не делал массу вещей, еще миг назад необходимых ему для жизни. Сердце его не билось, кровь не пульсировала, и даже клетки его не жили и не делились. Он не существовал, пока не почувствовал что-то холодное и скользкое на щеке. И тут он открыл глаза.
Далеко от него полыхал огонь, полыхал как-то беззвучно. А он смотрел на его черное рвущее пламя и черный дым, летящий к вершинам гор.
«Самолет горит» — это было первой его мыслью, и тут он окончательно пришел в себя и слегка пошевелился. Боль пронзила его тело, и следующая мысль была — у него поврежден позвоночник.
Никитин повернулся и понял, что лежит на холодных жестких камнях, и все кости его переломаны, и живого места на нем нет. И еще он услышал чей-то стон. Звук вошел в него извне, и он стал оглядываться по сторонам, с трудом вертя шеей и превозмогая боль. Но рядом никого не было.
Стон снова повторился. Никитин упал от боли вниз лицом, громко застонал и понял, что все это время был здесь один. И вместе с этим он услыхал треск и шум далекого пламени, почувствовал ветер, холод и страх. Дикий страх и одиночество. И, вздыхая часто и прерывисто, закашлялся от гари и дыма.
Теперь он хотел только одного — встать. Встать и идти к людям, кто бы они не были и где бы не находились. Он стал подниматься, ощупывая себя и гадая, может ли он двигаться.
К счастью, переломов и сильных повреждений у него не было. Никитин поднялся, покачиваясь и вытирая рукавом кровь с лица. Так он и стоял, покачиваясь и завороженно глядя на пламя, мечущее у скалы.
— Генносе!
Никитин обернулся. К нему, припадая на ногу и обхватив себя правой рукой поперек, шел неровным падающим шагом баварец.
— Живой! Там еще пилот лежит. Совсем плохой. Идем же.
Никитин сделал первый шаг, чуть не упал и схватился за выступ гранита.
— Что у тебя? — спросил он, глядя на баварца.
— Плечо. Руку выбило из сустава. Сможешь вправить?
— Попробую.
— А ты как?
— Главное — живой.
Баварец приблизился вплотную и тоже ухватился за уступ, наваливаясь на него. Все лицо его было мокрым от пота.
— О, какая боль. Попытайся что-нибудь сделать.
— Только бы у меня хватило сил.
Никитин умел выравнивать вывихи. Он стал ощупывать плечо немца, стараясь не смотреть, как он морщится, кусает губу и сжимает здоровой рукой камень.
— Держись, генносе, — Никитин уперся ногами в камни и дернул, сам кривясь от боли.
Немец громко заорал, откинулся, запрокидывая к небу крупную рыжую голову. Лицо его побелело и вмиг стало мокрым. Никитин, продолжая сжимать его плечо, навалился на него, чувствуя дурноту, накатывающуюся от усилия. Они оба прижимались к камням, тяжело дышали и ждали, когда боль отпустит их.
— А что у тебя? — наконец глухо и сипло выдавил баварец.
— Не знаю, — Никитин отвалился от камня и посмотрел на товарища по несчастью.
— Дай, осмотрю тебя. Сам себе диагноз не поставишь, это точно. Так, нагнись, а лучше сядь на мое место.
Никитин послушался, и толстые мясистые пальцы уверенно начали ощупывать его голову.
— Черепной травмы нет, возможно легкое сотрясение. Согни руку, так, вторую, теперь ноги. Жить будешь.
— Лучший диагноз, — усмехнулся Никитин.
— Еще бы.
Рука у немца еще плохо слушалась, но он повеселел.
— Идем к пилоту. Вот кому досталось, это точно. Разрывы внутренних тканей, переломы, смещения позвонков.
— А где остальные?
— Не знаю. Я осмотрел все поблизости. Никого нет. Может они выпрыгнули с парашютами, а может — сгорели.
Он поднялся и медленно, хромая, пошел по направлению к пламени. Никитин потащился за ним.
Пилот лежал за грядой камней, прикрытый кожаным плащом баварца. Был он серый, как кора погибшего дерева, с черной вокруг глаз, дышал тяжело и прерывисто.
— У него болевой шок, — прошептал немец, — но он в сознании и все понимает. Ужаснее всего то, что я не могу ему ничем помочь. У меня нет даже обезболивающих.
Немец присел над ним, внимательно разглядывая. И тут пилот зашептал что-то на незнакомом языке, быстро и, словно бы, нараспев. Глаза его так и оставались закрытыми, и Никитин, тоже присев возле несчастного, подумал, что он бредит.
— Коран читает, — прошептал немец. — Он мужественный человек.
— Что будем делать?
— Надо нести его. Только как? Вокруг даже нет деревьев, чтобы сделать носилки.
— А на плаще?
— Боюсь, не выдержит. Попробуем понести на спине. Лучше бы он потерял сознание, было бы легче.
— А ты знаешь, куда идти? — спросил Никитин.
— Думаю, юго-восток. Так мы летели. Помоги мне поднять его.
— Оденешь плащ?
— Нет. Накинь на себя, он нам еще пригодится.
Никитин помог баварцу положить пилота на спину и подняться. Был тот высоким и ноги несчастного висели над землей.
— Потом сменимся, — сказал Никитин.
— Как получится, — немец поморщился от боли, сделал неверный шаг и тяжело побрел по едва заметной звериной тропе. — Если подумать, ему еще хуже приходится, хоть он и лежит на моем хребте.
Никитин старался держаться рядом, закинув плащ через плечо. Он первым увидел человека, спускающегося к ним по пологому склону.
— Генрих, — предупредительно вскрикнул Никитин. — Там кто-то идет.
Немец остановился, вздохнул, как загнанный конь, опустился на корточки и спустил раненого на землю. Только тогда он поднял голову.
— Эй, — закричал он, с усилием поднимаясь. — На помощь!
С горы уже спускались двое, потом появился третий, четвертый.
— Эй! — кричали уже одновременно баварец и Никитин. — Помогите.
На солнце блеснули стволы. Люди были вооружены.
Никитин замолчал первый.
— Эй! — продолжал немец. — На помощь!
И он тоже замолк и попятился.
— Да кто же они?
— Вроде местные.
— Может пограничники? Пакистанцы?
— Наверное военные. А вооружены-то как. Ну и ну.
Люди уже подошли так близко, что их уже можно было разглядеть. Они не были военными, но и не были похожи на талибанов или моджахедов. Одетые в кожаные или драповые куртки, они были опоясаны патронташами. Автоматы: обычные или укороченные, производства разных стран, кобуры с пистолетами — автоматами свешивались с их плеч и поясов. Ветер доносил голоса, грубые и гортанные. Видя, что оба потерпевшие крушения остановились, они не спешили, держа автоматы наизготовку.
— Да кто же они? — немец нервно озирался.
— По-моему — бандиты.
— Влипли что ли? Да?
— Похоже на то.
Мужчины наконец приблизились, окружили их, по-хозяйски разглядывая, наставили автоматы, обыскали, покрикивая что-то и тыча в них стволами.
Потом они повернулись к раненому, присели над ним и, внимательно осмотрев, поднялись. Перебросившись несколькими фразами, они отступили, один из них достал из кобуры пистолет и выстрелил лежавшему прямо в голову. Немец чуть не подпрыгнул на месте и страшно побелел, едва не падая на землю. Один из окружавших их поднял к небу ладони, что-то быстро проговорил и все со словами «аминь» провели ладонями по лицу.
— Что это? — бормотал баварец в состоянии нервного шока. — Зачем это?
Но тут их подтолкнули дулами в спины, и оба европейца покорно пошли в том направлении. Шли они долго, молча, мрачно, старались только быть достаточно быстрыми и послушными, поднимались по склону, спускались, проходили по каменистым тропам, прыгали через ручьи. И вот когда они огибали скалу, увидели за завалом камней вертолет медицинской службы. Никитин удивился, почему он здесь, а не позади, но он совершенно запутался в направлении, и уже не знал, где они находятся. Он тупо и обреченно смотрел на мужчин, обвешанных оружием, стоявших вокруг вертолета с неподвижным пропеллером. Группа медленно расступилась, выделяя одного и тот со злостью на лице, шагнул вперед. Он заговорил за несколько шагов: быстро, с нажимом на неизвестном языке, чем-то напоминающим таджикский. И Никитин замер от неожиданности сразу же, как узнал его: тот, к кому он приближался, был Андрей Коренев — и ствол автомата с силой врезался ему в спину. Андрей взглянул на него лишь мельком, нисколько больше не интересуясь, и продолжал говорить, вставляя в незнакомые фразы через слово: типа, конкретно и пацаны. Ему отвечали: почтительно, на таком же языке с множеством чужеродных слов. Андрей орал, от него пятились, и наконец он взглянул на пленников внимательнее.
— Мать твою ж за ногу. От ментов никуда! — воскликнул он на родном языке. — По мою душу, что ли?
— Я и не знал, что встречу тебя, — Никитин даже обрадовался тому обстоятельству, что перед ним стоял свой — россиянин.
— Да ну? Лады, идем, — Андрей подтолкнул его вперед.
И Никитин послушно сдвинулся с места, оглядываясь на спутника — баварца. И увидел, как один из азиатов приставил к его голове пистолет. Грохнул выстрел, от головы баварца полетели в разные стороны черные брызги, рыжая шевелюра потеряла свой цвет, форма головы изменилась, и человек упал лицом вниз на камни чужой для него страны.
И тут земля под ногами содрогнулась, затряслась, и далеко со склонов упал первый камень.
— Опять! Мать иху! Идем-ка быстрее, кенток, — Андрей толкнул Никитина к вертолету. — Ты бегать умеешь?
Они побежали, и Андрей, бросив громко короткую фразу, подтолкнул Никитина к дверце вертолета.
— Лезь в темпе.
В салоне они прошли в хвост, и Андрей толкнул Никитина на сидение. За ними полезли азиаты, все крупные, усатые с короткими бородами или щетиной на подбородках. Андрей и сам был весь заросший щетиной, такой же черный и агрессивный.
— Ну, рассказывай, как там, мать Москва, не провалилась? — Андрей достал из кармана летной куртки пачку сигарет, вытащил одну и протянул пачку Никитину: — Смоли.