Медина, мешая шумовкой в казане, доставала оттуда жаренные раздутые подушечки, кидала на ляган и бросала в казан новые комочки сладкого теста.
Андрей обхватил ее сзади за плечи, свободной рукой тянясь к лягану. Обжегшись, он сунул испачканные в масле пальцы в рот, сжал смеющуюся Медину крепче и потащил в рот ее сахарные губы, что были значительно холоднее.
— Осторожно, мой муж, — сквозь детский смех проговорила она. — Идите к молодой жене.
Она легонько оттолкнула его, придерживая, однако, второй рукой.
— Когда ты состаришься, — проговорил, оторвавшись, Андрей, оглядел кухню, взял закупоренную банку «колы», вскрыл ее и стал пить прямо из отверстия, обливаясь и захлебываясь пеной. И у него вдруг кольнуло сердце от воспоминания о брате. Он, словно глазами, увидел, как тот, еще мальчишкой, пьет вечную «колу», так же, из банки и захлебывается.
От неожиданности он поперхнулся, сильно закашлялся и, облившись, оторвался от банки.
— Аллах милостивый, милосердный, — Медина стала стучать мужа по спине, и тот с готовностью повернулся, задохнувшись до слез. — Кто-то вас плохо вспоминает, муж мой.
— Многие, — Андрей отдышался, вытер ладонью слезы и поставил банку на стол. — Что, Дадахон еще спит?
— На его половине тихо, — Медина снова повернулась к плите, торопливо мешая надувшиеся шарики.
— Пойду, посмотрю.
Андрей вышел.
Его покровитель, и теперь — родственник, напившись вчера, остался у него ночевать и, видимо, уже проснулся, потому что за закрытой дверью Андрей услышал какое-то движение. Дом у него был не бедный, даже в коридорах, на деревянном полу были постелены ковровые дорожки, и он, волоча ноги в шлепанцах, споткнулся, запутавшись в их крае. Стены и потолок в его доме украшала лепка с национальным орнаментом, вид которой уже надоел ему до чертиков. В который раз матюгнувшись на нее, он наконец постучал в дорогую резную дверь, скорее предупреждая, чем спрашивая разрешения войти. Там внутри что-то ответили, и Андрей распахнул дверь, как всегда, небрежный в движениях.
— Доброе утро, отец, — сказал он, глядя, как мужчина на койке зевает и чешется.
— Утро доброе, сынок, — привставая и обнимаясь с Андреем, ответил Дадахон. Снова сем на койку, он вздохнул. — Мы пропустили утреннюю молитву.
Дадахон говорил с Андреем по-арабски, гордясь тем, что жил какое-то время в Палестине и воевал с израильтянами.
— После вчерашнего-то…
— Да, богу было угодно, чтобы мы веселились.
— Да уж. До сих пор голова гудит.
— Присядь, сынок.
Андрей сел в кресло напротив и в который раз подумал, до чего же этот человек похож на обыкновенного тюремного пахана.
— Аллах отнял у меня трех сыновей, чтобы дать мне четвертого — тебя, — проговорил тот, садясь на койке. — И я люблю тебя полным сердцем. Ты стал частью моей печени.
Он был очень смуглый, с монголоидными, припухшими веками, скрывающими тусклые покрасневшие глаза, толстый, лысеющий и седеющий. Усы и борода его приобрели сивый цвет.
Андрей сам не брился, когда жил дома и старался во всем подражать местным.
— И мне жаль говорить тебе неприятное.
— Что еще?
Дадахон улыбнулся на его реплику.
— Ты должен поехать в Порт-Саид. Прямо сегодня. Самолет в 12 часов дня. Там купишь у Ирландца партию по договору и отвезешь в Газу. Шейх платит вдвое. Я понимаю, сынок, у тебя произошло такое событие.
— Я поеду, Дадахон.
— Вот за это я и люблю тебя, сынок. Только будь осторожнее. Евреи прочесывают внешние воды.
— Выкручусь.
— Сохрани тебя бог.
Андрей кивнул и улыбнулся.
— Пошел бриться?
— Да, конечно. Ты должен выглядеть европейцем.
— Господин Рутсон? Государство Силенд? Проходите. Все хорошо. Все в порядке.
— Никитины? Муж и жена? Вот ваша каюта, — стюард, отлично говоривший по-русски, показал на белую дверь и стал отпирать внутренний замок. — А вот ключ, — рука в белой перчатке протянула небольшой блестящий ключ с пластиковой биркой. — Через полчаса ужин. Закажите в каюту или подниметесь в ресторан?
— А, Ольга? — Никитин посмотрел на жену.
— Может в ресторан?
— Ребята?
Олег с Мариной, стоявшие за ними, переглянулись.
— Ну… — Марина не сводила глаз с Олега, а тот смотрел на нее, поддерживая за талию. — Я не знаю. — Все теперь смотрели только на нее. — Можно и в ресторан.
— Значит — в ресторан, — Никитин посмотрел на стюарда.
— Хорошо. Столик на четверых, я полагаю? Распорядок вы найдете в каюте.
Никитины: Константин Григорьевич и Ольга, вошли в свою каюту. А стюард повел Олега и Марину к следующей двери.
Ольга же стала посреди каюты, оглядываясь. Она не привыкла к такой жизни, и все здесь подавляло ее: и белизна, и пластик. Она страшно волновалась о детях, звонила домой из аэропорта, из города, перед посадкой на судно. И только теперь она немного успокоилась и пришла в себя.
В ресторан они поднялись, только немного отдохнув и переодевшись. Многие столики были уже заняты, и они вчетвером прошли почти через весь зал, ища свое место.
На них не обращали внимания. Каждый был занят своей компанией и своим разговором. Мужчины здесь сидели разного возраста, телосложения и объединяло их только одно — они умели делать деньги. Но женщины их сопровождали чем-то похожие: молодые, длинноногие, с внешностью манекенщиц. Жены и любовницы; бывшие модели и артиски — они все были красивы, ухожены и умели держать себя, чтобы выглядеть сексапильно.
Ольга почувствовала себя на их фоне старухой, а Марина — серой мышью.
Но среди женщин в зале была одна: толстая, сорока лет, но старающаяся выглядеть молодой и желанной, особа, и при ней был юноша, мальчик, нарциссического вида, похожий на сына, но являющийся мужем. Была и еще одна странная пара. Марина поневоле задержала на них взгляд, видя геев чуть не первый раз в жизни, а Ольга даже не заметила их.
Играла музыка. Певица пела что-то латинское и страстное, лицо ее блестело, к гриму примешалась испарина.
Есть не хотелось, и все четверо ограничились легкими салатами. Поэтому, когда джаз-бэнд на эстраде заиграл легкое и танцевальное, все четверо встали из-за стола: Никитины легко и быстро, Олег после некоторого раздумья, и Марина — не сводя с него глаз.
Танцевать с одной рукой было трудно, и Олег делал это с нарочитой ленью, слегка согнув протез в локте. Марина легко подделывалась под него, тоненькая и гибкая, а Никитины просто обнялись и покачивались в такт.
Танцевальная площадка стала наполняться парами. Темп музыки усилился. Толстяки затряслись под музыку, и щеки их дрожали от быстрых движений, окрашенные мигающим светом в разные цвета; молодые и гибкие двигались хорошо и ритмично.
Никитин сдался первый, слегка задохнувшись. Ольга тоже с непривычки запыхалась и, возвращаясь к столику, тяжело дышала.
— А Олег и Марина молодцы, — проговорила Ольга, садясь лицом к площадке и расправляя платье.
— Хорошая пара. Они стоят друг друга, — Никитин оставил ее стул и прошел к своему.
— Олежка заслужил счастье.
— Конечно. Вполне. Марина славная девочка.
Никитин повернулся на стуле, глядя на них.
Все гости туристического лайнера «Есфирь» были русские, судно зафрахтовала российская туристическая компания, и странно, а, впрочем, уже привычно было слышать русскую речь здесь на средиземноморье. Все эти новые русские вели себя по-хозяйски, всячески показывая израильтянам, обслуживающим их: кто есть кто. Но многие из гостей лайнера были евреями по национальности, а многие из обслуги — русскими по рождению.
Поев, Никитины решили спуститься в каюты, и Олег с Мариной присоединились к ним. В каюте Константин Григорьевич развалился на своей постели, Ольга и Олег с Мариной расселись где придется.
— Ну, как первое впечатление? — Никитин обвел всех взглядом.
— Ничего.
— Пойдет.
— Мне нравится, — последней отозвалась Ольга.
— Ничего, поживем недельку, как белые люди, — усмехнулся Олег, ставший в этот миг очень похожим на своего старшего брата, каким Андрей был до пластической операции.
Катер «Сипай» отплыл от океанского грузового «Эль-Гиза» имея полный трюм огнестрельного оружия и взрывчатого вещества. Его капитан из понтийских греков Георгий Афанасиади, эмигрант из России во втором поколении, покачал головой, глядя в бинокль на морские просторы. Был он рослый, с большим тяжелым носом, нависавшим над бритой до синевы верхней губой. Смуглый и просмоленный, он был достойным потомком листригонов, бороздивших моря тысячи лет назад.
— Словно на бочке с порохом. Мы с тобой еще хуже камикадзе, дружище. Появись сейчас евреи — и мы в воздухе. Так и полетим к богу вместе с релингом.
— Что? — Андрей вскинулся на него, не понимая.
Капитан красноречиво стукнул рукой по деревянному заграждению, на которое опирался.
— А. Прикуси язык, братан, не каркай, — Андрей был всегда суеверен. — Доедем.
— В конце концов, риск — это наш хлеб.
— В точку.
— Израильтяне!
Андрей, бывший, как натянутая струна, вздрогнул.
— Лево руля, — закричал грек. — Если мы попадемся — мы трупы! Живее, ребята, живее, не облажайтесь.
Андрей бросился к своим сопровождающим: крепким, отважным и фанатичным, привыкшим к морю и опасности. Все они схватились за оружие: автоматы и гранатометы.
— Их много, черт! Со всех сторон идут.
— Маневрируй, маневрируй.
Раздались первые взрывы. Постепенно они участились, приближаясь к катеру.
— Обложили! Акулы!
— Давай, давай, — Андрей встал рядом с капитаном, держа наготове автомат.
Два катера израильской таможни подходили с двух сторон и военное судно поддерживало их огнем.
«Сипай» вильнул в одну сторону, в другую, уходя из-под обстрела, и снаряд, пущенный военными, врезался в обшивку таможенного катера.
Дружный вопль раздался на «Сипае». Матросы и люди Андрея обнимались, палили и яростно хохотали в лицо противнику.
— Скорее, — только Андрей и грек сохраняли хладнокровие. — Что там? Таможня?