…В старости плоха даже не физическая немощь, не заторможенность мышления, не проблемы с мочевым пузырём или, хе-хе, эрекцией. В старости самое ужасное, что ты помнишь себя молодым.
И молодость была ещё только вчера.
Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет — неважно. Если тебе не повезло нырнуть в бездонные пучины склероза, ты помнишь себя десяти-, двадцати-, тридцатилетним. Сорокалетним. Пятидесятилетним, чёрт возьми! Тогда ты решил, что пришла старость, но ты был дураком, старость ждала впереди, зачем ты ей был нужен такой молоденький…
И умирать в восемьдесят лет не хочется точно так же, как и в двадцать.
— Пунди — это столица, — сказал генерал. Вот он был молодой, максимум шестьдесят. — Когда беженцы доберутся до Пунди, их не тронут. Как-то так всё здесь устроено.
Он стоял в кузове военного грузовика. Усталый, измотанный, пыльный — даже знаков отличия не разобрать, даже не понять, к какой человеческой армии принадлежал. Теперь, когда мы все понимали друг друга и языки утратили значение, генерал стал просто военным.
Хотя что я тут фантазирую? Много ли в российской армии генералов-негров?
— В грузовики сажаем детей до шестнадцати и беременных, — продолжил генерал. — Бензина хватит на большую часть пути.
— Не до конца? — выкрикнул кто-то из собравшихся.
— Нет, не до конца. Танки… — генерал поморщился. — Танк и русские бэтээры пойдут в проход между скалами. Мои ребята уже окапываются. Там мы и примем бой.
Все непроизвольно повернули головы. Небо на Граа точно такое же, как на Земле, не отличишь. А вот глядя на пейзаж, ты начинаешь подозревать — что-то не то.
Скалы были сиреневые в золотую блёстку. Это даже я со своим паршивым зрением видел. Таких не бывает, разве что на детских рисунках. В узком ущелье между скалами лежал бело-розовый песок, сверкая в последних лучах заходящего солнца. А дальше была пустыня, тоже бело-розовая, — проклятая пустыня, по которой мы шли двое суток, теряя людей, машины и последние надежды.
Ну ладно, я не шёл, до скал нас, старичьё, везли в грузовиках вместе с женщинами и детьми. Пока хватало машин и бензина.
— Мужчины пойдут пешком, — продолжал генерал. — Я прошу их по возможности помогать детям и беременным, когда грузовики встанут. Раненые, больные, женщины без явных признаков беременности — все идут пешком!
— А мы? — выкрикнула вызывающе лысая старушка, стоящая рядом со мной. Тогда я ещё не знал, что её зовут Вероника Бирн, что через двадцать лет мы с ней сойдёмся и проживём пять лет в любви и согласии, прежде чем разбежаться, но остаться друзьями. Её лысина не была последствием старческой деменции или иного эпатажа. Химиотерапия — и потерянный в панике парик. Впрочем, лишившись парика, Вероника и не подумала комплексовать. Углядела у какой-то девочки золотистый маркер и попросила нарисовать на лысине смайлик. Девчонка даже развеселилась от этого…
Кстати, драка в клубе ничуть моё отношение к Веронике не изменила. Мы порой друг друга и похлеще утюжили.
— Для всех, кто старше семидесяти, у меня другое предложение, — сказал генерал, помедлив.
— Сдохнуть? — спросила Вероника и заливисто расхохоталась.
— Да, но не бесцельно, — сказал генерал. — Вы всё равно выдохнетесь и не дойдёте до города…
— Но вы же обещаете перекрыть ущелье? — спросил Алекс. Как его зовут, я, кстати, тогда уже знал. Мы с ним сильно поругались, ему достался сэндвич с колбасой, а мне с яйцом, и я требовал разделить еду поровну.
— Мы не простоим дольше часа, — буркнул генерал. — Боеприпасы почти кончились. Солдаты ранены и измотаны. В танке всего шесть снарядов и три заряда плазмы.
Генерал ошибался, они продержались два с половиной часа. Собственно говоря, это нас и спасло. И не только нас.
Не знаю, как им удалось.
— К чёрту! — крикнул Алекс. — Вы нас призываете сражаться? Я свой член с трудом поднимаю, когда ссу!
— Можешь ссать в штаны, ты и так воняешь! — прошипела Вероника. Она всегда была стервой.
— Призываю вас остаться здесь, — сказал генерал. — Мы оставим вам охотничьи ружья, всё гражданское оружие. Твари выйдут из ущелья потрёпанными, клянусь! Если их снова встретят огнём, они остановятся. Вы сможете выиграть ещё час! Это спасёт тысячи жизней! Десятки тысяч!
— Эй, генерал! — негромко сказал Тянь. — Вы же знаете, что эти твари пожирают пленных. Живьём.
— За нашими спинами дети и женщины! — рявкнул генерал. — И вот они как раз знают!
Всё-таки он был настоящий вояка. Я потом нашёл его биографию, даже знакомых. Расспросил. Ничего особо героического в его жизни не случалось. Напротив — и несколько скандалов, и парочка военных преступлений в Восточной Европе. В общем, в другой ситуации и в другое время я был бы не против, чтобы его повесили или сожрали живьём.
Но вот надо же — собрался человек. Вытащил из себя всё человеческое, вспомнил, кто он такой. Искупил.
Надеюсь, что искупил. Иначе нечестно.
— Глупо, — сказала Вероника. Она как-то незаметно взяла на себя роль переговорщика всей группы «кому за семьдесят», которую генерал попросил собраться на последнем привале за ущельем. — Нас сомнут за тридцать секунд. Ничего мы не выиграем. А так… есть шанс. Дойти, доползти. В норе укрыться.
Тогда я подумал, что так и сделаю. Предложение генерала было паскудством и самоубийственной глупостью. Сражаться — дело военных. Я своё отвоевал, на мою молодость всякое пришлось.
— Кто готов взять в руки оружие? — спросил генерал. И поднял из кузова древний «калашников» с деревянным прикладом. Меня чуть слеза от ностальгии не пробила. Генерал выглядел сейчас точь-в-точь как лидер повстанцев где-нибудь в африканской глубинке в конце двадцатого века. Пыльный, чёрный, автомат в поднятой руке…
— Вы музей ограбили или антиквара? — весело выкрикнула Вероника и захохотала.
Её смех подхватили. Никто не тронулся с места. Генерал стоял, смотрел на нас, и его рука с поднятым к небу старым советским автоматом медленно опускалась.
Тогда девочка и проковыляла к грузовику. У неё на правой ноге была лангета, а две тонкие косички смешно торчали в разные стороны. Я подумал, что она похожа на Пеппи Длинныйчулок из старой книжки.
— Дайте мне! — крикнула она.
— Дети эвакуируются, — сказал генерал. — Зачем ты сюда пришла? Детям — к грузовикам!
— Мне уже есть шестнадцать, — возразила девочка. — И я не дойду.
Генерал молчал, и мы все примолкли. Я попытался убедить себя, что девочка — внучка или дочка генерала. Что всё это отрепетировано. Обычная гнусная манипуляция…
— Я прикажу, тебя посадят в кузов, — сказал генерал.
Но девочка продолжала стоять, протягивая руку. Ей было тяжело, и другой рукой она взялась за кузов.
И тогда генерал чуть наклонился и спросил:
— Зачем, а? Ты не доживёшь до завтра.
— Чтобы для кого-то было завтра, — ответила девочка.
Генерал снова посмотрел на нас. Устало и беззлобно. Он был немолодой, измотанный, чёрно-серый, потный и уже смирившийся со смертью. У него даже укора во взгляде не возникло.
— Держи, — сказал он и протянул ей автомат. — Это очень простое и надёжное оружие, я объясню…
А дальше я просто не помню, как всё получилось. У стариков так бывает. Просто я оказался рядом и осторожно забрал автомат из рук девочки. Сказал:
— Девочка, тебе ещё влюбиться и вырасти надо. Оставь это нам.
К чёрту. Сто процентов, что это постановка и манипуляция. Но вся жизнь из этого и состоит.
— Это «калашников», старый русский автомат, — начал было генерал.
— Не надо объяснять, генерал, — сказал я. — Я стрелял из такого.
Я даже не стал добавлять «по вашим». Думаю, он и так понял.
— Только девочку посадите в грузовик. Пожалуйста, — попросил я.
Генерал кивнул.
Девочка ударила меня кулачком, когда крепкий солдат (кажется, китаец) потащил её к последним грузовикам, уходящим к Пунди. Потом попыталась поколотить морпеха. И ещё долго ругалась. Я смотрел ей вслед и улыбался — у неё будет завтра.
— Эй, козёл, дай мне такой же! — потребовала Вероника у генерала. И подмигнула мне.
— Автомат был один, — сказал генерал. Порылся в горе старого хлама под ногами. Вначале взял здоровенное помповое ружье, потом посмотрел на Веронику внимательнее и протянул ей небольшой пистолет.
— О, мой любимый диаметр! — поглаживая ствол, воскликнула та. — И, главное, твёрдый!
Я же говорил, что она всегда была озабоченной стервой с дурацкими шутками на тему секса?
— Не диаметр, а калибр, — поправил я.
Вероника глянула на меня с интересом. Пообещала:
— Обязательно обсудим.
И тут же уронила пистолет. Пальцы у неё были такие артритные, что едва держали оружие.
Третьим был, как ни странно, Алекс. Четвёртым Тянь.
Нас набралось двадцать шесть стариков и старух. Ещё несколько человек колебались, но оружие кончилось, и они пошли с остальными клиентами врачей-гериатров. Ушла почти сотня стариков, почти половина выжила. Насколько я знаю, они потом очень жалели, что ушли.
Нам оставили патроны, ещё несколько ружей, из которых генерал посоветовал «стрелять под конец, скорее всего, разорвёт ствол». А также ящик шампанского, припрятанный в генеральской машине, бокалы, несколько коробок сухих галет и золотую банку иранской белой икры — от белуг-альбиносов.
Я решил, что это прекрасный ужин для приговорённых к смерти.
Генерал и все армейские из множества уже несуществующих армий ушли к ущелью. Мы знали, что враг не заморачивается хитрыми манёврами и пойдёт напролом. Поэтому уселись вокруг костра, который развели из всякого мусора, неизбежно возникающего на месте привала, и стали пировать.
Шампанского нам досталось по бокалу, но много ли надо в нашем возрасте, с голодухи и усталости?
Мы хохотали, шутили, рассказывали анекдоты.
Потом кто-то предположил, что враг мог и бросить преследование. Все замолчали, потому что сказанное было глупостью и слабостью.
Минут через десять я заметил, что несколько человек, ушедших от костра, не возвращаются. Еще через полчаса две старухи, пошептавшись, встали и сообщили, что уйдут догонять машины. Их попросили оставить оружие, но та, что побойчее, угрожающе взвела курки.