т, хотя там ничего не могло быть.
Бобби это не встревожило. Параллакс и эффект призмы, особенно в доме с двойными окнами, кондиционером и спонтанно образующимся конденсатом, были не только ему известны, но и фактически являлись элементами игр, в которые он играл в одиночку (если повернуть головой вот так, то свет исчезнет, и т. д.). Вместо того чтобы испугаться, Бобби проявил интерес и попытался понять, что за источник света вызвал такой странный отблеск. Он менял цвет – был то белым, то желтым. И плясал. Бобби повернул голову. Безуспешно. Независимо от его действий свет оставался практически там же, где и был. За спиной жужжал миксер: оставалось еще пятнадцать секунд.
В следующие пять секунд Бобби пришел к следующему выводу: этот эффект не был вызван хорошо известной ему игрой отражения. На болоте действительно что-то светилось. Это был не фонарик, и оно не приближалось, просто неведомый свет. То есть на болоте кто-то был.
Первым делом Бобби подумал о Джоне Рэндалле. Джон много говорил о том, что придет и поможет дежурить ночью, но Бобби знал, как трудно ему выскользнуть из своего дома и возвращаться незамеченным. К тому же, этот свет был далеко от тропинки, по которой ходил Джон. Следовательно, это был не Джон. Миксер за спиной у Бобби затих, осталась мигать лишь маленькая оранжевая лампочка «Вкл.».
Словно желая отвлечься, Бобби повернулся, открыл кухонный шкаф, достал высокий стакан и уверенным движением налил в него свой молочный коктейль. Затем он отсоединил лезвие миксера, промыл его и положил на сушку. Однако, сделав это и повернувшись к окну, он снова увидел свет. Время от времени тот исчезал, но потом снова появлялся. Бобби представил себе небольшой костер, перед которым кто-то ходит туда-сюда. Наверное, собирает дрова.
Взял свой молочный коктейль, Бобби выключил свет на кухне. Встал, держа холодный стакан и прихлебывая из него. В темном помещении сердце у него начало биться все быстрее и быстрее. Едва глаза привыкли к темноте, он окончательно понял, что на болоте есть свет, что он рукотворный и что там есть человек, поддерживающий костер.
Последовали два очень быстрых потока мыслей:
Взрослый. Сила взрослых. Дети держат в спальне плененную девушку. Обнаружение. Поднятая тревога. Наказание.
Сборщики.
Хотя Адамсы не владели достаточным количеством земли, чтобы серьезно заниматься сельским хозяйством, их участок был окружен крупными коммерческими фермами, где работала сельхозтехника. А когда созревали фрукты, появлялись сборщики. Еще они приходили на помощь осенью, примерно в это время. Это были смуглые латиноамериканцы с жирной блестящей кожей, темными светящимися глазами, грубыми лицами и взрывным характером. Их будущее было безнадежным. Если бы Бобби мог выражать свое мнение, он назвал бы их рабами – своих родителей, своей семьи.
В течение двух или трех недель Сборщики заполняли эту местность, тратили свою скудную зарплату у Тиллмана или в местных барах, а затем снова исчезали. Они говорили на непонятном языке, который родители Бобби называли «пачуко», и никто из его друзей не знал никого из них.
Во время своего пребывания Сборщики могли появляться где угодно и делать что угодно. Местное сообщество сперва зависело от них, потом терпело, затем преследовало их и, наконец, изгоняло. А на следующий год они возвращались как ни в чем не бывало. Однако для Бобби мысль о том, что в нынешних обстоятельствах какой-то Сборщик разбил лагерь на соседнем болоте, представлялась угрожающей. Ведь этот мужчина может подойти к дому, а Барбара может поднять шум, и тогда весь план пойдет насмарку. В темноте Бобби становился таким же, как и его отец, – очень осторожным.
Он поставил наполовину полный стакан с коктейлем, повернулся и пошел по коридору, спустился по лестнице в комнату отдыха, где хранились ружья. Там он вставил два патрона в дробовик 410-го калибра, положил еще несколько в карман, и вернулся наверх. Сердце теперь у него билось как сумасшедшее. Благодаря Свободной Пятерке Бобби получил довольно продвинутые представления о военной тактике. Чтобы защитить замок, нужно было не сидеть на стенах, а оставить его, как дразнящую мишень. Уйти в лес, залечь, пропустить врага мимо себя, а затем расстрелять его с тыла.
Он сделал это в свойственной своему возрасту манере. Открыл кухонную дверь (которая была вне поля зрения находящегося у костра человека), выскользнул в огород, где затаился в засаде. В голове носились лихорадочные мысли. Разбудить Синди? Нет, она бесполезна и может только пострадать. Отпустить Барбару? В этом тоже никакого смысла. Идти за помощью? Слишком далеко, слишком рискованно. Вместо этого он прополз между рядами помидоров (справа) и бобов (слева) и присел на корточки. Кроме отдаленного грома, он ничего не слышал, и ему удавалось сохранять спокойствие.
Как в ту ночь, когда милосердная рука отца усыпила его собаку, как в тот день, когда перед окончанием учебного года он сильно заболел, и ему пришлось пропустить вечеринку, как в тот день… как в тот день… он понял, что ему ничего не остается, кроме как принять жизнь такой, какая она есть. Она управляет тобой, а не ты ею. Нужно просто делать все, что в твоих силах, тем, что у тебя есть. Так говорил его отец.
Поэтому Бобби лежал в огороде и думал о незнакомце (или незнакомцах) на болоте и о Барбаре и Синди в доме. Все они зависели от него, только не знали об этом. Несмотря на то что он не считал себя трусом, ему было страшно.
Костер на болоте горел, но никто так и не пришел. Ночь растворилась в мокрой росе, и небо приобрело зеленый оттенок. Любой взрослый, проходящий мимо, был бы поражен выстрелом из дробовика, но, к счастью (подумал Бобби), этого не потребовалось. В конце концов он начал клевать носом и заснул, уткнувшись розовыми щеками в скрещенные руки и оставив дробовик лежать рядом.
П
лен для Барбары становился все болезненней в физическом плане. После последних потасовок с детьми ее запястья и лодыжки были травмированы, а удерживающие ее веревки испачканы в крови. Конечно же, в данных обстоятельствах она не могла надеяться на скорое исцеление. В связанном, неподвижном состоянии ее тело неуклонно теряло гибкость и чувствительность. У нее медленно развивалась характерная постельному образу жизни болезнь, поэтому, когда дети поднимали ее, у нее какое-то время кружилась голова. Из-за кляпа во рту было постоянно сухо, а горло из-за тщетных попыток глотать распухло и болело. Губы из-за регулярного наклеивания и сдирания скотча тоже были сухими и воспаленными. Голодные боли в животе напоминали менструальные спазмы. Поскольку дети никогда не кормили ее досыта, сегодняшний отказ от сэндвича с курицей казался ей сейчас величайшей глупостью.
Конечно же, все это было не смертельно. Она знала это. У нее даже не останется ни единого шрама. И все же, если эти ее маленькие страдания рассматривать в целом, они складывались в одну большую пытку.
Сегодня добавились новые проблемы. Пол царапал и колол ее своим ножом. Джон лишил ее девственности, неуклюже, но лишил. У нее было небольшое кровотечение (совсем небольшое, как она заметила, когда ей позволили встать). Сейчас осталось лишь едва ощутимое жжение между ног.
Конечно же, здесь присутствовал и психологический аспект. Она не только испытала унижение, у нее появилось ощущение «падения». С каждым днем ее статус взрослого неуклонно снижался. Она начинала как их смотрительница, а теперь опустилась до одного с ними уровня – и даже ниже, из-за того, что стала объектом игры. Если утром они едва осмелились раздеть ее донага, то к полудню уже изнасиловали. Завтра она будет ненамного лучше той куклы Барби, превращение в которую предсказывала ей Терри.
Завтра, – сказала себе Барбара. Мне нужно подумать. О, почему я всегда так говорю, когда думать не получается?
Она поняла одно. Если ее тело было узником Свободной Пятерки, то ее разум был узником ее тела. Постоянные жалобы, подаваемые в мозг нервными окончаниями, – не думай ни о чём, пока не разберешься с этим, этим и этим, – создавали прерывистые помехи, которые заставляли ее перескакивать с одной темы на другую. Как бы она ни пыталась представить себе завтрашний день, в голову приходило лишь то, что он будет хуже, чем сегодняшний.
Завтра Пол изобретет новые способы дразнить и мучить ее (и этого она действительно боялась). Сегодня днем, когда он начал водить по ней ножом, едва не поранив кожу, он был просто Полом. Однако со временем его лицо стало напоминать гипсовую маску удовольствия, и даже праведности. Будто то, что он делал, было для него – по его мнению – самым правильным делом на свете. Он походил то на мстительного солдата, поджигающего костер Жанны Д’Арк, то на доброго седого монаха, выслушивающего признания в ереси распятого на дыбе грешника. Барбаре казалось, что этот маленький мальчик просто сошел с ума. Сдерживающий его тормоз – страх перед родительским наказанием – мог отказать сегодня днем, а может и завтра. Если это произойдет, он может серьезно поранить ее ножом или того хуже. А если он сделает это один раз, то в своем безумии уже не остановится. Барбара видела это. Видела, что завтра может умереть сидя, привязанная к стулу в гостевой комнате в доме Адамсов. Какие бы другие мысли ни приходили ей в голову, эта страшная картина продолжала стоять у нее перед глазами – маленький мальчик, снова и снова наносящий ей удары ножом.
Завтра – мысли снова резко сменили направление – Джон, вероятно, снова попытается изнасиловать ее, и, вероятно, ему это удастся. Тут ее мысли разбились на мелкие фрагменты и разлетелись (в очередной раз) одновременно в разные стороны. Страх перед беременностью… печаль… Джон… Мидж…
На первом курсе с Барбарой училась девушка по прозвищу Мидж [5]. Миниатюрная, жизнерадостная брюнетка, душа любой компании. В ночь после чемпионата Индианы она и ее парень развлекались, катаясь на машине по автострадам, в итоге врезались в опору путепровода и погибли.