В качестве одного из своих ритуалов они выезжали после ужина на пересечение государственной автострады и внутриштатной дороги, пролегавшей поблизости. Приобретение мороженого вписывалось в картину лета – оно снимало монотонность и дарило забавное, пасторальное чувство приключения.
Дайане, когда она ездила с ними (что часто было ниже ее достоинства), разрешалось вести машину до внутриштатной дороги и оттуда возвращаться домой. Через два года ощущение новизны и привилегии сошло на нет. Она была хорошим водителем, быстро училась и, как правило, хорошо соображала, даже яркий свет фар в темное время суток не мешал ей.
Однако сегодня вечером она не могла сосредоточиться на своей маленькой невинной поездке. Увидев ее за рулем, вы бы обратили внимание на ее слишком напряженный внешний вид. Она резко объезжала объекты, которые даже не находились рядом с дорогой, крутила руль, когда его не нужно было крутить, и нервно тормозила за несколько ярдов до знака «стоп». Еще позже, под жгучим мерцающим бело-голубым неоном придорожной забегаловки, она рассеянно заказывала мороженое и так же рассеянно облизывала его своим изящным язычком. Смотрела на автостраду и, казалось, изучала медленную, ленивую зарницу, подсвечивавшую силуэты деревьев, растущих через дорогу.
Она уже не знала, действительно ли к ней перешло лидерство в Свободной Пятерке. Джон, в конце концов, был крупнее и сильнее. Но что к ней точно перешло, так это самое тяжелое – ответственность. Она видела это по их глазам. Какое бы решение они ни приняли, именно ей придется отдавать приказы и определять общие цели. Ей и никому другому. Никому другому это не под силу, если, конечно, они хотят каким-то образом довести дело Барбары до конца, не отпустив ее и не понеся за это наказания.
Дайана испытывала от этого и удовлетворение, и негодование. Удовлетворение – за чувство свободы, которое она ощущала, а негодование – из-за того, что это позволяло ей понять детей. Малыши всегда знали, что в трудную минуту они сдадутся, заплачут или вроде того. Их надежность и храбрость были лишь видимостью, которая рассеется, едва на горизонте появятся взрослые. Конечно, никто не говорил об этом вслух, но Дайана была уверена, что именно это и произойдет, причем очень скоро, если она ничего не придумает. Возможно, завтра вечером в это время Барбара уже будет свободна. Они могут освободить ее прямо сейчас. И Джон, даже Джон. Теперь, когда он уже мутил с девушкой (Дайане было неприятно смотреть на это, но ей было интересно, как это происходит между мужчиной и женщиной), он тоже стал ненадежным. Возможно, даже сдрейфит первым. Об этом Дайана размышляла, пока ехала с невозмутимым видом в машине со своей семьей.
Все усложнялось. Резко возросла опасность того, что кто-то вмешается и разоблачит их, что Барбара сбежит и что у них сдадут нервы. Им уже довольно долго везло. Конечно же, Дайана не смотрела на это аналитически, но удивление их успехами и явное предчувствие того, что их ждут перемены, не шло у нее из головы. Страх перед концом игры – страх каждого из них – лег на ее плечи. И у нее была еще одна проблема – Пол.
Даже в повседневной жизни он был неуравновешенным, непредсказуемым, взрывным, темпераментным и непостоянным. Будучи много лет вынужденной нянькой для своего брата, Дайана отчасти научилась его контролировать. Мать принимала транквилизаторы и снотворное практически на повседневной основе. И Дайана уже долгое время пичкала младшего брата то капсулами, то таблетками. С возрастом она становилась смелее, и Пол принимал все это без каких-либо улучшений для себя. Наркотики будто тут же сгорали в этом хрупком, страдающем спазмами ребенке. А с тех пор, как началась эта история с Барбарой, ему стало еще хуже. Он стонал во сне, кричал и просыпался в слезах, и она уже боялась, что он может все выболтать. Зажатая между ответственностью перед Свободной Пятеркой, иссякающим запасом материнских транквилизаторов и гиперактивностью Пола, она постоянно кормила его обещаниями и предположениями о том, что может произойти, а когда ничего не получалось, крала очередную таблетку и скармливала ему. (Даже Бобби перерыл вещи доктора Адамса в поисках таблеток, которые могли бы помочь, но ничего полезного найти не удалось.) Сейчас Пол держался лишь за слабую надежду, которую дала ему Дайана, – выход из игры, который будет очень веселым, веселым именно для него.
Всего этого было достаточно, чтобы семнадцатилетняя девушка просто сдалась, освободила пленницу и пошла под суд. Конечно же, в голову ей пришел альтернативный вариант. Наказание для нее наверняка будет самым мягким. Она подключилась лишь после того, как они захватили Барбару в плен. Вела хозяйство, кормила всех, обеспечивала безопасность и так далее и тому подобное. Данные обстоятельства могли сыграть ей на руку. Но… но это не то, чего она хотела.
Игра шла как надо. Они не сделали ничего плохого. Именно этого Дайана и придерживалась. Взрослые и дети находились по разные стороны. Любой, кто хоть что-то смыслил в жизни, должен был это осознавать. Одни были законной мишенью для других, и так было всегда. И даже если они проявляли друг к другу лояльность и относились друг к другу справедливо, их все равно разделяли постоянные обиды и раздражение. Гордая Дайана не могла представить, что плачет от несправедливости, как и не могла представить, за исключением редких случаев, что взрослые поступают иначе. Так из правильного начала, удачного стечения обстоятельств и хорошего управления сложилась логичная (на ее взгляд, совершенно логичная) ситуация, которая должна была когда-то, в каком-то месте подойти к финалу, гармонирующему с началом. Дайана настолько уверовала в это, что начала – отбросив недоеденный рожок от мороженого – представлять себе в деталях, как они могли бы завершить свою маленькую игру.
На внутриштатной дороге ее отец вылез из машины, обошел ее и открыл пассажирскую дверь, а Дайана скользнула за руль. Голова у нее была переполнена мыслями. Управление машиной происходило на автомате. Но при одном лишь прикосновении к рулю, при переключении коробки передач в положение «драйв», ей в голову пришла непрошеная мысль, возникшая из ниоткуда, будто кто-то произнес ей на ухо: «У Адамсов есть машина». И больше ничего, ни подсказки, ни намека, ни предложения, только этот странный голос. У Адамсов есть машина. Дайану будто ослепило от мудрости этой фразы. Барбару можно перевезти в другое место.
Внезапно Дайане захотелось, чтобы они поскорее вернулись домой, посмотрели телевизор и легли спать. Ей нужно было побыть наедине с собой, чтобы иметь возможность что-то придумать, что-то сделать. Внезапно в голове у нее сложилась целая «история».
Н
есмотря на то что Бобби спал, ему показалось, будто он слышит, как его зовут по имени. Крики были все ближе, короткие и тревожные. Затем в глазах мелькнула белая вспышка света, прямо перед лицом у него возникло лицо Синди, которая трясла, толкала и колотила его.
– Бобби, Бобби, кто-то смотрит в окно! Вставай! В наши окна заглядывает какой-то мужчина. Бобби, проснись, я серьезно! – Шум не утихал, будто шел из радиоприемника, включенного на максимальную громкость.
Каким-то образом, пребывающий между сном и бодрствованием, все еще оцепеневший, Бобби понял, что то, что он слышит, – правда. Он ожидал этого с тех пор, как прошлой ночью увидел свет на болоте. И вот теперь вероятный сценарий стал реальностью. Паника Синди была тому доказательством. Их обнаружили. Сестра продолжала трясти его, толкать, тянула за простыню, непонятно только, то ли чтобы вытащить его из-под нее, то ли чтобы укрыться ею.
– Бобби, быстрее! Он здесь! Он идет, – плакала она от испуга.
Сборщик.
Бобби сел так внезапно, что они стукнулись лбами, но никто из них этого не заметил.
– Что? – воскликнул он, хотя знал ответ. – Где? Какое окно? – Он посмотрел испуганно на свое, но никого там не увидел.
– Подвал, Барбара, комната отдыха. – Все слова Синди слились воедино. – Ты знаешь. – Она была в агонии. – …Там!
– Что за мужчина? – Бобби даже не попытался встать с кровати. Несмотря на жару в комнате, он вдруг почувствовал холод и тошноту.
– Просто какой-то мужчина, и все.
– Он видел ее?
– Откуда мне знать, что он видел?
– Двери заперты?
– Сам проверь, – прошипела Синди.
– Сегодня вечером ты открывала хоть одну из них?
– Не знаю… нет… да, открывала. Одну. Кухонную.
– Заперла ее после этого?
– Нет! – Синди расплакалась уже по-настоящему. – Нет, нет. Вставай!
Он знал, что должен это сделать, но все внутри него подсказывало, что это конец. Кто-то раскрыл их тайну, заглянул в окно подвала и увидел всё – Барбару, в том виде, в котором они ее оставили, Синди, пустой дом и тому подобное. Сейчас раздастся стук в кухонную дверь, громкие крики, гулкие шаги в гостиной, толчки, пихания и удары. Барбара освободится и все расскажет.
– Молчи, – сказал он и стал ждать конца.
– Что ты собираешься делать?
– Просто молчи. – Наконец он сбросил простыню, свесил ноги с края кровати и сел. Синди посмотрела на него, глаза у нее были влажными, хотя в данный момент она не плакала. Жесткие завитушки обрамляли лицо, губы поджаты. Брат и сестра ждали.
Но ничего не случилось, и это очень озадачило Бобби. То, что должно было произойти, не произошло. Слышен был лишь стрекот цикад за домом, шелест мотыльков об оконное стекло и далекий, почти успокаивающий звук летнего грома. Бобби протянул руку и выключил свет. Он сделал это медленно, боязливо, с почти религиозной опаской.
– Не делай этого.
– Мы должны.
– Мне страшно… я хочу видеть.
– Тогда иди спрячься. Я не хочу, чтобы он нас видел.
– Где спрятаться?
– Где угодно.
– Я хочу остаться с тобо-о-ой…
– Хорошо, только заткнись, хорошо? – Бобби медленно встал, вслушиваясь в тишину – ему казалось, что уши у него встали торчком, как у собаки. – Отойди от меня, сейчас же. Перестань мешать мне. – Он подошел к окну и прищурился. Ничего. Потом он вышел в коридор и посмотрел в другие окна. Ничего.