расстоянии не более двух футов друг от друга. Таким был тон общественности.
Бобби вздохнул. По щеке покатилась слеза, и он неуклюже смыл ее речной водой.
– О, прекрати, ради всего святого, – сказал Джон. – Все будет хорошо.
– Ага. Не будь плаксой, – сказала Синди.
В этот момент на берегу появилась Дайана.
– Давайте поедим.
Она была опрятной, как всегда, но казалась красивее и бодрее, чем обычно.
– Нужно прибраться в доме и подготовиться, а потом отвести ее в ванную.
– Зачем? – спросила Синди. – Она же не ела со среды.
– Чтобы убедиться, что она прочистилась, – ответила Дайана.
Д
ети задерживались, а когда наконец пришли, то не стали спускаться к ней в подвал, и Барбара услышала приглушенные звуки голосов, доносившиеся сквозь пол в другом конце дома. Она предположила, что они проводят собрание. Эта формальность, связанная с деятельностью Свободной Пятерки, не ускользнула от ее внимания. Но о чем там могла идти речь? Барбара почувствовала странное внутреннее покалывание – неужели это просыпалась такая прозаическая вещь, как надежда?
Может, речь шла о человеке, который, по их мнению, заглядывал в окно прошлой ночью, о том, кто
бродил по лесу последние несколько дней? (Его существование не вызывало у нее ни капли сомнения.) Может, они обсуждали возвращение домой Адамсов? Или что-то совершенно новое? Может, речь шла о том, чтобы отпустить ее?
О ее освобождении?
(Боже мой!)
Свобода. Свобода, так резко отнятая у нее, так упорно отрицаемая, вернулась, как аккорд великой музыки (Равель? Чайковский? Вагнер?), звучащий у нее в голове. Аккорд оркестра из тысячи музыкантов, пушек и ракет. Она была поглощена грандиозностью этой композиции в тональности ля мажор. В ее ситуации было просто глупо чувствовать себя на мгновение свободной, и тем не менее этот звук продолжал разноситься эхом. На мгновение к ней вернулись силы, и она почувствовала, что может просто вскинуть руки вверх, порвав веревку, как нить. Свобода!
Что характерно, мысли Барбары о свободе, в близость которой она на мгновение поверила, не сопровождалась желанием отомстить. То, что она будет делать с детьми, казалось, отошло на второй план. Напротив, представив на мгновение, что ее освободят, она почувствовала себя милосердной, отзывчивой, человеколюбивой. У нее почти возникло чувство вины. Раньше у нее не получалось в полной мере понимать других людей, сочувствовать им, делиться с ними своим теплом. Именно это она и будет делать, когда снова станет свободной!
Отпустите меня, – мысленно сказала Барбара, – просто отпустите, и я уйду… Эта мысль испарилась, погрузив ее в роскошную ванну эмоций. Отпустите ее, и она совершит какой-нибудь поступок, или поступки – прекрасные и бескорыстные… Черт возьми, – подумала Барбара, – если б я только могла потом это вспомнить. Но она знала, что не вспомнит.
Это чувство уже угасало.
Оно медленно таяло, пока не стало лишь тусклым свечением на фоне наплыва новой, хладнокровной осторожности. Осторожности особенной. В конце концов, именно она нужна была сейчас Барбаре, была временно предпочтительнее. Великие дела подождут.
Когда и если дети отпустят ее, но перед этим они заключат с ней сделку, заставят ее дать определенные обязательства насчет того, что она будет делать, а что нет, она даст их. В этом заключалась осторожность, в этом заключался здравый смысл. О да, она даст их. Действительно, даст эти обязательства. Власть и контроль над детьми, принадлежавшие ей во внешнем мире, могут вернуться ей в руки – через шестьдесят часов они будут принадлежать ей, несмотря ни на что. Но до тех пор те оставшиеся шестьдесят часов или около того будут временем Свободной Пятерки. Она не хотела испытывать это на себе. Поэтому она согласится на все, что ей предложат.
Да, я буду, – сказала Барбара и прислушалась, но до нее доносился лишь далекий, неразборчивый гул голосов. Слов не было слышно. Это сводило с ума, это было все равно что слушать шум воды. Еще не время. Ее еще не освободили, но, возможно, это скоро случится. Таким образом, беззвучно сменяя друг друга, ее эмоции преодолевали границу между иллюзией и реальностью, и на место осторожности пришел легкий страх.
Барбара не была суеверной, как и редко поддавалась всепоглощающему наплыву эмоций. Ее жизнь была ровной и полной любви. Тем не менее, теперь ворота открылись. Если мгновение назад она была безгрешной и воодушевленной, то теперь в ней проснулось что-то племенное, глубокое, мистическое. Ей казалось, что если она будет слишком многого ожидать, слишком многого хотеть и слишком много страдать – особенно сейчас, когда все должно было закончиться, – то ничего этого не произойдет. Не посвящай Судьбу в свои желания, иначе разочаруешься.
Будь доброй. Будь смелой и веселой. Но прежде всего, будь доброй.
Когда дети наконец спустились к ней, развязали ее, снова связали и поставили на ноги, она охотно пошла с ними. Охотно и без проблем поднялась по лестнице, охотно направилась к ванной, охотно села на унитаз, а потом охотно воспользовалась умывальником. Накануне они сломали ее, и сегодня могут при желании оценить результаты своей работы.
Однако из ванной ее снова повели в подвал. Когда она была уже в шаге от свободы, ее повторно приговорили к заключению. Подвели к верстаку, поставили перед ней обед – ее первую за тридцать шесть часов еду – и ушли. Все, кроме Синди.
Снова был сэндвич с курицей и бумажный стаканчик колы. Одной свободной рукой Барбара принялась за пищу. На самом деле она не ела, а глотала. Подняв тарелку, неловко облизала ее, а затем выпила колу.
– Можно еще? – Она уже привыкла выпрашивать у детей что-либо. Голодный желудок ныл сильнее, чем уязвленная гордость. – Можно мне еще бутерброд?
– Ты получила только это, потому что Бобби так захотел, – сказала Синди. Несмотря на то, что Дайана присматривала за ней, старалась поддерживать в ней опрятность, Синди совсем запустила свои волосы. Из-за влажной погоды и солоноватой речной воды они вернулись в свое обычное состояние; завивались в кудри, а кончики превращались в спирали. Эта веселая кудряшка совершенно не умела хранить секреты.
– Бобби? – сказала Барбара.
– Эта еда с низким содержанием остатков.
– С низким содержанием остатков?
– Бобби говорит, что нужно иметь что-то в желудке, когда…
– Что-то в желудке, когда что?
– Ну, – важно сказала Синди, – если у тебя полный живот и тебя кто-то ранит или напугает, ты испачкаешься. Обкакаешься. – Синди хихикнула. – Но, если ты заранее съешь немного, этого не случится, и никто ничего не заметит.
– «Никто» – это кто?
– Коронеры. – Синди весело улыбнулась.
– Коронеры?
– Так говорит Бобби.
– При чем тут коронеры?
– Это врачи, которые…
– Я знаю!
– Ну, – Синди с готовностью начала делиться обретенным знанием, – тебя убьют, и ты должна выглядеть так, будто до этого все было в порядке.
– Кто убьет? – едва слышно спросила Барбара.
– Ну, мы, – ответила Синди.
Барбара замерла и посмотрела на пустую, вылизанную тарелку – последнее подношение. Затем открыла рот и закричала. Каждая унция ее существа была сосредоточена в этом крике, и он рвался из нее потоком звуков.
Члены Свободной Пятерки устало спустились по лестнице. Они знали про болтливость Синди, поэтому не были удивлены.
Джон взял Барбару за волосы и дернул ее голову назад, чтобы она не смогла закрыть рот. Дайана заткнула его кляпом, а Пол и Бобби заклеили губы и челюсти скотчем. После этого слышен был лишь приглушенный стон. Они почти не смотрели друг на друга и, похоже, не могли смотреть на Барбару. Оставив Пола нести вахту и забрав Синди с собой, они вернулись в дом.
К
ак и ранее днем, члены Свободной Пятерки хмуро смотрели на небо. Нежно-голубое, с разбросанными по нему пушистыми облаками. Но на западе, ближе к окружной дороге, оно было цвета латуни, а еще дальше над линией деревьев виднелась темная полоса. Солнце утратило свою ослепляющую яркость – сквозь сгущающуюся дымку можно было смотреть прямо на него, а огненные лучи размылись и побледнели. Ветра почти не было, и жара стояла невыносимая. Мир превратился в коробку дискомфорта.
Из четверых детей, сидевших в скудной тени у реки, – отсутствовал только Пол, который стоял сейчас на страже. Бобби хмурился больше всех. Всегда наименее активный из заговорщиков, при этом он был самым добросовестным. Их общие проблемы тяготили его.
Хотя он на самом деле не считал необходимым захватывать Барбару в плен, раздевать ее (он пожалел, что они это сделали) или играть с ней. Бобби пошел на это, поскольку все остальные хотели этого. Однако то, что должно произойти, станет катастрофой. Он чувствовал ее запах. Чувствовал, как она медленно надвигается.
План Дайаны был неплохо продуман. Бобби признавал это. Такая идея могла бы сработать на телевидении или в кино. Только все должно было проходить идеально, а идеально не получалось.
– Будет дождь, – наконец произнес он. Сейчас всякий раз, когда он открывал рот, он знал, его ждет спор со всеми остальными.
– И правда, будет дождь, – невинным голосом сказала Синди.
– Ну и что?
– Следы автомобильных шин, – констатировал Бобби.
– Что? – спросил Джон.
– Следы автомобильных шин, – пожал плечами Бобби. – Типа если пойдет дождь, завтра будет полно грязи. Если вы повезете ее в домик прислуги, там останутся следы от шин. Это непременно укажет на нас.
– За рулем был Сборщик.
– Отпечатки пальцев.
– Вообще-то туда никто не ездит. – Невероятно, но Синди, похоже, понимала детали плана.
Все затихли. На деревьях снова запели цикады.
Дайана прищурила свои серые глаза и согласилась.
– Нам лучше отвезти ее до того, как мы пойдем по домам. Если будет дождь, он размоет следы. В противном случае, мы можем затереть их.
– Будет дождь, – сказал Джон.