Барбара все поняла.
Она не сбежит. Не умрет. И бродяга, кем бы он ни был, ушел. Больше не было нужды сторожить ее.
Никто не придет.
У
тром появилась Дайана. Она поднялась по лестнице и опустилась рядом с Барбарой на колени.
Над недобрым миром забрезжил благосклонный рассвет. Ночной дождь смыл пыль, туман и тучи комаров. Небо в окне было чистым и безмятежным, как море, сине-зеленым, словно предвещало наступление холодов. Из-за краев рамы выглядывали фрагменты невероятно мягких, бело-серых облаков. Связанная, обнаженная, дрожащая даже в спальном мешке, Барбара видела и чувствовала прохладу рассвета и обещанной осени.
Утро – насколько ей позволяло видеть ее ограниченное поле зрения – расцвело и переросло в величественный белый день, как бывает на стыке времен года, когда уже не лето, но и еще и не зима. Этот день превратился для нее в нечто неописуемой красоты, в нечто непостижимое, ироничное, жестокое и в то же время прекрасное.
Неужели это мой последний день? – задалась вопросом Барбара.
Она испытывала острое желание оказаться на улице, окунуться в этот день голой и свободной, опуститься на колени и прижаться лбом к земле. Ей очень хотелось вонзиться зубами в целебную грязь, ощутить во рту прохладный, влажный гравий и песок. Это была какая-то древняя, неведомая ей форма молитвы. Я хочу набрать полный рот грязи, и тогда все будет хорошо, – подумала она. Хочу, чтобы все мое лицо, волосы, все мое тело были в грязи, тогда я буду в безопасности. На земле, среди травы и сорняков, я обрету безымянность, единообразие, неприкосновенность.
Неужели это мой последний день? Грязь, я молюсь тебе.
А через некоторое время по лестнице поднялась Дайана. Она двигалась медленно, спокойно и бесшумно, несла какие-то невероятные вещи. В руках у нее был кувшин с водой, мочалка, щетинистая нейлоновая расческа и, если Барбара не ошиблась, одеколон.
Первым делом Дайана поставила все на пол и сняла шорты и блузку. Это делалось чинно, очевидно, больше из желания остаться опрятной, чем из-за необходимости оголиться. (Сложно представить, чтобы Дайана когда-либо полностью обнажалась. Возможно, такого никогда и не было.) После этого она опустилась на колени и почти полностью развязала Барбару. Развязала веревку, опоясывающую спальный мешок, затем ту, которую несколько часов назад завязал Джон, пока не осталось только три – на лодыжках, на запястьях и на локтевых суставах. Все принесенные ею вещи лежали вокруг них на полу. Кровь вновь устремилась по пережатым артериям, и тело Барбары словно окатило огнем. Дайана была доброй. И Барбаре хотелось поблагодарить ее за это. Возможно, Дайана поможет убить ее, но она была доброй. Барбара с усилием вытянулась. Затем Дайана начала ее мыть.
Она делала это со знанием дела, нежно, по-женски. Прикосновения девушки были настолько умелыми, что у Барбары возникло ощущение, что ее касаются ее собственные руки. Она вымыла Барбаре лицо, шею и верхнюю часть туловища, затем осторожно ополоснула. Запустила руку ей между ног, туда, где Джон довел ее до оргазма и где она обмочилась, и нежно все промыла. Вымыла ей ноги и ступни, вытерла их, а потом натерла принесенным одеколоном. Наконец, положила голову Барбары себе на колени и расчесала ей волосы.
В этом ощущалась какая-то особенная чувственность. Мыло было мягким и душистым, а мочалка – из дорогого набора с монограммой. Одеколон обладал летним ароматом, и касания расчески были нежными и убаюкивающими. Чувствуя все это и зная, что ее могут скоро убить, Барбара с горечью принимала эти маленькие удовольствия.
Если ничего не произойдет, – сказала себе она, – какое огромное «если», вечно ускользающее «если», фактически отсутствующее «если», совершенно невозможное «если», – если не произойдет ничего, что бы остановило происходящее, я умру. О боже, солнце уже так высоко, наступает день, помощь далеко, и я могу умереть. Реально могу умереть. Ощущая чувственные касания расчески, Барбара решила, что выхода, похоже, все-таки нет.
Но я прожила еще так мало, – подумала она. Считай, вообще не жила. До сих пор. Почему это происходит сейчас? Почему в последнюю минуту?
Нет.
Я не умру, – сказала себе Барбара. Что бы они ни говорили и что бы они ни делали, я буду жить. Я должна жить. Меня обманули. То, что они считают ужасным, не так уж и плохо. Что бы они ни делали, я перетерплю это и буду жить. Меня обманули. Вовсе не обязательно, чтобы было по-моему. Я дам им полную власть над собой. Я проиграла, но я должна жить.
Я буду делать что угодно, чтобы жить.
Расческа продолжала гладить ее волосы. Дайана расчесывала их справа и слева, сзади и спереди. Барбара не сопротивлялась, и вскоре ее короткие, упругие волосы стали легкими и тонкими, как сотканная из серебра паутинка. Они обрели объем. Барбара покорно прижалась щекой к худым загорелым бедрам Дайаны, поскольку больше ничего не могла делать. Я мертвецки красива, – сказала она себе.
Но я не умерла и никогда не умру.
Вечность – это очень большой срок, и я буду жить вечно, хотя и боюсь этого.
Дыхание смерти, мягкое поглаживание расчески по волосам, близость ее лица к телу Дайаны создавали между ними связь.
Барбара чувствовала, что соучастница ее убийства любит ее. Чувствовала обилие любящей доброты.
Она чувствовала, что Дайана любит ее и завидует ей, завидует ее смерти. Я не могу этого понять, – подумала Барбара. Не могу понять и никогда не пойму, как можно хотеть кого-то убить и в то же время завидовать этому человеку. И все же я понимаю. Это важный опыт, самый важный, какой только можно себе представить, но умирать буду я, а не Дайана.
Ее глаза наполнились слезами.
– Не надо, – успокаивающе сказала Дайана, – не сейчас. – Она промокнула Барбаре глаза, положила платок и убрала у нее кляп изо рта. Затем промокнула ей кожу вокруг рта. – Это не поможет. – Она будто говорила с Полом или Синди, которые только что ободрали колено.
На этот раз Барбара не испытывала жажды. Возможно, ей больше никогда не захочется пить. Удерживаемая справа и слева, за руку и за ногу, она подняла глаза и со вздохом спросила:
– Почему? Почему, Дайана? Думаете, вам понравится убивать меня? Вы увидите что-то новое, почувствуете что-то новое, станете чем-то новым?
– Не-е-е…
– Тогда, – Барбара попыталась вывернуться с неожиданным для нее самой остервенением, но тщетно, – тогда – о боже – почему, Дайана?
Дайана не испугалась и не стала разбрасываться словами. Она опустила глаза на Барбару и с присущей ей медлительностью произнесла:
– Потому что кто-то должен выиграть, а кто-то – проиграть.
– Выиграть что? – Барбара ни с кем больше не разговаривала так громко, ни с Бобби, ни с Полом, ни с Синди, ни с Джоном, ни даже с самой собой. Тем не менее в ее голосе звучала острая потребность знать ответ. Чудесный выдался денек.
– Выиграть что?
– Игру, – ответила Дайана.
Она была такой же невозмутимой, как и тогда, когда они познакомились.
Барбара очень медленно произнесла:
– К-а-к-у-ю и-г-р-у?
Дайана коснулась пальцами щеки Барбары.
– Ту, в которую играют все, – ответила она. – Игру тех, кто выигрывает игру. – Казалось, она была довольна своей запутанной и непонятной логикой. – Люди убивают людей, – сказала она. – Проигравшие проигрывают.
– Но ведь вы придумали эту игру, – сказала Барбара. – Вы придумали эту игру.
– Нет, не мы, – Дайана отложила расческу, – я уже говорила тебе об этом. Все всегда играли в нее, и мы играем. Ничего нового.
– Но вы же дети!..
– Какая разница? В любом случае, мы не такие тупые, как ты думаешь.
Барбара чувствовала себя почти побежденной.
– Дайана, почему ты меня ненавидишь? – спросила она.
– Мы не ненавидим тебя, – Дайана погладила Барбару по голове. – Пол не ненавидит тебя, Джон, Синди, Бобби и я – тоже. Смешно.
– Что смешного?
– Ты нам нравишься. Джон вроде как влюблен в тебя. Ну, – она выглядела немного грустной, – думаю, ты знаешь. Ты всем нам нравишься.
– Нравлюсь?
– Угу, – кивнула Дайана. – Никогда не думала, что так будет…
Барбара закончила предложение за нее:
– …что вы соберетесь кого-то убить?
Дайана снова кивнула.
– Поэтому это должно быть красиво, настолько красиво, насколько я смогу это сделать.
– Почему красиво?
– О… Потому что ты красивая, сегодня прекрасный день, и у нас есть время.
– Время для чего?
– Сама знаешь.
– Дайана, – Барбара будто не слышала ее из-за своего страха, – Дайана, послушай. Почему бы вам не устроить собрание? Вместе со мной? Просто еще одно собрание? Время же есть, ты сама сказала…
– Зачем это? – удивленно спросила Дайана.
– Если бы я могла поговорить со всеми вами одновременно, а не по отдельности, если бы мы все могли побыть вместе хотя бы раз, если бы вы все выслушали меня хотя бы пару минут…
– Мы не станем собираться!
В одно мгновение Дайана утратила свое хорошее настроение. Вышла из себя, придя в ярость.
– Мы не станем. Как тебе такое?
– Дайана…
– Думаешь, что ты такая красивая, такая умная и что у тебя есть ответы на все вопросы, – сказала Дайана. – Ты появляешься здесь, – она передразнила голос Барбары, словно школьница, изображающая чванливую учительницу, – появляешься здесь и говоришь: «Почему бы нам всем не собраться после посещения церкви?», «Почему бы нам всем не пойти купаться?», «Будет веселее, если мы все сделаем так или эдак».
Уронив голову Барбары на ветровку, Дайана поднялась на ноги.
– Мы не будем делать что-либо, ни так, ни эдак, ни как-то еще. Не будем делать ничего ни для кого. Никогда. Почему мы должны? Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь?
– Нет.
– С нами. Мы – это мы, и мы имеем право быть собой. Мы останемся собой. И знаешь, почему мы тебя убьем?