— Было такое. Ты и впрямь запомнил моё добро. Хотя люди мы с тобой и разные, я завсегда полагал: когда доходит до дела, ты мужик правильный. Но порой жалею, что не поплыл тогда дальше и не дал тебе уйти под воду. И если мне не показалось, и твои слова про новое поколение ниггерских угодников — это правда вроде как угроза моей семье, ох и сломаю тогда я тебе твою паршивую шею!
Вудро совсем побагровел и надел шляпу.
— Никакая это была не угроза. Но ты всё ж таки попомни мои слова.
— Да говори что хочешь, но попомни, что только что сказал я. Пропусти мои слова через себя, Вудро. А я поехал домой.
— Я ещё не закончил, Джейкоб.
— Закончил, закончил, — бросил папа.
Папа двинулся прочь, а Вудро окликнул:
— Мэй-Линн от меня привет передать не забудь!
Папа тотчас же замер. Я заметил, как у него на шее вздулись жилы, и подумал на миг, что вот сейчас он обернётся, но папа не обернулся. Пошёл себе дальше.
Я соскользнул с водительского сиденья и подождал, когда папа залезет в машину. Когда он уселся за руль, я спросил:
— Всё в порядке, пап?
— Всё чудесно, сынок. Просто чудесно.
Я оглянулся и увидел: помятая чёрная машина разворачивается и уезжает в другую сторону, а из окна свешивается рука человека по имени Вудро — со спущенным рукавом.
Когда мы приехали, папа высадил меня, развернул «форд» и укатил. Не сказал, куда поехал. Попросил только передать маме, чтобы та не волновалась.
Не вернулся он до самой темноты и весь вечер молчал. После ужина мама с папой сели за книги, она читала Библию, а он — сначала каталог семян, потом — «Альманах фермера». Но читал папа, похоже, машинально, не вникая в смысл. Я заметил, что он уже очень долго не переворачивает страницу. Один раз он оглянулся на маму, вздохнул и снова уткнулся в открытую книгу, точно хотел, чтобы бумага впитала его, будто краску.
Мы с сестрой играли в шашки, и, после того как я обыграл Том четыре раза подряд, она вспылила, перевернула доску и ушла на веранду. Там стояла парочка раскладушек, и порой, в самую жару, именно там мы с Том и спали.
Обычно-то я не сильно пёкся о том, как она себя чувствует, но, видимо, картина, на какую я насмотрелся в ледохранилище, меня смягчила. Я вышел на веранду. Том лежала на раскладушке, запрокинула руки за голову и смотрела в потолок.
— Это же всего лишь игра, — сказал я и осознал, что, наверно, стоило всё же разок ей поддаться.
— Да всё путём, — буркнула она.
Я присел на другую раскладушку. Мы сидели молча и слушали, как поют сверчки, а какие-то насекомые стукаются о сетку.
— А вот эта женщина, которую мы нашли, — вдруг спросила Том, — как думаешь, это Человек-козёл её так?
— Доктор Стивенсон сказал, что это какой-нибудь зверь. Доктор Тинн считает, что человек. А тамошний констебль думает, что это был побродяга.
— Откуда ты всё это знаешь? — удивилась она.
— Да подслушал ихний разговор.
— Побродяга это кто, чудище?
— Это дядька такой — прицепится к вагону и катается себе бесплатно.
— Так это человек, верно? А то ты сказал: зверь, человек или побродяга.
— Думаю, да.
— А мог это быть Человек-козёл?
— Папа говорит, что нет. Но если сложить вместе, что каждый говорит, — так у нас Человек-козёл и получится. Мисс Мэгги — та вон тоже думает, что это он.
На какое-то время Том призадумалась, потом сказала:
— Мисс Мэгги — она всё на свете знает. По-моему, яснее ясного, что это Человек-козёл. Мы же его видели, правда ведь?
— Видели.
— Я его по-взаправдашнему и не рассмотрела-то. Уж больно было темно. Но вид у него был жуткий, скажи ведь, Гарри?
Я согласился, что вид был действительно жуткий.
— Я вот иногда о нём думаю, — призналась Том.
— Понимаю, — я припомнил, что папа не велел мне говорить про тело, но, с другой стороны, разве Том его не видела?
Чёрт возьми, я превращаюсь в настоящее трепло.
Я рассказал Том, что я сделал, про то, как мы залезли на крышу ледохранилища и подглядывали в дырку. Рассказал, что́ нам удалось подслушать, правда, немного приукрасил повествование — выходило, будто это я подбил ребят забраться на чётковое дерево.
Ещё не стал говорить про то, как нас поймали за слежкой. Решил, что это испортит мой рассказ и выставит меня глупее, чем хотелось бы показаться.
Также я добавил:
— Никому ничего не говори, что я тебе рассказал такое, а то огребу по самое не балуйся.
Мы ещё немного побеседовали, строя догадки о Человеке-козле, и вскоре уже слышали, как он крадётся где-то за домом и, может быть, даже зовёт нас тихим голосом, подражая завыванию ветра. Я встал и запер дверную ширму на замок, но это не избавило нас от страха. В скором времени каждый раз, когда какая-нибудь букашка врезалась в ширму, я был уверен, что это к нам скребётся Человек-козёл.
Запугав самих себя до смерти, мы с великой охотой зашли в дом и улеглись по постелям.
Ну а ночью, когда я лежал в кровати, пришла ко мне Джельда-Мэй Сайкс, разрезанная сверху донизу. Не так, какой я её обнаружил, а так, как раскроил её доктор Тинн, от грудины до самого причинного места. В животе у неё зиял большущий пустой провал, и осталась там лишь одна длинная кишка, которую доктор Тинн не вытащил наружу. Она свешивалась из разреза на брюхе и волочилась по полу. Двигалась женщина медленно и встала наконец у моей постели, опустила глаза на меня. Мохнатый лобок и раскуроченное женское начало оказались аккурат возле моей головы. Глаза у меня открылись, я увидел её, но не мог пошевельнуться. Очень осторожно, очень неторопливо положила она ладонь мне на лоб, как бы проверяя температуру.
Я проснулся весь в поту и лежал, задыхаясь. Глянул, не разбудил ли я Том, но она безмятежно сопела в обе дырочки у окна, которое вело на веранду. Может, и струхнула, когда ложилась спать, но сейчас, похоже, была совершенно довольна. Даже окно приоткрыла, что было весьма нелишне при таком-то пекле.
Ветерок мягко и нежно покачивал занавески. Лизал тёмные волосы Том, и они легонько трепетали. Я был уверен, что чую запах речной воды и смерти. Осмотрелся: а вдруг Джельда-Мэй схоронилась в потёмках и ждёт, когда я опять успокоюсь, но в комнате не было видно ничего, кроме привычных силуэтов знакомых вещей.
Я сложил вдвое подушку, затолкал её под голову и глубоко вдохнул, стараясь не думать о Джельде-Мэй Сайкс. Пока я этим занимался, услышал, как за стеной беседуют мама с папой, — вернее, до меня доносилось всего лишь неясное бормотание.
Придвинулся к стене, прильнул ухом и постарался различить, о чём идёт речь. Говорили они тихо, и сперва не удавалось уловить смысл, но вскоре я приноровился и перекрыл шум ветра из окна: заткнул рукой одно ухо, а другим крепко прижался к стене.
— …эти все версии надо обдумать, кроме, пожалуй, ягуара: ни разу не слыхал, чтобы кого-нибудь задрал ягуар, — расслышал я папин голос. — Сам-то я верю, что такое бывало. Говорят, что они так не делают, но, по-моему, какой угодно зверь на такое способен при подходящих условиях. Хоть домашняя собака. Вот только у доктора Стивенсона для подобных подозрений оснований нету. Просто хочется ему, чтобы оно было так.
— Почему? — спросила мама.
— Он не желал, чтобы чернокожий врач проводил обследование и, может быть, узнал чего-нибудь, о чём сам он не в курсе. Всякий, у кого достанет на это ума, признает, что доктор Тинн — хороший доктор. Один из лучших, хоть белых, хоть чёрных. Вот и всё, как мне кажется. Ну и Стивенсон к тому же был пьян, и не думаю, что это как-то помогло ему вынести суждение. Видать, выпендривался перед этим своим интерном — Тейлором-то. Хотя вряд ли Тейлор впечатлился.
— А доктор Тинн что сказал?
— Сказал, что её изнасиловали и вырезали кусок мяса. Откуда именно — по-моему, очевидно. Предположил, что кто-то к ней вернулся уже после смерти — верно, убийца — ну и вроде как позабавился с телом.
— Ты же не это имеешь в виду?
— А что же ещё?
— Кто бы стал таким заниматься?
— Не знаю. Даже близко представить себе не могу.
— Доктор её знал?
— Нет, но вот тамошний чёрный пастор, преподобный Бэйл, — тот её знал. Звали эту женщину Джельда-Мэй Сайкс. Сказал, что была это местная проститутка и… ещё она занималась джуджу.
— Чем-чем?
— Чем-то навроде колдовства, в которое они там верят. Ворожила за деньги и тому подобное. Промышляла по всяким забегаловкам, что вдоль реки. Клиентов не выбирала — белый, чёрный, не важно.
— Что ж, выходит, так никто и не понял, кто же это сделал?
— А там это всем до лампочки, Мэй-Линн. Всем до единого. Цветные никаких высоких чувств к ней не питают, а белые стражи порядка сразу же дали мне понять, что это выходит за мои полномочия.
— Если выходит за полномочия, так, видимо, придётся оставить это дело в покое.
— Перл-Крик — и в самом деле не мой участок, но нашли-то её на моём. В тамошней полиции считают, что было так: какой-то побродяга спрыгнул с поезда, развлёкся с этой женщиной, утопил её в реке и удрал на следующем поезде. Может, они там и правы. Но, даже если и так, к дереву-то её кто привязал?
— Наверно, кто-нибудь другой, отчего бы и нет?
— Может, и да, но как-то больно уж тревожит меня мысль, что в мире так много жестокости. Уж я бы предпочёл, чтобы там оказался кто-то один, а не два, а если сказать по совести, так и вовсе чтобы никого не было. Но, как говорится, хотеть не вредно, да хотелка не выросла.
— Джейкоб! — возмутилась, но вроде бы не оскорбилась мама. Потом хихикнула: — Ну что за похабщина! Что же им так не нравится? Почему это они выступают против?
— Ты ведь не хуже меня знаешь, — сказал папа.
— Потому что цветная? Ну а им-то какая разница?
— А что, если это сделал белый?
— Тогда его должны наказать.
— Само собой. Но не все видят это таким образом. Некоторые считают так: цветная, работала проституткой… что ж, значит, получила по заслугам. Если это сделал цветной, тогда тут одной чернокожей меньше, о чём ещё беспокоиться, к чему трепыхаться? Если это был белый, тогда им хотелось бы оставить это дело в покое. Они ведь считают, что белому дозволяется развлекаться с чёрной, и не важно, что у него за развлечения, и уж точно никак платить он за это не должен.