В тот день он велел нам с Том идти в поле и запрячь Салли Рыжую Спинку в плуг. Вскоре папа подошёл и сам, повёл борозду, а нам приказал идти следом, высматривать стебли сорной травы, которые недостаточно проворотились, выдирать их из почвы и топтать ногами, чтобы корешки высохли на солнце.
Где-то около часа сокрушался он обо всей этой истории с Рыжим Вудро, но потом постепенно бросил хандрить и даже начал что-то насвистывать. Когда настало время обеда, послал меня домой принести чего-нибудь подкрепиться, потому что думал пахать и дальше.
Дома мама сложила в ведро немного кукурузного хлеба и несколько кусков жареной курицы, наполнила банку пёстрой фасолью и закрутила крышку. Впихнула в ведро также пару тарелок и ложек и отправила меня к колодцу — вытянуть оттуда простоквашу. Когда я вернулся, разлила простоквашу по двум банкам, закрутила железки, надела резиновые крышки. Я же ни с того ни с сего вдруг выдал:
— Папа не любит Рыжего Вудро, правда?
— Ой, не знаю, — сказала мама. — Когда-то они были лучшими друзьями.
Меня как будто громом поразило.
— Лучшими друзьями? Не может быть, правда, мама?
— Правда-правда.
— Как-то не были они похожи на лучших друзей, когда встретились тогда в Перл-Крике.
— Папа мне рассказывал об этом разговоре. Думаю, Рыжий решил, что папа суёт нос в его дела.
— А он что, правда суёт?
— Да не то чтобы, — мама вытерла руки и поставила обе банки с простоквашей в другое ведро. — Однажды Рыжий чуть не утонул, а папа спас его от смерти.
— Об этом они тоже говорили, — сказал я. — Папа вспоминал, как вытащил его из водоворота.
— Да. Я там тоже была. Мы тогда на барже катались. Вообще-то мне там быть не следовало. Не годилось девушкам таким заниматься. Купаться по ночам с парнями. Ох не следовало…
— Что же случилось?
— Да, по сути-то, ничего. Рыжий прыгнул в воду, угодил в водоворот, а папа твой прыгнул за ним и вытянул, правда чуть было сам не утоп. Пловец он тогда был отменный.
— Как же получилось, что они друг друга не любят?
— Тут, думаю, дело во мне.
— А что с тобой?
— Рыжий был моим ухажёром, ну а потом я встретила папу и за мной стал ухаживать он. Как раз тогда, на барже. Давно это было. Мы тогда были ещё совсем молодые.
— Так, значит, ему не понравилось, что тебе больше глянулся папа?
— Вроде того. Но меня из-за этого мучила совесть.
— Потому что с ним гулять не стала, да?
— Ой, боже упаси. Но он все уши мне прожужжал насчёт того, что я разбила ему сердце, дескать, это его ожесточило. Про то, что ему больше не нравятся женщины. Не желает, дескать, иметь теперь с ними дела. Я не к тому, что он голубой или что-то в этом роде…
— Голубой?
Мама вдруг осознала, что́ именно сорвалось у неё с языка — такое, чего ей не хотелось со мной обсуждать. По тем временам о подобных вещах почти даже не заикались, уже не говоря об открытом обсуждении. В кругу семьи или в приличном обществе — так и подавно.
— Ой, брось, милый! Я просто имела в виду, что он обозлился на весь женский род и прекратил иметь дело с достойными женщинами.
— А как насчёт недостойных?
Я понимал, что делаю, но старался представить это как можно более невинно.
— Ну, об этом не знаю. — Я заметил, что мама покраснела. — Теперь беги. Неси это папе, покамест еда не остыла, а простокваша не согрелась. Том простоквашу не любит, так что дай-ка наберу ей студёной воды.
Я вообще-то и так был в курсе, что Том не любит простоквашу. Непонятно, зачем мама вдруг решила мне об этом напомнить.
Мама с банкой пошла к колодцу. Я побежал следом, неся оба ведра с едой и питьём. Вот мама опустила ведро в колодец, потащила наверх.
Я спросил:
— Так ты нравилась мистеру Вудро, а тебе нравился папа, а папе теперь не нравится, что тебе нравился мистер Вудро, а мистеру Вудро не нравится, что он тебе не нравился, и теперь ему не нравятся другие женщины?
— Вроде того, — кивнула мама. — На самом-то деле Рыжий мне нравился. Просто я… ну, у нас просто с ним не сложилось.
— Вот и хорошо, — сказал я.
Она вытянула ведро на колодезный сруб, наполнила банку и закрутила крышку.
— Я тоже так думаю, — вздохнула она. — Ну, беги давай.
— Мама?
— Да?
— А почему мистер Вудро никогда не засучивает рукава?
— Да понятия не имею. Ты беги, беги.
Я поставил банку с водой к банкам с простоквашей и вернулся в поле. Папа с Том припарковали Салли Рыжую Спинку в дальнем углу на лесной опушке под амбровым деревом. Мы сели в тени амбрового дерева и пообедали. Я то и дело украдкой косился на папу и всё пытался представить его молодым, да как он тащит из воды Рыжего Вудро.
В сущности, когда всё это случилось, он и был ещё молод, вероятнее всего, на четвёртом десятке, но мне папа тогда казался дряхлым стариком.
Я задумался: когда он в тот день сказал, что жалеет о спасении Рыжего, — это из-за убийства и того, что сказал Вудро, или всё же из-за мамы?
По сути, я никогда по-настоящему не задумывался о том, что у родителей до моего появления была какая-то своя жизнь, что им в своё время нужно было выбрать друг друга. Просто принимал как должное, что они всегда были вместе. То, что папа может ревновать маму к Рыжему Вудро, попросту не укладывалось в голове. С этой стороны я на отца ещё не смотрел, даже не подозревал, что так можно. Я начинал понимать, почему он всегда так холодно относится к Сесилю. Сесиль заигрывал с мамой, и маме это вроде как нравилось, а вот папе — вовсе нет.
Когда воздух наполнился прохладой, по ночам ударили заморозки, трескучие, будто накрахмаленная сорочка, а луна в небе стала большой, как спелая тыква, мы с Том играли допоздна, гонялись за светляками и друг за другом. Папа часто уезжал куда-то по службе, а мама сидела дома и шила.
Тоби в общем-то снова начал ходить. Хребет у него не сломался, но упавшая ветка перешибла там какой-то нерв. Полностью он так и не оправился, но всё-таки кое-как передвигался, хотя и несколько деревянной походкой, а время от времени у него без всяких видимых причин отказывал таз, и пёс волок его по земле. В основном же он был в порядке и весело бегал, хоть и не очень быстро и чуть прихрамывая. И уж конечно, Тоби по-прежнему оставался лучшим охотником на белок в округе.
В эту ночь зашёл он в дом, чего ему обычно не разрешалось, но, когда папа уезжал, мама иногда впускала Тоби, и он ложился у её ног, пока она шила.
Так что на улице были только мы с Том: играли, наигравшись вдоволь, садились под дубом и говорили о том и о сём, а в глубине души я воображал, что наш дуб — это тот самый вековой дуб в Шервудском лесу, под которым собирались Робин Гуд и его вольные стрелки. О них прочитал я в одной из книжек миссис Канертон, и эта легенда крепко засела у меня в подсознании.
И вот как-то раз, когда мы сидели так и беседовали, почувствовал я то же самое, что чувствовал папа, когда ходил в пойменных зарослях: за нами кто-то наблюдает.
Я прекратил слушать Том, которая болтала о какой-то туфте, неторопливо повернулся к лесу и там, между двумя стволами, в тени, но на фоне освещённого луной неба ясно различил рогатую фигуру — стоит и глядит прямо на нас.
Том заметила, что я не слушаю, окликнула:
— Эй!
— Том, — ответил я. — Затихни на секунду да гляди, куда я гляжу.
— Ничего не ви… — Потом она замолчала и тут же прошептала: — Это он… Это Человек-козёл!
Фигура резко повернулась, хрустнула веткой, пошуршала листвой и исчезла.
Страшно подумать: Человек-козёл может добраться до самого нашего дома и знает, где мы живём, ведь наша земля лежит бок о бок с поймой, а до Пасторской дороги путь от нас ой какой неблизкий!
— Наверно, в ту ночь проследил за нами до самого дома, — предположила Том.
— Ага.
— Ой, не нравится мне, что он знает, где мы живём.
— Мне тоже.
Ни маме, ни папе мы об увиденном рассказывать не стали. Вот не знаю точно почему, но не стали. Это происшествие осталось между нами, и на следующий день мы его почти не поминали. Как мне кажется, в это просто не хотелось верить. Одно дело — увидеть Человека-козла где-нибудь в дебрях, но почти у дома — это совершенно другое.
Да и потом, какой смысл говорить об этом папе? Он ведь не верил в Человека-козла. В некоторые вещи невозможно поверить, пока сам с ними не соприкоснёшься. Тут мне пришла на ум та история про женский клитор. Была ли это правда? Или доктор Тинн просто заливал?
Несколько ночей я спал вполглаза, потом волнение сошло на нет. Вот в чём здорово быть ребёнком. Тебя очень быстро захватывает какая-нибудь эмоция, но столь же быстро отпускает.
Через неделю после того, как мы видели Человека-козла, пришла пора великих дождей. Два дня на небосклоне плясали молнии, искрились и сверкали под облачным покровом, будто стая светляков, пойманных в марлевый сачок. Ливень колотил по земле, словно молот Тора, вспенил реку, взбаламутил воду. Прекратилась рыбалка. Замерла пахота. Папа даже не пытался выехать на работу в парикмахерскую. Дороги развезло. Весь мир стал сырым и серым, остановилось всякое течение событий.
Вместе с дождём пришёл и ветер, а на третий день великого ливня и ломающего деревья вихря нагрянул техасский вьюн.
Вьюн — это ужасное и завораживающее зрелище. Сначала появляется большущая мрачная туча, потом из этой тучи вырастает хобот. Хобот этот тянется к земле, а когда дотягивается, начинает выть, реветь и рвать её на части.
Вьюн поднимает в воздух людей, машины и здания так же легко, как женщина взмахивает платком. Вырывает с корнем громадные деревья и швыряет их из стороны в сторону, сталкивает с путей поезда и разносит их в клочья, что твои картонные коробки. Высасывает из почвы червей, пробивает древесные стволы летящей сосновой хвоей, стреляет камешками, словно пулями.
Вьюн, о котором я говорю, прошёлся по пойме и на протяжении двух миль по берегам реки уложил деревья плашмя, прочертил через дебри мёртвую полосу, вдоль которой повыкосил всю лесную живность, посносил лачуги, досуха высосал пруды, вознёс под облака рыб и лягушек и обрушил их дождём на селения в трёх милях отсюда.