— Нет ничего хуже, чем ссора двух близких друзей. Ведь где-то в глубине души у них по-прежнему сохраняется старая приязнь, которую они питали друг к другу.
— По-моему, она уже пропала. Папа совсем не любит Рыжего.
— По-прежнему остаются воспоминания о прошлом, и от этого только больнее. Это ведь из-за меня они, в первую очередь, и не поладили. Потом твой папа спас Рыжего, оба они ухаживали за мной — в общем, когда мы сошлись с твоим папой, всё стало сложно. Они так и не помирились.
— Что ты имеешь в виду?
— Не могу объяснить. Только поэтому-то папа твой и разозлился на Рыжего… Порой люди делают глупости, Гарри. Совершают необдуманные поступки, потом жалеют, но уже ничего не изменишь. Приходится с этим жить, привыкать или приспосабливаться.
— Мне не кажется, будто папа решил, что поступил глупо, — возразил я.
— Я не про папу.
— А про кого тогда?
— Как-нибудь, может быть, я смогу объяснить тебе получше.
— А ты ведь Рыжему до сих пор нравишься, разве нет?
— Полагаю, да. Или нравилась до нашей с ним недавней беседы.
— А у тебя тоже так? В смысле, так же, как у папы с Рыжим?
— Возможно. Немного. Самую чуточку. Наверно, мне приятнее вспоминать о прошлом, чем думать о настоящем. Понимаешь, о чём я?
— Не знаю, мама… Что ты имела в виду, когда сказала мистеру Вудро про мисс Мэгги и его папу?
— Мисс Мэгги была у отца Рыжего сожительницей.
— Сожительницей?
— Это вроде как… ой, Гарри, это очень щекотливая тема. Но бывает, что мужчина женат и, по идее, не должен бы жить ни с кем, кроме своей жены, но иногда он так не считает. И вот он заводит себе другую женщину на стороне.
— И папа Рыжего завёл на стороне мисс Мэгги?
— Это случилось много лет назад. Она тогда была ещё совсем молодая.
Я попытался вообразить мисс Мэгги молодой. Получилось не особо.
— У Рыжего есть от неё сводный брат и сводная сестра. Или, может, два сводных брата или две сводные сестры. Точно не знаю. Он об этом знает, но никак этого не выдаёт. Не объявляет их своими родственниками. Когда он был мал, эта старая негритянка была ему как родная мать. Его собственная мать была женщиной бесчувственной и особенно не занималась ни Рыжим, ни его папой. Думаю, поэтому-то его отец и завёл себе сожительницу. Но по-настоящему она была ему скорее рабыней. Не знаю, Гарри, как тебе ещё объяснить.
— Я понимаю.
— Ты, Гарри, скоро станешь взрослым юношей. Наверно, поэтому папа и взял тебя сегодня с собой. Ему нужна была твоя компания. Тебе понравилось?
— Да, мам.
— Мы с папой возлагаем на вас с Том большие надежды. Джейкоб происходит из тёмной и невежественной семьи, Гарри. Он хочет, чтобы твоя жизнь сложилась иначе. Хочет, чтобы у тебя был шанс. Помни об этом, если вдруг почувствуешь, что он с тобой строг чуть больше, чем нужно. Он просто боится, что ты закончишь так же, как он.
— По-моему, я могу закончить намного хуже.
Мама обняла меня крепче.
— Я тоже за тебя боюсь, Гарри.
Внезапно залаял Тоби, а потом раздался громкий голос:
— Джейкоб! Выходи!
— Кто это? — спросил я.
— Сиди смирно, — велела мама.
Она встала и двинулась через дом ко входу. Я сразу же ослушался и пошёл следом.
— Джейкоб! — опять позвал голос. — Выходи!
Через стёкла и занавески я разглядел на улице яркий свет — он дрожал и разрывал ночной мрак.
Мама раздвинула шторы и поглядела в окно. К дому верхом подъехало около десятка человек, все в белых балахонах. В руках каждый держал по факелу. Один стоял на земле, а его лошадь вёл под уздцы другой всадник. На дальней стороне нашей дороги полыхал деревянный крест футов с восемь высотой.
На крыльцо вышел Тоби и залаял настолько люто, насколько хватало сил и умения.
— Сбегай позови папу, — велела мама.
Я направился в комнату, но папа уже сам шёл сюда. Он был без рубашки. В руках сжимал наш двуствольный дробовик. Прислонил дробовик к двери и вышел на крыльцо.
Тоби не умолкал. Папа сказал: «Цыц, Тоби!», и пёс, гавкнув ещё разок, просто чтобы не думали, будто он какая-нибудь там болонка, затих. Мама тихонько подозвала его, и Тоби вернулся в дом, порыкивая себе под нос.
Ноздри щекотал запах бензина, которым облили крест. Я наблюдал, как пламя мечется в воздухе, точно кровавое полотнище на ветру.
— Вы, ребята, опоздали, Хеллоуин уже закончился, — сказал папа.
Человек в балахоне и с факелом в руке произнёс:
— Приказываем тебе, пилигрим! Скажи нам, где найти ниггера, которого ты арестовал?
— Не пытайся скрыть свой голос, Бен Грун, — сказал папа. — Я его где угодно узнаю. И плевать я хотел на ваши приказы. Слышишь?
— Выдай нам ниггера, которого ты укрываешь, Джейкоб! Тебе его не защитить!
— Во-первых, — начал папа, — я никого не держу под стражей. Во-вторых, я его вам не выдал бы, сиди он хоть тут со мной на крыльце. Убирайтесь, и крест этот свой не забудьте. И, кстати, я узнал тебя, Нейшен, хотя бы по тому, как неуклюже ты сидишь на коне. А это значит, два твоих балбеса тоже, естественно, тут с тобой. Ну вот, я с ходу вычислил уже четверых.
Папа подозвал меня.
— Дай-ка мне ствол, сынок.
Я стоял сразу за дверью. Протянул ему дробовик. Папа немедленно схватил ружьё, сошёл с крыльца и направил ствол на человека, которого назвал Груном — это был владелец хозяйственного магазина. Я с трудом представил его под мантией.
— Валите эту хреновину на землю да забирайте её с собой, — сказал папа.
Повисла секундная пауза. Папа взвёл затвор. Почти явственно было слышно, как непрошеные гости ёрзают на сёдлах.
Грун проговорил надтреснутым голосом:
— Лучше идите и демонтируйте крест. Он говорит, нету у него никакого ниггера.
Белые колпаки качнулись взад-вперёд, переглянулись друг с другом. Наконец один вынул верёвку, заарканил её концом верхушку горящего креста, вытащил его из земли и двинулся вместе с ним вдоль по дороге; крест сыпал искрами и испускал языки пламени.
Остальные поскакали прочь, за исключением того, кто придерживал лошадь Груна, и самого лавочника. Наконец всадник передал Груну поводья и с грохотом пустился вслед за прочими.
— Вот оно, ваше хвалёное братство, так, что ли? — усмехнулся папа. — Грун, подымайся на крыльцо.
— Мы же убрали крест, Джейкоб.
— Вижу. Подымайся сюда.
Грун подошёл, ведя лошадь за поводья.
— Привяжи её, — сказал папа.
Лавочник привязал лошадь к опорному столбу крыльца.
— Да сымай ты этот капюшон.
Грун откинул колпак и обнажил плешивую голову. Так он казался вполовину меньше, чем стоя у креста и с поднятым островерхим колпаком. Я осознал, что он ничуть не выше меня и лишь самую малость крупнее. Казалось, взрослый человек по глупости облачился в костюм привидения.
— Теперь пойдём в дом.
— Джейкоб…
— Давай-давай.
Мистер Грун вошёл внутрь, и мама тут же вывела Тоби — на случай, если пёс вдруг решит цапнуть его за щиколотку.
Папа провёл мистера Груна через большую комнату, где находились кухня и обеденный стол. Потом пошёл с ним в свою с мамой спальню, потом в комнату, где жили мы с Том, потом вывел на веранду, а мы все двигались следом и пытались сообразить, что же за ерунда происходит.
Закончили мы этот обход снова в большой комнате. Папа спросил Груна:
— Видишь хоть одного негра?
Грун замотал головой.
— Вот и хорошо. Так своим приятелям и расскажешь. Теперь садись за стол.
Лавочник задрожал. Я и сам-то порядком волновался.
Папа сказал:
— Мэй-Линн, достань-ка, пожалуйста, пирог из буфета.
Мама взглянула на папу такими глазами, будто он только что решил прямо на кухне справить нужду, но всё же вытащила пирог и поставила его на стол.
— И, если не затруднит, принеси ещё тарелки. И вилки тоже.
Мама достала тарелки и вилки. На папу она уже смотрела так, словно он готов отправиться в сумасшедший дом.
— А теперь, — продолжал папа, всё ещё держа Груна на мушке, — прошу всех к столу.
Я сел, мама тоже. Папа опустил дробовик, открыл магазин. Оттуда не выпало ни одного патрона. Дробовик был пуст. Папа указал на это Груну, и тот выдохнул с облегчением.
— А сейчас, Грун, можешь отведать нашего пирога. Мэй-Линн печёт лучшие пироги в наших краях. И прошу заметить: всё приготовлено из запасов, которые куплены в твоей лавке.
Грун посмотрел на маму. Она попыталась выдавить улыбку, но не слишком в этом преуспела.
Мы принялись жевать пирог.
Когда лавочник покончил со своей порцией, мама спросила:
— Хотите ещё кусочек, мистер Грун?
— Да, мэм, не откажусь.
Не знаю, сколько ещё беседовал папа с мистером Груном, но сидели они долго. Я в конце концов утомился и перекочевал с мамой на веранду. Там мы сели вдвоём на подвесную скамью, а когда я проснулся, мама уже ушла, а я лежал на скамейке под одеялом и с подушкой под головой. Уже всходило солнце, в курятнике кричали петухи. Я пошёл на кухню. Папа и Грун всё ещё сидели там, а перед ними стояли тарелки со следами яиц и свиного сала. Мама наливала мужчинам кофе.
— Будешь яйца и лепёшки, Гарри? — спросила она.
Я ответил, что буду, и сел за стол. Протирая глаза спросонья, с рассеянным видом на кухню вошла Том. Она-то могла проспать, даже если бы рядом проехал странствующий оркестр. Увидела мистера Груна — тот так и сидел в своём балахоне с откинутым на спину колпаком. В лучах рассвета волосы лавочника казались ещё тоньше и белее, а плешь приобрела матовый кремовый цвет. На тыльных сторонах его ладоней виднелись тёмно-коричневые пятна.
— Это вы оделись в костюм привидения, мистер Грун? — спросила Том.
Он улыбнулся:
— Как видишь, девочка. — Он встал и протянул папе руку: — Больше я вас не побеспокою.
— Ну вот и договорились, — сказал папа.
— Прекрасный пирог и замечательный завтрак, миссис Коллинс. Спасибо!
Мама кивнула.
Грун встал и вышел на улицу. Папа двинулся за ним. В воздухе снаружи всё ещё витал удушливый запах бензина и горелого дерева. Тоби лежал на крыльце. Он слегка сдвинулся и внимательно посмотрел на мистера Груна. Тот медленно склонился и протянул к собаке ладонь. Папа сказал: